Федор Василюк - Психология переживания Страница 36

Среди жизненных движений героя мы обнаруживаем особый ряд действий и ситуаций, которые хотя бы на минуту излечивают его, зажигают в нем утраченный смысл существования. Это акты служения людям. Самым знаменательным из них была помощь семье умершего Мармеладова. Отдав все свои деньги и обещав назавтра зайти, Раскольников, уходя, ощутил себя полным "одного, нового, необъятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни. Это ощущение могло походить на ощущение приговоренного к смертной казни, которому вдруг и неожиданно объявляют прощение". Но почему именно эти акты оказываются целительными для души Раскольникова? Потому, очевидно, что они по своему смыслу и объективным психологическим следствиям противостоят преступлению и шире — всему психологическому миру, в который он был помещен преступлением. Конкретно: убийству и грабежу противостоит нечто прямо противоположное — милосердие и милостыня. В одном случае — корыстное отнятие, в другом — бескорыстный дар. В одном случае другой человек — средство, в другом — цель. В первом случае единственная безусловная ценность, и вообще подлинная реальность — это Я сам: Я утверждает ее вне отношения к Другому, отъединяет себя от всего и всех; во втором ценностный акцент перенесен на Другого. Эмоциональный строй первого действия — злоба, ненависть и пр., второго — любовь. Такова противоположность внутреннего смыслового состава этих действий. Не менее важна и противоположность их последствий. Преступление, объективно отъединяя преступника от людей, еще и утаивается им и поэтому связано со стремлением еще более отгородиться, замкнуться (Раскольников не раз выражает желание остаться один); дар, наоборот, открывает человека навстречу Другому, вызывает благодарность с его стороны, а любовь и благодарность со стороны Другого и их внешние выражения — объятие и поцелуй, есть то, что извне оцельняет, ценностно утверждает Я, придает ему действительность и жизнь [ср.: 23, с.39]. Поленька, догнав Раскольникова, обнимает его и обещает молиться о нем. "Через пять минут он стоял на мосту ровно на том самом месте, с которого давеча бросилась женщина. "Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь!"

Служение людям приводит, таким образом, к утверждению жизни, к переходу от преобладавшего в сознании Раскольникова после преступления ощущения смерти (суицидальные намерения, отождествления своей комнаты с гробом и т. д.) к переживанию* полноты и ценности жизни, или, иначе говоря, мы имеем здесь переход от ситуации психологической невозможности жизни к ситуации возможности ее. В еще более чистом виде этот переход проявился до сцены с Поленькой. После одного из актов служения Раскольников вдруг вспоминает, что где-то читал, "как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать! Только бы жить, жить и жить! Как бы ни жить, — только жить!.. Экая правда! Господи, какая правда!"

Однако возрождающаяся служением людям жажда жизни, ощущение возможности жизни, "воли и силы" — не завершение переживания, а только начало его. Это лишь общее основание, без которого не может быть дальнейшего движения, но в самом желании жить не содержится еще ответов на вопросы, как жить, ради чего, чем, в нем нет содержательных решений внутренних проблем, нет преодоления тех причин, которые изнутри разлагали жизнь, лишали ее цельности и осмысленности, делали невозможной. В испытанном Раскольниковым чувстве возрождения самом по себе нет гарантий его же собственного продолжения, они должны быть созданы содержательной переработкой сознания и жизни, и в первую очередь тех жизненных событий и отношений, которые привели к разладу жизни. Эта переработка подчиняется в начале у нашего героя принципу реальности и состоит в попытках принять случившееся в его жизни так, как оно есть: "…Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора на. покой!". Ни в чем, так явно не выражается доминирование в сознании принципа реальности, как в культе силы: "Царство рассудка и света теперь и… воли, и силы… и посмотрим теперь, померяемся теперь! — прибавил он заносчиво". И дальше: "Сила, сила нужна: без силы ничего не возьмешь, а силу надо добывать силой же…"

Такая "реалистическая" переработка событий не подхватывает начатое актами служения Раскольникова преодоление "разомкнутости и разъединенности с человечеством" и даже действует в противоположном направлении, вызывая в нем прилив "гордости и самоуверенности", вновь утверждая в его сознании установку "быть над людьми", отгораживая его от людей и замыкая его психологический мир.

Кроме актов служения еще два ряда действий в поведении Раскольникова объективно направлены на преодоление его "разъединенности с человечеством" — это упоминавшиеся уже косвенные "публикации" тайны и импульсивное общение с незнакомыми людьми. Они тоже вызывают в нем положительные эмоциональные состояния, которые, впрочем, в отличие от радостного и даже блаженного настроения, следующего за служением, носят болезненный характер (например, после разговора с Заметовым в "Хрустальном дворце" "он вышел весь дрожа от какого-то дикого истерического ощущения, в котором между тем была часть нестерпимого наслаждения…").

Причина этой болезненности в том, что этим актам не присуща радикальная переориентация сознания (а именно перенос ценностного центра тяжести на Другого), и поэтому они, решая некоторые частные конфликты героя, не переводят его в новый психологический мир, в который он хотя бы на минуту вводится актами служения, а лишь касаются этого мира, чтобы тотчас вернуть сознание Раскольникова в старое состояние, нагромоздив дополнительные душевные осложнения.

Но если оставить в стороне различия между внутренним содержанием и следствиями "публикации" тайны и импульсивного общения, с одной стороны, и милосердия, с другой, можно сказать, что все эти действия носили значимый для жизненного процесса характер: не будь их, пусть в небольшой степени и на короткое время облегчающих душевные страдания и смиряющих внутренние противоречия героя, те могли бы вызвать необратимые изменения сознания и психики. И одновременно эти действия носили характер значащий, они намекали, каждое со своей стороны, на некий один, еще не выявленный героем, выход из создавшейся жизненной ситуации, на путь, в котором эти действия будут присутствовать, преображенные в рамках новой целостной, синтезирующей их формы. (Это были как бы компоненты лекарства, которые порознь, может быть, и могли оказать небольшое положительное действие, впрочем, ценой не менее сильных отрицательных "побочных эффектов", но только вместе обретали качество излечивающего вещества.)

Эта форма представляла собой "содержательно-временной ряд" [22]: вина-покаяние-искупление-блаженство. "Вхождение" и "прохождение" по этому ряду было для Раскольникова средством строительства и утверждения того целительного психологического мира, к которому ему уже удавалось на мгновение подключаться, почти случайно нащупывая в стихийных поисках разрешения жизненного кризиса особые действия, служившие своеобразными символическими входами в этот мир.

Однако одно дело — иногда "попадать" в него и совсем другое — "поселиться" в нем; для этого необходимо правильно опознать, внутренне принять и распространить на всю свою жизнь новую систему ценностей. Она объективно актуализировалась упомянутыми действиями (актами служения) в сознании Раскольникова (но, впрочем, субъективно не сознавалась как таковая), она же лежит в основе выше упомянутого содержательно- временного ряда.

Но что значит принять новую систему ценностей? Это значит в первую очередь отказаться от старой, т. е. отказаться от того, через что Я идентифицировало себя, т. е. отказаться от самого себя. Но это невозможно сделать самому, индивидуально, как невозможно поднять себя за волосы, для этого принципиально необходим Другой, на которого можно было бы опереться. Причем опереться безусловно, полностью положиться на него и довериться ему. Этим Другим для Раскольникова была Соня Мармеладова.

Ее образ изначально противостоит в сознании Раскольникова преступлению и соответствующей ему идеологии ("Я тебя давно выбрал, чтобы это сказать тебе, еще тогда, когда отец про тебя говорил, и когда Лизавета была жива…"); она — живое воплощение мировоззрения и мироощущения, прямо противоположного тому, в которое он был погружен. Сближение с Соней — это начало вхождения в новый для Раскольникова мир, о чем он два раза получает эмоциональное "предуказание" — сначала он испытал чувство возрождения после упоминавшегося уже акта милосердия по отношению к семье Сони, а затем, сразу после признания ей, когда Соня "обняла его и крепко сжала руками", "давно уже незнакомое ему чувство волной нахлынуло в его душу и разом размягчило ее". Это блаженное ощущение принадлежит уже новой структуре сознания. Другими словами, хотя данный схематизм "вина-покаяние- искупление-блаженство" растянут в содержательно- временной ряд, это не значит, что последующие элементы ряда появляются в сознании только после прохождения предшествующих этапов. Они психологически перекликаются и присутствуют в сознании все вместе, как гештальт, правда, с разной степенью выраженности в различных фазах прохождения ряда. Блаженство дается уже в начале искупительного пути как бы эмоционально-смысловым авансом, необходимым для его преодоления.