Вильгельм Гумбольдт - 94 Избранные труды по языкознанию Страница 4

Создание такого «теоретического горизонта», без сомнения, не могло быть результатом деятельности отдельного человека: его короткой жизни явно не хватило бы на вербализацию даже маленького фрагмента действительности, не говоря уже о том, что разрозненная деятельность таких индивидов привела бы к результатам, полностью исключающим возможность взаимопонимания и тем более одинаковой направленности поведения. Лишь включение индивида в культурно-историческую жизнь определенного языкового коллектива может обеспечить ему выход за пределы своего конечного бытия [12].

Овладевая языком задолго до актов осознания (что нагляднее видно на примере развития речи ребенка), человек усваивает одновременно и тот способ «обращения» с предметами, который неосознанно предлагается определенной языковой традицией. Однако естественный язык — не замкнутая сфера значений, исключающая всякое другое «вйдение» и замыкающая тем самым горизонт понимания, а открытая система, включенная в динамический процесс культурного обмена с другими языками [13].

Эти рассуждения лишний раз подтверждают, почему гумбольд- товская идея „языкового мировидения", указывающая на структурное своеобразие семантики языков и на их историческую уникальность, не может быть подвергнута обвинению в „языковом детерминизме".

С этим связана также проблема так называемого „лингвистического релятивизма", ставшая предметом острой полемики, особенно после появления гипотезы „лингвистической относительности" Сепира — Уорфа. И в этом контексте, неверно интерпретируя его взгляды, упоминают Гумбольдта.

Не означает ли множественность языковых мировидений релятивизацию мира?

Гумбольдт, как бы учитывая возможность такого возражения, разбирает этот вопрос со свойственной ему философской проницательностью. Он не видит никакого основания для опасений, так как, по его словам: «Субъективность отдельного индивида снимается субъективностью народа», состоящего из «предшествующих и нынешних поколений», а «субъективность народа — субъективностью человечества». В этом он усматривает «глубокую, внутреннюю связь всех языков», являющуюся необходимым условием не только для преодоления субъективной односторонности каждого отдельного языка, но и для постижения объективной истины усилиями всего человечества.

В своем докладе „О сравнительном изучении языков…" (1820 г.) Гумбольдт выдвигает проблему истины в связи с задачами и «конечными целями» сравнительного языковедения. Из факта «взаимообусловленной зависимости мысли и слова» он выводит следующее: «…Языки являются не только средством выражения уже познанной истины, но, более того, средством открытия ранее неизвестной… Совокупность познаваемого, как целина, которую надлежит обработать человеческой мысли, лежит между всеми языками и независима от них. Человек может приблизиться к этой чисто объективной сфере не иначе как… только субъективным путем». (IV, 27–28; с. 319). Хотя, по Гумбольдту, человек приближается к «чисто объективной сфере» «лишь субъективным путем», «частично» и «постепенно», однако эта субъективность (ее отнюдь не следует интерпретировать как релятивизм) — необходимое условие для приближения к объективной истине, осуществляемое человеком в пределах человеческих возможностей.

Язык выступает не только в качестве примарной формы объединения людей в одно языковое сообщество, но и, прокладывая путь к постижению объективной истины, является «великим средством преобразования субъективного в объективное, переходя от всегда ограниченного индивидуального ко всеобъемлющему бытию». (IV, 25; с. 318); «Когда мы слышим образованное нами слово в устах других лиц, — пишет Гумбольдт, — то объективность его возрастает, а субъективность при этом не терпит никакого ущерба…» (VII, 56; с. 77), так как «общение посредством языка обеспечивает человеку уверенность в своих силах и побуждает к действию. Мыслительная сила нуждается в чем-то равном ей и все же отличном от нее. От равного она возгорается, по отличному от нее выверяет реальность своих внутренних порождений. Хотя основа познания истины и ее достоверности заложена в самом человеке, его духовное устремление к ней всегда подвержено опасностям заблуждений. Отчетливо сознавая свою ограниченность, человек оказывается вынужденным рассматривать истину как лежащую вне его самого, н одним из самых мощных средств приближения к ней… является постоянное общение с другими». (VII, 56; с. 77).

Эти новые соотношения между сравнительным языковедением, социологией языка и философской теорией истины, открытые Гумбольдтом, могут оказаться весьма плодотворными с точки зрения осмысления основ науки о человеке.

Не угрожает ли множественность языков единству научного знания? Указывая на впечатляющие успехи естественных наук и техники, особенно в создании всеобщей системы понятий логики и математики, обычно предполагают, что научное мышление полностью оторвано от эмпирических условий конкретных языков. Эта проблема не нова, и ее актуальность особо ощутима сегодня. Гумбольдт обсуждает этот вопрос в полном соответствии со своей общей концепцией. «Правда, — пишетон, — предпринимались попытки заменить слова различных языков общепринятыми знаками по примеру математики, где налицо взаимно-однозначные соответствия между фигурами, числами и алгебраическими уравнениями. Однако такими знаками можно исчерпать лишь очень незначительную часть всего мыслимого…» (IV, 22; с. 317). И «все попытки свести многообразие» к общим знакам, которые выражают понятия, образованные «лишь путем конструкции», являются, по мнению Гумбольдта, «всего лишь сокращенными методами перевода, и было бы чистым безумием льстить себя мыслью, что таким способом можно выйти за пределы, я не говорю уже, всех языков, но хотя бы одной определенной и узкой области даже своего языка». (IV, 22; с. 317). При сравнительном изучении языков обнаруживается, что в языках «существует гораздо большее количество понятий, а также своеобразных грамматических особенностей, которые так органически сплетены со своим языком, что не могут быть общим достоянием всех языков и без искажения не могут быть перенесены в другие языки. Значительная часть содержания каждого языка находится поэтому в неоспоримой зависимости от Данного языка, так что это содержание не может оставаться безразличным к своему языковому выражению». (IV, 23; с. 317).

1373167

И действительно: специальные языки науки имеют свои истоки в естественных языках, и при попытках эмансипации научной символики от привязанности к языку не следует забывать, что знаковые системы вплоть до абстрактнейших формул — явление производное. Поэтому логически некорректно язык знаков как эпифеномен возводить в ранг прафеномена. Если наука расчленяет и объединяет в определенные классы предметы и явления действительности по строгим критериям, — на так называемой «донаучной стадии», то то же самое проделывается и естественным языком, но скрыто и не «строго».

У Гумбольдта читаем: «Между устройством языка и успехами в других видах интеллектуальной деятельности существует неоспоримая взаимосвязь». (VII, 41; 67).

Если под этим подразумевается связь языка с различными формами культурного творчества, то исследования и в этом направлении подразумевают преодоление простой схемы: «Язык — зеркало культуры». Язык подключается не там, где процесс культурного созидания уже закончен, а он дан изначально. В этом можно легко убедиться, исключив язык (путем мысленного эксперимента) из сферы культуры *. Окажется, что из поля зрения выпало очень важное условие. Признание языка в качестве такого условия не умалит роли других человеческих сил: между языком и культурой существует взаимодействие; результаты этого процесса следует измерять ireтолько по линии воздействия культуры на язык, но и в соответствии с тем, насколько язык воздействует на культуру.

Это особенно ощутимо в отдаленных от повседневной речевой коммуникации актах употребления языка. Если рядовой член речевого коллектива следует семантическим правилам своего языка и находится некоторым образом в его «плену», то мастер художественного слова, глубоко проникая в тайны родного языка, следует уже не слепо заученным правилам, а как бы становится соучастником в созидании языкового мировидения — непрекращающегося процесса постижения мира через язык. Но слово «участие» нужно употреблять осторожно, поскольку каждое «новое» в языке подразумевает наличие уже существующего, и ни один из великих творцов не в состоянии создать хотя бы одно слово из ничего. «Существующее» здесь — скорее ареал возможностей языка, а не реализованная и закрепленная в текстах внешняя форма. Словотворчество, в котором мы усматриваем одно из высших проявлений действия языка, основывается на энергейтической форме знания языка и отличается от того «динамического» использования языка, которое в теории трансформационной грамматики квалифицируется как «творчество» (creativeaspectoflanguageuse) [14]; хотя последнее в трансформационной лингвистике описывается в терминах динамической теории, но фактически оно остается на [15] уровне эр гона.