Роберт Смит - История психологии Страница 35

Философия Брентано повлияла на экспериментальную психологию через его ученика Карла Штумпфа (Karl Stumpf, 1848–1936). Когда в Берлинском университете в 1893 г. была введена должность профессора психологии, назначение на нее получили не пионеры экспериментальной психологии Эббингауз и Георг Мюллер, а Штумпф. Это было выражением доверия той позиции, которой придерживался Штумпф: ни психология народов Вундта, ни экспериментальный анализ мышления не заменят описание, которое активное сознание может дать само себе. Философский взгляд Штумпфа на науку был также приемлемым для берлинской профессуры. «Психолог, — писал Штумпф, — как и всякий, для кого наука — нечто большее, чем просто ремесло, должен в то же время быть теоретиком познания» [цит. по: 36, с. 269]. Создав в Берлине крупный центр новой экспериментальной психологии, он не сделал психологию естественной наукой в прямом смысле слова. Скорее, его психологические семинары и экспериментальная работа, которой он содействовал, совершенствовали и дополняли философскую науку, давая возможность описать сферу психического в ее собственных терминах. Как мы увидим ниже, эта точка зрения в психологии была связана с развитием феноменологии.

Профессией Штумпфа была философия, его кредо — психологический эксперимент, его страстью — музыка. И во время учебы в университете, и уже будучи преподавателем, он играл на виолончели. Музыка и психология сошлись воедино в его большом труде по «Психологии звука» (Tonpsychologie, 1883–1890). В Берлине его усилиями были созданы условия для психологических исследований, в том числе лаборатория, но он передал экспериментальную работу другим. В числе его студентов в Берлине были Кёлер и Коффка. Вместе с Вертгеймером они создали так называемую гештальтпсихологию (речь о ней пойдет ниже), оказавшую большое влияние на теории восприятия в XX в. Кёлер же стал преемником Штумпфа, когда тот ушел на пенсию. Их деятельность укрепила тесную связь эксперимента и философии; как и Вундт, они надеялись, что психология поможет сделать философию научной.

Детальные обсуждения на семинарах Штумпфа в Берлине обнаружили его разногласия с Вундтом по многим вопросам, хотя их программы объединения данных экспериментальной науки и психологии были похожи. С еще одним вариантом построения научной психологии, принадлежащим берлинскому профессору Вильгельму Дильтею (Wilhelm Dilthey, 1833–1911), все было иначе. У Дильтея не было исследовательской программы; его скорее занимал вопрос о природе познания в сферах психологии, истории и культуры, и это само по себе было иллюстрацией отсутствия единства и стабильности в современной ему психологии. Дильтей воспринимал естественные науки с должным уважением, но полагал, что настало время определить их соотношение со знаниями о человеке. Он не соглашался с тем, что естественные науки указывают путь к пониманию природы человека; напротив, он провел резкую границу между науками о природе (Natur- wissenschaften) и гуманитарным знанием, или науками о духе (Geisteswissenschaften). Дильтей считал, что, поскольку предмет этих видов наук различен, они используют разные формы объяснения. Таким образом, утверждал он, понять природу — значит описать законосообразные причинно-следственные связи; напротив, понять человека — значит воссоздать умственный мир, смыслы и причины, которые наполняют человеческие действия. «Природу мы объясняем, душевную жизнь мы постигаем» [11, с. 8]. Это различение причинного объяснения и понимания (в терминах Диль- тея) продолжало обсуждаться в философии психологических и общественных наук во второй половине XX в.

Дильтей классифицировал психологию как относящуюся к наукам о духе. Экспериментальные исследования восприятия интересовали его, но он не соглашался с тем, что эксперимент создает психологию как науку — в противовес физиологической психологии. Психология, утверждал Дильтей, требует понимания (он использовал слово Verstehen) — вникания в то, как соотносятся мотивы и действия других людей, будь то наши современники или исторические фигуры. Мы можем это сделать, потому что наше сознание и сознание других людей имеют общую базовую структуру. Достигая такого понимания, мы проясняем причины или значения поступков; психология, таким образом, становится наукой о целенаправленных действиях людей, создающих вокруг себя мир культуры. В то самое время, когда экспериментальная психология уже начинала казаться чем-то привычным в научном сообществе, Дильтей отстаивал мысль о том, что понять людей означает понять их биографию, историю и культуру. И наоборот, утверждал он, чтобы понять историю, язык, литературу, искусство, историю идей, нужно понять психику — иными словами, нужна психология. Это породило ряд дискуссий с теми, кто придерживался иных воззрений. В очередной раз заявив, что психология — наука экспериментальная, Эббингауз в 1890-е гг. начал атаку на Дильтея и всех тех, кто обвинял новую психологию в материализме.

Хотя Дильтей и не соглашался с тем, что психология — естественная наука, он принимал ее именно как науку, совокупность знаний о человеческой сущности, независимых от конкретных обстоятельств жизни человека и составляющих основу социальных наук, истории и биографии. С этой точки зрения психология — историческая наука, она изучает, как человек творит мир осмысленной культуры. Однако столкнувшись в 1890-х гг. с многочисленными критическими замечаниями, Дильтей усомнился как в том, что эта задача психологии под силу, так и в том, что позиция универсального, независимого от обстоятельств наблюдателя вообще существует. Скорее, считал он, знание о человеке предполагает непрерывную переоценку человеком себя и контекста своего существования. Путь к этому лежит через самопознание, в особенности историческое самопознание, при котором мы пользуемся нашим собственным опытом для понимания жизни других людей. Таким образом, будущее психологии, по Дильтею, — не с естественными науками, а с гуманитарными дисциплинами, подобными литературной критике.

Может показаться, что каждый немецкий ученый был на самом деле философом. Это не так: выдающимся исключением был Георг Мюллер, строгий экспериментатор. Были и другие психологи, учителя и политики, ожидавшие от психологии не столько вклада в теорию познания, сколько практического участия в образовании и других общественных делах. Видный тому пример — физиолог Вильям Прейер (William Т.Ргеуег, 1842–1897); начав с работ по рефлекторной регуляции и психофизике, он перешел к изучению восприятия, лингвистики и, особенно, детского развития. В книге «Душа ребенка» (Die Seele des Kindes, 1882), с явным намерением приблизить психологию к реальной жизни, он объединил сведения из физиологии, теории эволюции и психологии. В дальнейшем он сформулировал рекомендации для реформы прусской системы образования. Многие учителя — не только в Германии — видели в психологии научную основу обучения; к психологии стали предъявляться новые требования, не похожие на запросы академической философии. Предметы исследований Вундта и Прейера, следовательно, не совпадали: Вундта интересовали всеобщие, универсальные свойства сознания и его выражение в языке и культуре; Прейера интересовал физический индивид, своей историей (эволюцией) связанный с природой и своим воспитанием — с обществом. Испытуемыми Вундта были ученые, испытуемыми Прейера — дети.

В начале XX в. интерес к практической психологии заметно возрос. Один из наиболее успешных студентов Вундта, Эрнст Мейман (Ernst Meumann, 1862–1915), отбросил сомнения своего учителя и начал работать в области экспериментальной педагогической психологии. Он был редактором журналов как по «общей психологии», так и по «экспериментальной педагогике»: по этим названиям мы можем догадаться, что надежды на построение практической психологии увели ученых далеко за пределы программы Вундта.

Еще в период своей работы в немецком университете Бреслау (после 1945 г. — польский город Вроцлав) Штерн интересовался широким спектром экспериментальных и практических тем. В 1916 г. он стал директором нового психологического института в Гамбурге. Штерн надеялся, что психология внесет вклад в решение проблем промышленности; он также ввел в детскую психологию термин «коэффициент интеллекта». Несмотря на это, в своей преподавательской деятельности Штерн не пытался отделить психологию от философии, оставшись верным немецкой традиции.

История психологии в Германии указывает на два важных момента. Во-первых, понимание термина «психология» было очень разным. В одной только экспериментальной психологии было много разных исследовательских групп, далеко не объединенных общей программой: их методы и концепции варьировали от университета к университету. Во-вторых, нельзя сказать, что психология как независимая дисциплина «взяла старт» или получила надежную институциональную базу в Германии. Почти все ученые, причислявшие себя к психологам, занимали должности преподавателей философии, и многие психологи старшего поколения считали, что так и должно быть. Тем не менее некоторые, как Прейер или Мейман, связали психологию с проблемами развития ребенка и образования. Такое положение дел в психологии постепенно менялось во время и после Первой мировой войны, когда военная и другие отрасли промышленности — такие как железнодорожный транспорт, — стремясь рационализировать свою деятельность, начали делать вложения в психотехнические исследования. После войны один профессор из Данцига (ныне Гданьск) доказывал пользу психологии тем, что «суровая реальность экономической жизни требует строгой естественно-научной объективности» [цит. по: 38, с. 295]. В 1920-е гг. прикладная психология довольно широко преподавалась в технических университетах; к 1930 г. в Германии существовало шесть кафедр психологии. Однако широкомасштабные изменения в судьбе психологии как профессии произошли в период Третьего рейха (1933–1945). В конце 1930-х гг. психологи объявили себя экспертами в области подбора персонала, что помогло им получить ресурсы для создания особой профессиональной идентичности.