Эрих Фромм - Ради любви к жизни. Может ли человек преобладать? Страница 4

П. Гуревич, проф.

Ради любви к жизни

Предисловие

Приведенные в данной работе размышления Эриха Фромма относятся к последнему десятилетию его жизни. Он никогда не прекращал работать. Он продолжал читать, писать, планировать и изучать, он оставался открытым миру до самого конца. Работа всей его жизни, чему посвящены без малого десять томов, достигла своего пика на последнем десятке лет. Фромм черпал материал для своей работы всегда, когда выступал в роли живого и критичного комментатора нашего времени. Приведенные здесь радиобеседы представляют собой интересное дополнение его трудов. Их ценность, в основном, заключается не в новизне, а в жизненности и характерной манере выражения его глубоких убеждений. Большинство этих разговоров были записаны в апартаментах Фромма в Локарно, остальные в нашей студии в Цюрихе. Читая их, мы как бы участвуем в беседах, на которые нас столь любезно приглашает великий старик.

В отличие от некоторых ранних работ, написанных плотным, академическим немецким языком, все остальные работы Фромма известны нам здесь в Германии только в переводах с английского. Однако в приведенных радиобеседах он возвращается к своему родному языку; и его стиль, свободный от ограничений, навязываемых бумагой, предстает во всей своей удивительной непосредственности. Маттиас Клаудиус однажды заметил, что письменный язык подобен дьявольской трубе, которая превращает вино в воду. Фромм тоже предпочитал устную речь, прямого адресата. И здесь мы слышим его разговор. Любой, кто когда-нибудь слышал Фромма, снова услышит его живые слова, читая эти страницы.

Моя первая встреча с гениальным мыслителем состоялась в 1970 г. Мы встретились, так же как мы встречались и позже, в Сторехене в Цюрихе. У него повсюду были любимые отели, и совершенно невозможно представить себе Фромма отказывающимся от роли хозяина. Мы поговорили о серии бесед на тему богатства и скуки, которые мы планировали записать на следующий день в нашей цюрихской студии. Он сидел напротив меня с присущим ему внимательным выражением лица. Абсолютно не замечая шума и гама вокруг нас, он излагал мне свои идеи насчет записи. Когда он закончил, я подумал: «Ну, вот и все». Но нет. Теперь была моя очередь говорить. Он спросил меня, есть ли у меня возражения, и поинтересовался типом аудитории, к которой он должен был обращаться. С помощью настойчивых вопросов, демонстрирующих степень его знакомства с жизнью Германии, он хотел подойти как можно ближе к своим слушателям. Его девизом было — говорить на их языке, а не рассказывать то, что хотят от него услышать. Фромм был очень хорошо подготовлен. С ним была пугающая груда набросков и черновиков, и он постоянно пополнял их во время нашего разговора. Но на следующее утро он появился без какого-либо багажа. Я спросил, почему он не взял свой портфель. Забавно, но он покачал головой. Мы привезли его в студию. Без дальнейших церемоний он сел перед микрофоном и без всякой подготовки прочитал все свои шесть выпусков, каждый из которых длился ровно двадцать девять минут. Его единственным условием было мое присутствие. Ему нужно было к кому-то обращаться, ему был нужен представитель анонимной аудитории. Слышать одновременно спонтанные и концентрированные формулировки было той радостью, которая так редка на радио.

В то время как Эрих Фромм занимался своим делом, взяв меня с собой в свое большое сократовское путешествие, я начал замечать в операторской, расположенной за стеклом, какое-то движение. Фромм был относительно неизвестен в Европе в то время, но его слово, звучащее по цюрихскому радио, стоило послушать. Технический персонал, секретари, привратник и даже некоторые мои коллеги из редакции собрались в операторской и внимательно слушали. Я понял, что потенциал радио для «диалога» с аудиторией действительно ограничен. Мы не должны ожидать от радио многого или толкать его за границы этого потенциала. Мы пытаемся найти подходящий для среды стиль косвенной речи. Но Фромм был исключением из этого правила. Оставаясь неустрашимым, он просто «перепрыгивал» через все препятствия, которые среда ставила ему на пути. Как он этого добивался? Диалог являлся интегральной сердцевиной раздумий Фромма. Невидимый слушатель никогда не был для него простой «подпоркой» его спекуляций. Сам слушатель, и то, что этот слушатель мог ему возразить, являлось встроенной реальностью его мысли. Фромм мог слушать, так же как и говорить. Он был замечательно хорошим оратором, потому что был потрясающе хорошим слушателем.

В Фромме-писателе и Фромме-человеке уживалась, до некоторой степени, одна и та же личность. Один переводил другого. Его голос был инкарнацией его языка. Фромм воспитывался в еврейской традиции, в культуре с могучей разговорной направленностью. Все его исследования были вариациями на тему. Они полны повторений, новых решений старых проблем, новых попыток исследовать глубже, объяснить с большей четкостью. Очень немногие писатели-ученые были так одарены, как он. Для него отсутствие изобилия было равносильно признанию бедности. Когда я читаю Фромма, я снова и снова поражаюсь обилию идей, предложений, интуиции, интерпретаций. Читатель сталкивается с бесконечным потоком примеров и данных — и пелена спадает с его глаз.

Отвечая на вопросы или решая какую-нибудь интеллектуальную головоломку, он любил рассказывать всяческие истории. В качестве примера можно привести историю о мужчине, который пустился в дальний путь, чтобы навестить учителя хасида. И когда его спрашивали, не сложно ли было ему изучать доктрины учителя, мужчина отвечал: «О, нет, я ведь только хотел посмотреть, как он завязывает ботинки». Эта короткая история напоминает нам о том, что жест часто говорит нам больше, чем лекция. А также это напоминает нам, что самые замечательные слова бесполезны, если человек, который произносит их, не тот человек. Когда бы я ни навешал Эриха Фромма, я всегда помнил эту историю. Уходя от него, я всегда чувствовал себя другим: я уходил с проясненной головой, чувствуя себя более живым и менее запуганным силами, которые угнетают нас и делают нас уязвимыми до отчаяния.

Не только исследования делали Фромма такой привлекательной фигурой. Он весь был игра жизни с теорией, теории с жизнью. Быть живым — значит рождаться снова и снова. Трагедия, писал Фромм, заключается в том, что многие из нас умирают, так и не начав жить. На таких прозрениях не построить системы, но зато они требуют от нас развития новых подходов, неожиданно свежих взглядов на вещи. Фромм не нуждался в учениках, не хотел осваивать никаких научных школ. Дух, подобный ему, растрачивает себя, избегая какой-либо кооптации. Фромм замечал без всякого удовольствия, что его способность к абстрактному мышлению минимальна. Мыслить философски он может в конкретных терминах.

Поздним вечером 5 января 1974 года Южногерманское Радио передавало фроммовский автобиографический очерк «Во имя жизни». В течение двух часов Эрих Фромм неторопливо рассказывал о том, что послужило материалом для напечатанного здесь произведения. Одна штутгартская актриса, отыгравшая в тот вечер в классической пьесе Лессинга «Натан Мудрый», по возвращении домой включила радио и услышала Фромма. Несмотря на поздний час, она бросилась к телефону и попыталась передать мне обуревавшие ее чувства. Она оставила в театре одного Натана только для того, чтобы дома обнаружить другого.

Фромм не был ни чародеем, ни схоластиком. Он был и остается мудрецом, потому что талант созвучного звучания сердца и разума — это именно то, что зовется мудростью.

Ганс Юрген Шульц

Избыточность и внутренняя опустошенность нашего общества

Пассивная личность

Поскольку речь у нас пойдет об «избыточности и внутренней опустошенности», мне видится полезным дать несколько предварительных пояснений относительно значений этих слов. Ясность при определении значений слов является решающим фактором в любой дискуссии, включая нашу. Если мы осознаем значение слова во всех его вариантах и коннотациях, мы, как правило, лучше понимаем очерченный им крут проблем. Его история и дефиниция помогают нашему пониманию актуальных вопросов.

Выражение «the affluent society» («общество изобилия») появилось в 1958 г, когда увидела свет книга Джона К. Гэлбрейта с одноименным названием[5]. Английское слово affluence (избыточность) происходит, так же, как и fluid (жидкость), от латинского глагола fluere (течь, происходить, изобиловать) и означает, если брать его литературный вариант, одновременно и наводнение, и избыток, и переполнение (англ. overflow). Но, как известно, слово «избыток» может иметь как положительный, так и отрицательный смысл. Если избыток воды в Миссисипи вызывает наводнение и она выходит из берегов — это бедствие. Но если фермеру случается собрать небывалый урожай и в его закромах избыток зерна — это удача. Таким образом, «избыточность» (affluence) — неоднозначный термин. Он может предполагать, как изобилие (abundance), которое превращает жизнь в удовольствие скорее, чем борьба за выживание, так и излишество, обилие (superfluity), переполнение (overwhelming), и даже убительный, фатальный переизбыток (fatal excess).