Алексей Леонтьев - Воля Страница 3

Итак, мы пришли к некоторой схеме всякого действия, которое может быть названо волевым. Еще раз эта схема: действие реализует объективно два разных отношения, т. е. осуществляет две различные деятельности, следовательно, подчиняется двум различным мотивам. В случае, когда один из этих мотивов является отрицательно эмоционально окрашенным, а другой, напротив, положительно, то возникает ситуация, типичная для осуществляющегося волевого действия. Если оба мотива являются положительными, то действие идет, но выпадает из категории волевых. То же самое с отрицательными мотивами, действие просто не идет, его нет. Безусловно, можно определить, что всякий мотив имеет положительную или отрицательную окраску; безоговорочно, существуют такие альтернативы, по которым их можно расклассифицировать. Простой критерий состоит в том, что если нет другого мотива, а действие идет, значит есть положительный мотив; если действие не идет, то мотив отрицательный или вообще не мотив. Таким образом, всегда есть критерий очень жесткий: имеет ли данный мотив побудительную силу? Если он ее не имеет, тогда это не мотив. Либо он имеет положительную побудительную силу — действовать, либо побудительную силу отрицательную — не действовать. Если передо мной пламень жаровни или свечи, то действие поднесения руки в обычных условиях не совершается, наоборот, есть тенденция к ее отдергиванию, а в случае с Муцием Сцеволой, напротив, действие идет, потому что тогда есть, будем говорить, супер-мотив (я вношу условный термин, никакого терминологического значения не придавая) и получается типичное волевое действие.

Теперь о проверке предположения, которое можно в связи с этим высказать. Сосуществование двух мотивов, т. е. включенность действия в две различные деятельности (а это означает два различных отношения к миру, к предмету потребности, т. е. к мотиву), имеет в качестве своей характерной черты разные уровни, на которых строится действие, осуществляющее оба отношения. Надо развести эти уровни и придумать такую экспериментальную схему, которая могла бы быть предметом исследования. Вот о такой схеме я и расскажу сейчас.

Эксперимент, о котором я сейчас расскажу, был мной проведен в составе бригады исследователей еще за несколько лет до войны в процессе решения некоторых актуальных вопросов парашютизма. Мы получили просьбу, которая шла через Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ), провести исследование парашютных прыжков. Речь шла о прыжках с парашютной вышки, которая существовала и существует до сих пор в Парке культуры и отдыха. Высота этой вышки — это высота крыши примерно семиэтажного дома. Человек поднимался на нее, к нему пристегивалась так называемая система, т. е. то, что связывает прыгающего с самим куполом парашюта, а затем ему предлагали сделать шаг вперед с площадки этой башни, т. е. шагнуть, так сказать, с седьмого этажа в пространство. Надо сказать, что иногда эти прыжки шли хорошо и гладко, иногда возникали известные трудности — человек отказывался прыгать. На парашютной вышке отказы практически были очень редки. Нас заинтересовал вопрос о том, почему, во-первых, эти случаи достаточно редки; во-вторых, с чем они связаны? Первое объяснить очень просто. Вышка представлялась посетителям парка как аттракцион. Надо было заплатить рубль, получить билет, пройти в основание вышки, надеть систему, подняться с этой системой наверх, а затем процесс шел так: прыгающего быстро подводили к барьеру, подстегивали большим карабином систему к парашютному куполу, затем открывали барьер и инструктор подавал команду: «Не надо прыгать, сделайте просто шаг вперед» и, по нашим наблюдениям, чуть-чуть подталкивал на этот шаг в физическом смысле. Прыжок завершался легким возбуждением и чувством удовлетворения.

Мы наблюдали эти прыжки. Я обыкновенно с фотоаппаратом сидел на барьере рядом с открывающейся частью его и смотрел, таким образом, в профиль. Затем мы несколько изменили ситуацию. Вместо инструктора поставили своего человека и видоизменили обстановку следующим образом. После того, как очередной посетитель приходил на эту вышку, барьер был уже открыт. Его приглашали подойти к краю, будем говорить условно, пропасти... «Инструктор» постукивал карабином по кольцу системы, как бы делая вид, что сразу он не пристегивается. Уходили секундочки, во время которых этот мнимый инструктор вел разговор примерно на такую тему: «А вот интересно, там внизу собака выбежала прямо сюда, на площадку». И испытуемый, естественно, смотрел вниз. А затем инструктор отступал на полшага и говорил: «Не надо прыгать, вы просто сделайте шаг вон туда, вниз. Это безопасно, потому что парашют уже сбалансирован и вы плавно опуститесь вниз». Вот здесь оказалось, что отказы во много раз участились.

Тогда мы продвинулись еще на один шаг вперед: последнюю доску пола, на которой стоял испытуемый, сделали подвижной и установили под ней скрытые датчики, так что смещение центра тяжести человеческого тела фиксировалось. И тогда получили один довольно любопытный феномен — феномен обратного толчка, как мы его условно назвали. Оказалось, что после первого импульса «вперед» доска соответственно наклонялась на доли миллиметра. Датчик показывал это микронаклонение. Затем следовал обратный толчок (пустота как бы отпихивала человека назад), и доска наклонялась в противоположную сторону, т. е. центр тяжести перемещался назад. Сначала чуть вперед и потом даже более значительно назад. После этого следовало: либо отказ, либо наклонение вперед и, наконец, шаг, т. е. падение, так называемый прыжок с парашютом.

В чем же дело? Надо было экспериментировать дальше. Мы тогда соорудили на той же башне устройство, состоящее из двух планочек, на которые натянута была тончайшая папиросная бумага. Она просвечивала, т. е. было видно, что она очень тонкая, но через нее нельзя было рассмотреть предметы, определить расстояние и т. д. Это была довольно большая рамка, закрывающая довольно большой кусок поля зрения. При этом все устройство было снабжено механизмом, по которому при прыжке, т. е. при освобождении доски от давления, эта рамка автоматически убиралась (опускалась вниз, становилась отвесно, параллельно башне). И таким образом каждый раз нам папиросную бумагу натягивать не надо было. Один и тот же листик работал до первого дождя. Мы объясняли испытуемым: «Теперь наступите, пожалуйста, на этот папиросный лист бумаги. Вы, конечно, понимаете, что это тончайший лист и не может препятствовать прыжку, слишком тонкая бумага». Пустили мы это приспособление как раз на отказников — никакие отказы не повторялись. Тогда мы представили себе положение: есть, по-видимому, нижний уровень, неврологически этот уровень подкорковый, который дает команду: «Нельзя! Стоп! Назад!»,—обратный толчок, и отказ. Есть высший, корковый, конечно, уровень, который повторяет команду: «Вперед!», так как на этом высоком уровне нет воздействия высоты, а есть воздействие идеи полной безопасности. Кстати говоря, совершенно точной, так как прыжки были безопасны совершенно. У нас была единственная авария за все время работы.

Я должен упомянуть о некоторых деталях. Мы, конечно, не довольствовались работой со случайной публикой, но и подбирали контингента испытуемых. Например, в нашем распоряжении был взвод солдат Московского гарнизона. Праздно думать, что они не давали отказов. При нашей инструкции было очень много отказов. Учитывая это обстоятельство, мы заинтересовались, как же так — взрослые мужчины, тренированные, дисциплинированные, не выполняют команды? Тогда мы решили взять профессиональных парашютистов — и у них получили отказы, причем часто с такими заявлениями, что очень паршиво прыгать с вышки, хуже, чем с крыла (тогда прыгали с биплана, люков не было еще, когда парашютистов высыпают как из кассеты, одного за другим) ... Почему паршиво? А потому, что неприятно в никуда шагать, а куража, сознания высоты, отважности, риска нет. Получается неуравновешенность: верхний уровень не командует, потому что он очень слабый, а нижний уровень сам себе громко кричит: «не хочу!». Очень интересная обстановка.

Затем мы сделали еще одно видоизменение. Говорили: «Посмотрите вниз, теперь повернитесь назад и делайте шаг спиной, падая». Вот этого никто не выдерживал, хотя вообще эта задача нехитрая. Я сам не пробовал спиной прыгать. Обычным способом я прыгал довольно хорошо, т. е. не испытывал особенных затруднений. Но понимаю, что такое толчок. Я жульничал. Я очень быстро это делал, и тогда у меня не получалось обратного толчка, просто я знал заранее, действовал сразу, рывком.

Тут кое-что начало проясняться. Однажды пришла группа из какого-то учреждения, все прыгнули, а одна женщина отказалась. Ну отказ, нормальный случай. Но на следующий день, когда я пришел на парашютную вышку и сел на свой барьер, то вдруг увидел эту вчерашнюю отказницу и спросил, зачем она еще раз пришла. И она, немножко застеснявшись, ответила, что то обстоятельство, что она не смогла заставить себя прыгнуть, оставило у нее неприятный осадок. Когда она вернулась к себе в учреждение, ее кто-то, кто не был на парашютной вышке, спросил, прыгнула ли она, и она сказала «да». И у нее осадок стал еще хуже. Она сказала, что да, а на самом деле— нет, и поэтому она решилась сегодня одна поехать после окончания работы в парк и обязательно прыгнуть. Мы ей помогли, и она прыгнула и ушла с полным удовольствием. Помогли тем, что просто перешли на нормальную инструкцию, без всяких задерживаний, наоборот, сказали: «Посмотрите на парашют и шагайте», т. е. выключили зрительное поле в роковой момент, когда шла борьба. Таким образом выявилась гипотеза, осложненная тем обстоятельством, что это очень тонкая высшая регуляция — социальные моменты вмешиваются: не хочется быть обманщицей, или противно, очень неприятно прыгать с парашютной вышки, потому что нет куража, это не профессиональное дело. Возник, конечно, вопрос: а нельзя ли прежде всего построить физиологическую гипотезу, а затем ее проверить?