Р Лэнг - Расколотое Я Страница 34

Мы можем подойти к этому весьма трудному психоти-ческому материалу, сравнив страх потери "я" с более знакомой невротической тревогой, которая может скрываться за жалобой на импотенцию. При импотенции можно обнаружить следующую латентную фантазию. Индивидуум боится потерять детородную функцию, так что сохраняет ее использование (избегает кастрации), делая вид, что он кастрирован. Он отражает угрозу кастрации, притворяясь самому себе, что уже кастрирован, и действуя, будто это так и есть. Психотик использует защиту, основанную на тех же самых принципах, но она проводится не в отношении пениальных функций, а в отношении "я". Это предельная и самая парадоксально абсурдная из возможных защит, дальше которой не идут даже магические защиты. И насколько я мог видеть, она, в той или иной своей форме, является основной защитой при любой форме психоза. В наиболее общей форме ее можно выразить так: отрицание бытия как средство сохранения бытия. Шизофреник чувствует, что убил свое "я", и это происходит, чтобы избежать убийства. Он мертв, для того чтобы остаться в живых.

Многообразные факторы могут сойтись вместе, чтобы так или иначе подсказать индивидууму, что надо избавиться от своего "я". Даже усилиям "я", становящегося отделяемым и неотождествляемым с телом и практически любой мыслью, чувством, действием или восприятием, не удалось в конце концов освободить его от подверженности тревоге; оно оставлено без единого возможного преимущества обособления и подвержено всем тревогам, от которых изначально стремилось уклониться.

Два следующих случая демонстрируют огромное несчастье индивидуума, впутанного в подобные проблемы.

Я увидел Розу, когда ей было двадцать три года. Во время беседы она сказала, что боится, что сходит с ума, и это фактически так и было. Она пожаловалась, что к ней возвращаются жуткие воспоминания, от которых она не" может избавиться, как ни пытается. Но теперь она нашла ответ на все это. Теперь она старалась, по ее словам, забыть эти воспоминания, забыв себя. Она попыталасьсделать это, все время глядя на других людей и, следовательно, не обращая внимания на себя. Поначалу для нее заключалось некоторое облегчение в чувстве, что ее побеждают, а она не хочет бороться. Но что-то в ней сопротивлялось этому. Она была подавлена и продолжала пробовать что-то делать, но это отнимало все больше и больше сил, пока каждая мысль или движение не стали ощущаться так, словно нуждались в преднамеренном волевом акте. Но затем она поняла, что у нее больше нет силы воли - она ее всю использовала. Более того, она боялась делать что-либо от своего имени или брать личную ответственность за делаемое собой. В то же самое время она сказала, что мучима чувством, что она уже не управляет своей жизнью: "Мое собственное бытие находится в чьих-то руках, а не в моих". У нее не было собственной жизни, она просто существовала. У нее не было для себя ни цели, ни рвения, ни смысла. Она чувствовала, как она сказала, что "она" недавно "опустилась прямо вниз", и хотела выбраться "оттуда" теперь, пока не стало слишком поздно, и, однако, у нее было чувство, что все зашло слишком далеко, и что она не может и дальше "держаться за себя", и что "это" от нее "ускользает". Если бы она могла любить людей, ей было бы лучше.

Несколько дней спустя она выразилась следующим образом:

"Эти мысли все возвращаются и возвращаются. Я перехожу через черту. Мое настоящее "я" где-то внизу - обычно оно находилось у горла, но теперь спустилось гораздо ниже. Я теряю себя. Становится все глубже и глубже. Мне хочется много чего вам рассказать, но я боюсь. Моя голова полна мыслей, страхов, ненависти и ревности. Моя голова не может их ухватить, я не могу за них держаться. Я нахожусь за переносицей -в смысле там мое сознание. Мою голову раскололи, о, это же шизофрения, не правда ли? Не знаю, есть у меня эти мысли или нет. По-моему, я просто их последний раз выдумала, чтобы меня лечили. О, если бы я могла опять любить, вместо того чтобы ненавидеть. Мне бы хотелось любить людей, однако я хочу их ненавидеть. Я к тому же просто убиваю себя".

В последующие недели она продолжала говорить в таком же духе. Впечатление, что она убивает себя, начало переходить в убеждение, что она уже убила "себя". Она почти постоянно утверждала, что действительно убила себя, а иногда -что потеряла себя. В тех случаях, когда она не чувствовала, что полностью "потеряна" или "мертва", она ощущала себя "чужой" себе, и как она, так и другие вещи больше не обладали той же самой реальностью. Она мучительно осознавала потерю способности переживать реально и реально мыслить. С равной силой ей было известно, что другие люди обладают такой способностью, и она описывала различные методы, которые она либо намеренно, либо ненамеренно применяла для того, чтобы "взять реальность обратно". Например, если кто-то говорил ей что-то, что она классифицировала как "реальное", она говорила себе: "Я буду думать так же"; и она снова и снова повторяла про себя слово или фразу в надежде, что некоторая реальность этого выражения перейдет на нее. Она ощущала, что врачи реальны, так что пыталась все время держать в уме имя врача. Она пыталась производить впечатление на других людей, говоря что-нибудь, что, как она надеялась, их смутит. Она сочла это совершенно легким делом, поскольку ощущала себя совершенно отстраненной от чувств окружающих ее людей. Если же потом, глядя на другого человека, она видела признаки смущения, то говорила себе, что она наверняка реальна, потому что смогла произвести реальное впечатление на реального человека. Как только кто-нибудь "приходил ей на ум", она говорила себе, что она - этот человек. Теперь она ощущала, что поскольку она вспоминает какого-нибудь человека, то в какой-то степени она напоминает этого человека. Она ходила за людьми, имитируя их походку, копируя их фразы и подражая их жестам. В приводящей других в бешенство манере она соглашалась со всем, что ей говорили. Однако все это время она продолжала заявлять, что оказывается все дальше и дальше от своего реального "я". Она хотела стать способной "дотянуться" до других людей, позволить

другим людям дотянуться до нее, но это становилось вес менее и менее возможным. Когда она ощущала большее отчаяние, она меньше впадала в панику, но, тем не менее. ее постоянно преследовал ужас. Она стала не способна понимать, зачем что происходит. Она видела, как люди что-то делают, но говорила, что "не может их осознать, что это пустое ощущение". Она была убеждена, что все намного умнее ее. Все делали что-то умное, но она не могла разгадать, с каким намерением совершались их про-стейпше действия. У нее не было будущего. Время прекратило течь. Она не могла что-либо предвкушать, а все ее воспоминания являлись сжатыми, твердыми вещами, толкающимися у нее в голове. Было ясно, что она теряла какое-либо чувство различения событий во времени как прошлом, настоящем и будущем - "прожитого" времени, по определению Минковского.

Очень существенный факт заключался в том, что чем больше она ощущала, что не может достичь других людей, а другие люди не могут достичь ее, и чем больше она ощущала себя в своем собственном мире - "они не могут войти, а я не могу выйти",-тем больше в этот частный и закрытый мир вторгалось психотических опасностей снаружи, то есть тем более, в некотором смысле, "публичным" он становился. Она стала подозрительнее относиться к другим людям и начала прятать вещи в запирающемся шкафчике: у нее сложилось впечатление, что кто-то ворует у нее вещи. Она часто проверяла сумочку, чтобы удостовериться, что у нее ничего не украли. Такой парадокс все большего ухода и одновременно все большей ранимости нашел свое ясное выражение в заявлении, что она убивает себя, с одной стороны, и в страхе, что ее "я" может быть потеряно или украдено, с другой. У нее были только мысли других людей, и она могла обдумывать только сказанное другими людьми.

Теперь она заговорила о двойном бытии: "Существует две меня... Она -это я, а я все время она". Она слышала голос, велевший ей убить мать, и она знала, что этот голос принадлежит "одной из моих я". "Вот отсюда кверху (она указывала на виски) просто вата. У меня нет собственных мыслей. Я ужасно смущена, все время я, я, я; я и я; я и я сама, когда я говорю "сама", я понимаю, что здесь что-то не так, что-то со мной произошло, но я не знаю что".

Таким образом, несмотря па страх потерять свое "я", все се усилия "взять реальность обратно" включали в себя не бытие самой собой, а попытки убежать от своего "я" или убить свое "я" продолжали использоваться в качестве основных защит, а на самом деле они даже умножились.

Индивидуума заставляет "убить самого себя" не только давление тревога, но и ощущение вины, которое у подобных людей имеет особо радикальный и сокрушительный характер и, по-видимому, не оставляет субъекту места для маневра.

Мы уже видели, как под давлением вины Питер был вынужден быть ничем, быть никем. Вот еще один пример: