Джеймс Твайман - Эмиссары любви. Новые Дети говорят с миром Страница 4

Подходили люди, благодарили меня за вечер. Я старался сосредоточиться на их словах, чтобы не ответить невпопад, но слова эти казались такими далекими, словно вчерашний сон, почти забытый и вообще не интересный. Мне нужен был тот мальчик, пусть даже я сам не мог понять, почему так важно было поговорить с ним.

— Привет… и спасибо за то, что позволили мне побыть рядом с вами сегодня.

Голос этот прозвучал откуда-то слева от меня, и кто-то легонько коснулся моей руки. Я обернулся — и вот снова передо мной тот же проницательный взгляд глубоких глаз. Я успел подметить также, что говорил он с легким акцентом, похожим на русский или балканский, но определенно восточно-европейским.

— Спасибо за теплые слова, — сказал я в ответ, стараясь прийти в себя оттого, что он так неожиданно оказался рядом. — Рад, что тебе понравилось… хотя не ожидал, что это может быть интересно… в твоем возрасте.

— Почему? — спросил он, и вопрос этот прозвучал так непринужденно, будто его самого смутило, почему же это может быть не интересно все то, о чем я только что говорил.

И я тут же понял, что он — настоящая загадка, а никакая не игра воображения, и не напрасно мне так хотелось весь вечер познакомиться с ним поближе. Я снова обвел глазами гостиную в надежде увидеть кого-то из взрослых, кто смотрит в нашу сторону, и пытаясь отгадать, кто же его родители. Но пока никто на нас не смотрел.

— Понимаешь, — наконец нашелся я, — мне кажется, что большинству подростков твоего возраста куда интереснее всякие скейтборды или компьютерные игры, чем беседы на духовные темы. А, кстати, можно спросить — тебе сколько лет?

— Десять… меня зовут Марко.

— Приятно познакомиться, Марко… это был мой следующий вопрос.

— Так почему же все-таки большинству детей не интересно говорить о Боге?

И снова прямота этого вопроса меня обезоружила. Отступать было некуда. Я внезапно понял, что тут не выйдет просто наговорить ему каких-то общих фраз или посюсюкать — надо же, такой умненький мальчик, чем интересуется. Видно было по всему, что эта тема серьезно его беспокоила и ему нужен был серьезный ответ, а не общие фразы. Но только что я мог ему сказать в ответ?

— Дело в том, что всем детям, которых я знаю, это очень интересно, — не дождавшись моего ответа, продолжил он. — Мы говорим о Боге постоянно… потому что как раз об этом нам нравится говорить.

— В самом деле… надо же, — ответ получился неуклюжий, но ничего другого просто не пришло мне в голову. — Ты, кстати, откуда родом, Марко? — спросил я, стараясь сменить тему.

— Я из Болгарии… но мне все же хочется узнать, что ты думаешь о детях… и почему здесь одни взрослые.

Было очевидно, что отвечать на этот вопрос все-таки придется, поэтому я присел на стул, чтобы можно было смотреть ему в глаза.

— Что ж, ты прав, здесь и в самом деле одни только взрослые, Марко. Почему так — и сам не возьму в толк. Когда я был ребенком, мне, как и тебе сейчас, тоже хотелось знать о таком побольше. Когда говорили о Боге, мне было очень интересно. Но, в конце концов, я был сильно не похож на остальных моих товарищей… приятно слышать, что у тебя это не так. Судя по твоим словам, у тебя много общего с ребятами, с которыми вы вместе играете…

— Я не о тех ребятах, с которыми я играю, — сказал он, и в его голосе прозвучало что-то такое, чего я так с ходу и не смог понять… да и сейчас до конца не понимаю. — Я о тех ребятах, с которыми я общаюсь внутри, с теми, кто у нас в Сети.

— Ты имеешь в виду локальную сеть? С теми ребятами, с которыми ты общаешься по Интернету?

— У меня нет компьютера, — сказал он. — С теми, кто внутри, я же сказал… там они все и находятся, все-все.

Эти его слова одновременно и завораживали, и пугали. Что это должно означать, «внутри»? Как бы то ни было, он говорил об этом совершенно спокойным тоном, и я тоже решил не выказывать своего удивления. Меньше всего мне хотелось оттолкнуть Марко своим явным непониманием.

— Понял, это ты про детей, с которыми ты можешь говорить откровенно на внутреннем плане. Тогда понятно. И сколько их таких, с которыми ты общаешься?

— Не знаю точно, — ответил он. — Наверное, много… их число меняется время от времени… В один день больше, в другой меньше. Некоторые дети сами перестают этим заниматься, когда взрослеют, а другим не позволяют.

— Ты это о чем? — я чувствовал, как у меня мурашки по коже побежали от этих неожиданных слов.

— Наверное, все дело в том, что есть люди, которые не хотят, чтобы мы разговаривали внутри, потому что боятся этого. Они думают, что мы можем вредить людям… но это неправда. Мы делаем это, чтобы помогать людям. Ведь есть же люди, которые собираются вместе, чтобы делать добрые дела? Ты понимаешь, о чем я?

— Вроде понимаю, — сказал я, хотя ничего не понимал. — Но расскажи мне еще про тех людей, которые не хотят, чтобы вы говорили внутри. Почему они не хотят…

— Знаешь, мне на самом деле не очень-то хочется об этом говорить, — сказал он. — У меня есть еще один вопрос, который я хотел бы задать тебе.

— Валяй, — сказал я.

— Ты когда-нибудь слышал о том, что можно впрыгнуть человеку в жизнь и увидеть там разное, как ему живется?

С тем же успехом он мог стукнуть меня кирпичом по затылку. Видеть, что у людей внутри? Я уже начинал подумывать, что Марко взялся разыгрывать меня. А может, парень просто немного не в себе? Я невольно оглянулся еще раз, в отчаянной надежде, что вот уже на выручку мне спешит обеспокоенная мамаша в поисках своего затерявшегося чада. Но нет, ничего такого не было.

— Знаешь, Марко, я понятия не имею, как это делается. А что это вообще такое, впрыгнуть человеку в жизнь?

— Временами, когда мне случается быть на людях, я в уме у себя вижу много разных телеэкранов, и на каждом из них показывают… что-то свое на каждом экране, словно разные передачи, но об одном и том же человеке. Если я захочу, то могу запрыгнуть в один такой экран и увидеть то, что хочу узнать про этого человека. Это похоже на то, как смотрят кино по телевизору, только это кино настоящее… о том, что случалось с этими людьми очень давно, скажем, когда они еще были совсем детьми. Кое-кто из ребят, с которыми я могу говорить внутри, тоже могут это делать. Поэтому я решил и у тебя спросить, умеешь ты такое или нет.

— По правде говоря, меня никто и никогда не спрашивал ни о чем подобном, — ответил я ему. — Так что давай лучше я тебя спрошу. Вот ты, когда это делаешь, то есть запрыгиваешь внутрь человека… Что, по-твоему, там показывают: то, что было на самом деле, или просто какие-то выдумки?

— Значит, не веришь?

— Ясное дело, что верю, — сказал я, стараясь не выдать своего замешательства. — Просто как-то это все очень необычно… то, что ты рассказываешь. Такое не то что сделать — представить себе тяжело.

— Если хочешь, я могу сделать это прямо сейчас, — сказал он, и я снова почувствовал тот же самый холодок в спине.

— Ну… давай, посмотрим, как ты это делаешь.

Он закрыл глаза, а мне вдруг почему-то подумалось, что Марко этот, наверное, нахватался от своих родителей всяких нью-эйджевских россказней и у него на этом совсем крыша поехала. В противном случае, чего ради его понесло на такую лекцию в воскресный вечер, когда ему, по всем правилам, нужно сидеть дома и готовиться к завтрашней школе?

— Я вижу тебя… ты в гараже. — Его глаза были по-прежнему закрыты, а мне вдруг показалось, что в комнате все словно качнулось и куда-то поплыло. — Ты плачешь, потому что пропала твоя собака… она убежала. Ты здесь уже целый день и не хочешь выходить… целый день плачешь. По виду ты примерно моего возраста, может, чуть старше. Вот выходит твоя мама, говорит, чтобы ты вышел хотя бы поесть, но ты…

— Все, Марко, хватит, хватит, — сказал я, а у самого от волнения даже пот на лбу выступил. Он пересказал все точь-в-точь как было, а ведь никто этого не знал, кроме меня самого. Мне тогда было двенадцать лет, и наша собака в очередной раз сбежала со двора. Она и раньше неоднократно убегала, но всегда возвращалась. Не знаю почему, но в этот раз я вдруг почувствовал, что он, наш песик, не вернется больше, и я оказался прав. Я просидел в гараже целый день…

— Его звали Хансел… песика твоего.

— Именно так, Марко… его звали Хансел. Все сходится. Ты рассказываешь все так подробно, словно видел своими глазами.

— Ну… я же говорил тебе, что вижу… словно кино по телевизору.

— И как следует пользоваться таким даром, ты тоже знаешь? — спросил я. — То есть, с какой целью он тебе дан?

— Это часть Сети. Часть того, что делают все дети. У каждого есть что-то свое, что он может делать. Я вот могу видеть, а еще у меня иногда получается с помощью мысли двигать разные предметы.

Не стану скрывать, у меня немного шла кругом голова, словно мои собственные мысли не поспевали за тем, о чем шел разговор. Одно дело рассказывать о чем-то подобном два часа кряду, но когда потом к тебе самому подходит мальчик, какой-то совершенно незнакомый мальчишка из Болгарии, и тут же, на твоих глазах, начинает это делать… Словом, въехать во все это так сразу не получится. К тому времени у меня уже не оставалось сомнений в том, что он говорит о себе правду. Тем более интересно было узнать, что же это за Сеть такая, которая опять и опять упоминалась в нашем разговоре.