Дмитрий Ольшанский - Психология масс Страница 31

Согласитесь, это очень похоже на описание случаев стихийного массового поведения, например, панической толпы людей, когда все начинают спасаться, как могут, а в итоге не могут осуществить даже того, что каждый в отдельности вполне мог бы сделать. В подобных ситуация люди ведут себя одинаково, но их деятельность не являются совместной, так как они только мешают этой одинаковостью друг другу.

Итак, можно считать установленным, что до неандертальца сознание как адаптационный механизм усложнения индивидуальной деятельности ради индивидуального выживания практически отсутствует. Доминирует массовая инстинктивная психика и соответствующее ей поведение. У неандертальца же обнаруживаются достаточно сложные формы неинстинктивной деятельности в виде зачатков индивидуального сознания, т. е. у него наблюдается расслоение до того единообразной массовой психологии.

Как показывают многие исследования, в стаде обезьян уже существует сложившаяся система взаимоотношений и своеобразной иерархии с достаточно сложной системой общения. Одновременно эти же исследования позволяют лишний раз убедиться в том, что несмотря на всю сложность внутренних отношений в обезьяньем стаде они все же ограничены непосредственно биологическими отношениями и никогда не определяются объективно-предметным содержанием деятельности животных. Хорошо известные случаи массовых набегов обезьян на человеческие поселения в Африке и Азии прекрасно показывают корни массовой психологии и массового поведения.

А. Н. Леонтьев связывал появление человека с расслоением прежде единой массовой деятельности и, соответственно, с расслоением прежде единой массовой психики. «Уж, е в самую раннюю пору развития человеческого общества неизбежно возникает разделение прежде единого процесса деятельности между отдельными участниками… Первоначально это разделение имеет, по-видимому, случайный и непостоянный характер. В ходе дальнейшего развития оно оформляется уже в виде примитивного технического разделения труда. На долю одних индивидов выпадает теперь, например, поддержание огня и обработка на нем пищи, на долю других — добывание самой пищи. Один участники коллективной охоты выполняют функцию преследования дичи, другие — функцию поджидания ее в засаде и нападения» (Леонтьев, 1972). Это ведет к решительному изменению самого строения, структуры деятельности: она расчленяется па отдельные действия. Но в основе такого реального расчленения деятельности и разделения ее компонентов между разными особями лежит главное: предварительное расчленение прежде единой массовой психики.

Иллюстрируя это положение, Леонтьев проводил четкое различие между инстинктивной деятельностью не людей и уже не инстинктивной деятельностью первобытных людей. Понятно, что тот же охотник-неандерталец осуществлял свою деятельность, как и его лишенные зачатков сознания предки, ради удовлетворения одной из своих потребностей. «Так, например, деятельность загонщика, участника первобытной коллективной охоты, побуждается потребностью в пище или, может быть, потребностью в одежде, которой служит для него шкура убитого животного. На что, однако, непосредственно направлена его деятельность? Она может быть направлена, например, на то, чтобы спугнуть стадо животных и направить его в сторону других охотников, скрывающихся в засаде. Это, собственно, и есть то, что должно быть результатом I деятельности данного человека. На этом деятельность данного отдельного участника охоты прекращается. Остальное довершают другие участники охоты. Понятно, что этот результат — спугивание дичи и т. д. — сам по себе не приводит и не может привести к удовлетворению потребности загонщика в пище, шкуре животного и др. То, на что направлены данные процессы его деятельности, следовательно, не совпадают с тем, что их побуждает…» (Леонтьев, 1972).

Это — принципиально важный момент. Действие отделяется от потребности. Более того, внешне оно даже противоречит этой потребности: «спугивание» животных может привести к тому, что они разбегутся и станут недоступными для охотника. Его действие имеет смысл при одном условии: что его продолжат своими действиями другие охотники, которые забьют зверя, и другие члены общности, которые разделают туши, приготовят еду, снимут и выделают шкуры и т. д. Но чтобы идти на внешне бессмысленное действие, охотник должен понимать, осознавать всю эту цепочку. И быть совершенно уверенным в том, что хотя он не забивает животное и не свежует его, но свою пайку, свой кусок мяса он обязательно получит. Участие в отдельном действии подразумевает общее вознаграждение. Вот на чем держится уже первичное разделение труда и расслоение прежде единой массовой психологии.

По меткому замечанию Леонтьева, все муравьи ведут себя как один. Так же вели себя предки неандертальцев. Как муравьи кучей бросаются на предмет, они кучей бросались на слона или мамонта. И чаще всего терпели неудачу. Большое животное уходило, калеча неудачливых охотников. Малых же животных не хватало для пропитания. Зализывание ран требовало времени. В это время, в отраженных психикой воспоминаниях о неудачной охоте, на голодный желудок и развивалось сознание. Как известно, это сытое брюхо к науке глухо. Голодное, напротив, стимулирует у людей развитие сознания (подчеркнем: индивидуального сознания). Расчленение деятельности на составляющие вело к специализации. Случайное разделение закреплялось. Самые длинноногие становились загонщиками. Самые сильные забивали животных. Самые умелые выделывали шкуры и изготовляли одежду. Самые умные становились во главе всего процесса.

Так происходило уже даже не психическое, а основанное на психическом, уже социальное расслоение прежде единой массы — стада первобытных людей. Хотя на этом этапе оно носило, безусловно, лишь самый зачаточный характер. Леонтьев пытался определить ту черту первобытного сознания, которая определяет его общее строение, общую формацию, сохраняющуюся на всем протяжении существования первобытной общины. И в качестве такой черты он обнаружил именно массовость, общую нерасчлененность сознания и психики в целом.

«Первоначально люди вовсе не сознают своих отношений к коллективу. Появляется лишь начало сознания того, что человек вообще живет в обществе» (Леонтьев. 1972). «…Начало это носит столь же животный характер, как и сама общественная жизнь на этой ступени; это — чисто стадное сознание, и человек отличается здесь от барана лишь тем, что сознание заменяет ему инстинкт или же — что его инстинкт осознан» (Маркс, Энгельс, 1951–1984). Поскольку отношения отдельных участников коллективного труда к условиям и средствам производства остаются в общем одинаковыми, то мир одинаково отражается как в системе языковых значений, образующее сознание данной общности, так и в сознании отдельных индивидов — в форме этих же значений. Леонтьев полагал, что это сознание еще долго остается нерасчлененным это сознание общности, а значит, массы. Такое массовое сознание связано с общностью единых значений и отсутствием индивидуальных, личностных смыслов, которые появляются значительно позже. «Такая нерасчлененность в сознании смыслов и значений возможна потому, что круг сознаваемого еще долго остается ограниченным теми отношениями людей, которые непосредственно являются и отношениями всего коллектива, а с другой стороны, потому, что сами языковые значения являются недостаточно расчлененными» (Леонтьев, 1972). Совпадение смыслов и значений составляет главную особенность первобытного сознания. Распад этого совпадения лишь подготавливается внутри первобытнообщинного строя, но происходит лишь вместе с распадом этого строя. Таким образом, реально в жизни первобытных людей еще долго торжествует психология не индивидов, а масс.

Еще в середине XIX века известный натуралист Э. Геккель сформулировал главное отличие рода Homo в семействе Hominidae и его единственного вида Homo sapiens. Это главное диагностическое отличие — «дар слова». Б. Ф. Поршнев же считал, что дело обстоит еще более серьезно: слово способствует выделению человека из массы, но слово способно и вернуть человека в массу.

С эволюционно-адаптационной точки зрения очевидно, что оптимальной формой коммуникации, оставляющей руки свободными для орудийных действий и эффективной для достаточно больших расстояний является акустическое модулирование потоков вдыхаемого и выдыхаемого воздуха. Неандертальцы, судя по всему, могли продуцировать лишь довольно грубые, гортанные звуки, состоявшие практически из одних согласных. В дальнейшем развитие языка шло совместно с развитием сознания. Однако слово играло двоякую роль. С одной стороны, оно подчиняло: словесная «инструкция» активизирует двигательные отделы мозга и стимулирует прямое ответное действие того, к кому обращаются. Слово способно вводить в транс, оказывать гипнотическое действие и полностью подчинять слушающего. Согласно логике Б. Ф. Поршнева, так и происходило в первобытной массе: первоначально выделялся не самый сильный и не самый умный. Выделялся тот, кто первым овладел способностью производить членораздельные звуки. Эта способность завораживала других, заставляя их вначале подчиняться, а потом пытаться подражать. На этом держались все первобытные магические ритуалы, колдовство и шаманство. Это была суггестия в самом прямом и очищенном смысле слова. Кто-то один, сидя у костра в пещере, нараспев воспроизводил отдельные звуки, а все остальные, цепенея, слегка покачиваясь, пытались ему подражать, уже самостоятельно «включая» соответствующие внутренние механизмы собственной второй сигнальной системы. Такой вызванный звуком, а затем словом транс мог выливаться в ритуальный танец, мог возбуждать к войне или готовить к охоте. Весь обряд безусловно усиливал психологическую общность, создавал массообразное единство сознания и действия. Слово, будучи знаком, всегда было особой «прескрипцией». Л. С. Выготский утверждал, что знак в силу самой своей природы рассчитан на поведенческую реакцию, явную или скрытую, внутреннюю[11].