Абрахам Маслоу - По направлению к психологии бытия Страница 35

Выходит, что сомнение, напряженность, неуверенность, предполагаемая необходимость выполнять принятое решение, все, что для большинства людей является мукой, для некоторых людей может быть приятным стимулом, интересным испытанием, "взлетом, а не падением"

Одно из моих наблюдений в течение долгих лет было для меня головоломкой, но теперь все постепенно начинает становиться на свое место. Это явление, которое я называю разрешением дихотомии у самоосуществляющихся людей. Если быть кратким, то я решил, что мне нужно посмотреть под другим углом на многие противоположности и полярности, которые в психологии было принято считать прямолинейными. Например, взявшись за первую дихотомию, я никак не мог решить, являются ли объекты моего исследования эгоистами или бескорыстными людьми. (Заметьте, как легко мы здесь впадаем в крайность: "или — или". Либо "больше — меньше" — это уже вопрос стиля формулировки проблемы.) Но исключительно под давлением фактов я был вынужден отказаться от этого аристотелевского стиля логики. Мои «подопытные» были эгоисты в одном смысле и совершенно бескорыстны — в другом. И два эти аспекта не только не были несовместимыми, но и сливались в разумном, динамичном единстве или синтезе, подобно тому, что описывал Фромм в своей классической статье, посвященной здоровому эгоизму (50). Мои «подопытные» соединили в себе противоположности таким образом, что я не мог не понять, что рассматривать эгоизм и бескорыстие как взаимоисключающие противоположности значит демонстрировать свой низкий уровень развития личности. Мои «подопытные» сумели превратить в единство и другого рода дихотомию, например, дихотомия "познание versus воление" (сердце versus голова, желание versus факт) стала познанием, "натянутым на каркас" воли. Обязанность стала удовольствием, а удовольствие стало обязательным. Стерлась граница между работой и игрой. Как можно противопоставлять альтруизму эгоистичный гедонизм, если альтруизм стал доставлять удовольствие? Наиболее зрелые из исследовавшихся мною людей были также очень похожи на детей. Те же самые люди, которые отличались сильнейшим эго и яркой индивидуальностью, легко забывали о своем эго, поднимались над своим «я» и сосредоточивались исключительно на решении проблемы (97. с. 232–34).

Но ведь именно это делает и великий художник. Он способен образовать единство из несочетающихся цветов и несовместимых форм. То же самое делает и великий теоретик, когда он соединяет непонятные и противоречащие друг другу факты, чтобы мы могли видеть, что они на самом деле являются частями одного целого. То же самое совершают великий государственный деятель, великий изобретатель, великий родитель. Все они — «интеграторы», способные соединять воедино разные и даже противоположные элементы.

В данном случае мы говорим о способности интегрировать и о взаимодействии между интеграцией внутри индивида и его способностью интегрировать то, что он делает в этом мире. Насколько творчество является синтезирующим, конструктивным, объединяющим и интегрирующим, отчасти зависит от внутренней интеграции личности.

Пытаясь выяснить, почему все это так, я пришел к заключению, что в значительной мере в основе этого явления лежит отсутствие у моих «подопытных» чувства страха. Они значительно меньше привержены какой-то определенной культуре: то есть их меньше беспокоит, что говорят или над чем смеются другие люди. Они меньше нуждаются в других людях и поэтому меньше от них зависят, меньше их боятся и меньше их ненавидят. Но, пожалуй, наиболее важным было отсутствие у них страха перед самим собой, своими импульсами, эмоциями, мыслями. Им значительно легче примириться с самими собой, чем среднему человеку. Это примирение со своим внутренним Я, в свою очередь, сделало более возможным мужественное восприятие истинной природы мира, а также сделало их поведение более спонтанным (менее контролируемым, менее сдержанным, менее спланированным, менее «волевым» и продуманным). Они меньше боялись своих мыслей, если даже это были глупые, безумные или «психопатические» мысли. Они меньше опасались того, что их поведение станет объектом насмешек или неодобрения. Они могли позволить эмоциям захлестнуть себя. А люди средние и невротические, наоборот, возводят стену, призванную защитить их от страха, который по большей части находится внутри их самих. Они контролируют, они подавляют, они загоняют вглубь, они возводят оборонительные рубежи. Они не одобряют свое внутреннее Я и ждут того же от других.

В сущности, я пытаюсь сказать, что творческие способности моих «подопытных» — эпифеномен их большей целостности и интегрированности, которые являются обязательными условиями самоактуализации. Исследовавшиеся мною люди, похоже, сумели прекратить бушующую внутри большинства людей "гражданскую войну" между "глубинными силами" и "силами обороны и контроля". Поэтому они «расколоты» в значительно меньшей степени. Как следствие, большинству из них доступны плодотворная деятельность, радость и творчество. Они тратят значительно меньше времени и энергии на борьбу с самими собой.

Из предыдущих глав читатель знает, что сведения о пиковых переживаниях, которыми мы располагаем, говорят в пользу этих выводов. Пиковые переживания тоже есть нечто интегрированное и интегрирующее, и в какой-то мере, изоморфное интеграции в воспринимаемом мире. На этих «пиках» мы также находим большую открытость переживанию, большую спонтанность и экспрессивность. Кроме того, поскольку одним из аспектов этой интеграции внутри индивида является больший доступ к внутреннему Я и примирение с ним, то более доступными становятся и эти глубинные корни творчества (84).

Классическая теория Фрейда в нашем случае мало пригодна и даже отчасти противоречит нашим данным. По сути, она является (или являлась) психологией подсознания, исследованием инстинктивных импульсов и их чередования. Основания Фрейдовой диалектики сводятся к импульсам и борьбе с ними. Но все-таки решающими для понимания источников творчества (как и любви, игры, энтузиазма, юмора, воображения и фантазии) являются не подавленные импульсы, а так называемые первичные процессы, которые по самой своей сути больше связаны с познанием, чем с волей. Как только мы обратим внимание на этот аспект глубинной психологии человека, мы обнаружим много общего между психоаналитической психологией эго в лице Криса (84), Мильнер (113) и Эренцвейга (39), юнгианской психологией (74) и американской психологией развития личности (118).

Нормальная приспосабляемость среднего, здравомыслящего, благоразумного человека подразумевает постоянный — и успешный — отказ от многих глубин человеческой природы, как тех, что связаны с познанием, так и тех, что связаны с волей. Хорошо приспособиться к миру реальности значит принять раскол своей личности. То есть индивид отворачивается от многих аспектов своего существа, потому что они представляют собой опасность. Но теперь нам ясно, что, поступая таким образом, он многое теряет, потому что эти глубины являются также источником всех его радостей, его способности играть, любить, смеяться и, что самое главное для нас, быть творческим человеком. Отгораживаясь стеной от своего внутреннего ада, он так же отгораживается и от своего внутреннего рая. Крайним проявлением этой позиции является маниакальная личность, холодная, непроницаемая, осторожная, закрепощенная, полностью себя контролирующая, не способная смеяться, играть, любить, доверять, совершать глупости или детские поступки. Ее воображение, ее интуиция, ее мягкость, ее эмоциональность по большей части подавлены или изуродованы.

Психоанализ как терапия направлен прежде всего на интеграцию, объединение личности. Делается попытка избавить индивида от внутреннего разлада с помощью инсайта, чтобы то, что было подавлено, попало в сознание или предсознание. Но, изучая глубинные источники творчества, мы и здесь можем внести свои поправки. Наше отношение к нашим первичным процессам не во всем сходно с нашим отношением к неприемлемым желаниям. С моей точки зрения, самое важное различие заключается в том, что первичные процессы не так опасны, как запретные импульсы. Они в значительной степени не подавляемы ими подвержены цензуре, а, скорее, «забыты», оставлены без внимания, спрятаны (не загнаны вглубь), поскольку мы вынуждены приспосабливаться к суровой реальности, которая требует от нас целеустремленности и прагматизма, а не задумчивости, поэзии, игры. Иначе говоря, чем богаче общество, тем меньше сопротивление первичным психическим процессам. Я надеюсь, что образовательные процессы, которые, как известно, мало способствуют ослаблению борьбы с «инстинктами», могут очень помочь в деле приятия и интеграции первичных процессов, включения их в общую ткань опыта индивида на уровне сознания и предсознания. Обучение искусствам, поэзии, танцам может в принципе сделать очень многое в этом направлении, Такое же значение имеет обучение динамической психологии; например, "Клиническое интервью" Дойча и Мэрфи, книга, написанная языком первичных процессов (38), может рассматриваться как своеобразное поэтическое произведение. Великолепная книга Мэрион Мильнер "О неспособности рисовать" является прекрасным подтверждением моих слов (113).