Андрей Максимов - Многослов-3, или Прочистите ваши уши: первая философская книга для подростков Страница 40

И чем дело кончилось? Меня отправили на мучения…

Не забыть бы: на мучения… Мне ведь действительно очень плохо. Плохо мне!

Главное, не забыть – мне плохо.

Подо мной прозрачная, чистая вода, надо мной – деревья с сочными и румяными, как шеи и прочие места красоток, плодами. Но все это недосягаемо, как гора богов Олимп для простых смертных. Кажется, вот оно все – тут, рядом. А поди доберись!..

Трудно мне. Ах, как мне нелегко! Неужто богам удалось меня победить – меня, человека?

И однажды я подумал: а так ли уж я на самом деле несчастен, как мне кажется? Я хочу есть? Но еда – не более чем привычка: если я столько веков живу без еды в мрачном царстве Аида, если я уже позабыл вкус фруктов, – то так ли уж они мне необходимы на самом деле? Я утверждаю, что меня одолевает жажда? Но ведь я давно позабыл, что такое утоление жажды, откуда ж мне помнить, что такое жажда?

Нет, если богам так нужно, чтобы я страдал, – я могу повыть и поахать. Пожалуйста. Боги на то и боги, чтобы им подчиняться. Но я-то знаю, что сумел победить богов: я превратил страдания в привычку, и муки исчезли.

В Древней Греции боги были совсем близко, и казалось, что с ними можно бороться и даже побеждать их.

Среди людей был тот, кто даже решился обокрасть богов. Звали его Прометей, он выкрал у богов огонь и отдал его людям. За что главный бог по имени Зевс приковал его к скале, висящей над бурными водами океана, и придумал страшные мучения: каждый день к Прометею прилетает орел и клюет его печень. Печень вырастает, и на следующий день эта ужасная история повторяется.

Но люди сделали Прометея героем.

– Мне неудобно говорить. Правда: такое ощущение, будто я всем ужасно надоел. Навещающие меня дочери Океана – Океаниды рассказывают, как меня все превозносят. И уже столько веков! Океаниды все время поют песни в мою честь, которые сочиняют благодарные люди. Приятно, конечно. Но неловко. Я ведь не сделал ничего особенного…

Я выбрал самую простую на свете боль – физическую. Когда болит тело – это ерунда в сравнении с тем, когда болит душа. Об этом я все время думаю, глядя на прилетающего ко мне орла.

Он ведь вовсе ни при чем, а страдает куда больше меня! Ему надоело жить, летать, ему печень моя – поперек его орлиного горла, а деваться некуда – прилетает и клюет!

Я принес людям огонь и страдаю за это. А за что страдает бедная птица? Ни за что! И это самое ужасное!

Иногда орел, вопреки наставлениям Зевса, улетает не сразу, а помогает мне прийти в себя. Тогда мы беседуем с ним. И однажды я узнал его историю.

В одном зверинце орел, чтобы обрести свободу, убил своего хозяина – убил человека. Боги не узнали имени убийцы и решили наказать весь орлиный род. Они расселили орлов на вершинах скал, куда никогда не добирается человек и где даже травинки не радуют взгляд. Они согнули орлиный клюв, отчего вид у птицы сразу стал хищным и злым. Они поселили вражду между орлами и людьми, хотя лучшие из людей так похожи на орлов…

А потом боги выбрали по жребию одну из птиц и заставили ее клевать мою печень, и это еще больше разожгло ненависть людей к этим прекрасным птицам. Боги не ведают, что наказание несет настоящий убийца, хотя вряд ли могло быть иначе – жребий богов не может ошибиться.

И однажды орел сказал мне: «Если бы боги знали, что человека убил я, и я бы страдал за свою свободу, – мне не было бы так больно. Но принимать муку по жребию – это до невозможности мучительно. Душа болит, понимаешь?»

Я понял.

Я не люблю, когда Океаниды сообщают мне, будто кто-то снова назвал меня героем. Я – не герой. Просто обстоятельства сложились так, что я смог помочь людям. Я испытываю всего лишь физическую боль… А физическая боль, как страх: дело не в том, чтобы ее не было, а в том, чтобы сказать себе: ее нет.

А вот боль души… От нее никуда не денешься…

Герои древнегреческих мифов… Люди, которые борются со своими богами…

Нет, что ни говори, литературные герои всегда разговаривают.

Вот бы только их услышать…

Жили-были… три брата

В некотором царстве, в непонятном государстве жил да был мужик. Как водится в сказках, жены у него не было, зато имелось три сына: старший, средний, ну и… еще один.

Дальше, как водится, надумал мужик помирать. Как положено, лег в избе на печь, поднял глаза ввысь, принял, то есть, положение задумчивое.

Потом подозвал к себе сыновей и говорит:

– Ну вот, сыны, чую, смерть ко мне в гости пожаловала.

Сыновья потупились – приготовились горевать.

И только третий сын говорит взволнованно:

– Так это… Бать… Может, того этого, типа лекаря позвать, а?

От возмущения отец чуть с печи не свалился.

– Вечно ты! – хоть и обессиленно, но все-таки заорал он, даже чуть с печи не свалился. – Сказано: помираю, значит, не перечь отцу! Помираю – и все! И никаких лекарей!

Ну, и третьему сыну ничего не оставалось, как тоже пригорюниться…

Отец успокоился малёк, снова положение задумчивое принял и говорит:

– Надобно нам, значит, наследство делить. Жил я долго, работал честно – много не нажил поэтому. Но поскольку мужики вы у меня все, решил я каждому из вас разное оружие дать, чтобы пошли вы по белу свету и сами себе добро завоевали. Тебе, старший, даю я меч острый – много на нем зазубрин от былых боев, но крепка еще сталь его. А тебе, средний, даю я золото, непосильным трудом заработанное. Капитал первоначальный, может, и не велик, только не зря ж он нынче первоначальным именуется.

Оглядел младший брат избу – совсем пригорюнился. Кроме кота без сапог да крысы – подружки его – ничего не осталось.

– А тебе, сын мой младший, – произнес отец торжественно, – слово свое оставляю в наследство. Много раз выручало оно меня.

Момент, конечно, торжественный, а все одно: средний брат да старший улыбки сдержать не могут, думают про себя, мысли, причем, одинаковые.

«Что за штука такая – слово? – думают. – Голову им не отрубишь, коня на него не купишь. Баловство одно…»

Оглядел отец избу взглядом прощальным и произнес возвышенно:

– И еще желаю я, сыны мои, чтобы через семь лет, семь месяцев и семь дней пришли вы на могилку мою и рассказали друг другу честь по чести, чем богаты стали.

С этими словами мужик руки на груди сложил и поступил, как хотел, – умер то есть.

Ну а дальше все как водится пошло.

Поднимает солнце луну на своих лучах, опускает месяц солнышко на своих рожках – бегут дни. Завьюжит поземка – скроет тепло, распустятся листья – сбросят снег, – годы проходят.

А три брата, выполняя наказ отцовский, бродят по земле – добро наживают. Избу свою на кота без сапог оставили да на крысу. А куда денешься? Коли велел отец добро наживать, деваться некуда.

И вот наконец прошло семь лет, семь месяцев и семь дней. Пришли братья на могилу отцовскую.

На камень большой сели: старший брат, средний, ну и… этот… еще один.

Начал старший первым говорить, по старшинству потому что.

– Я, – хвастается, – мечом своим такое себе богатство завоевал – и не рассказать. На меня специально люди посмотреть приезжают.

– А я, – усмехается средний, – всех купил. И те, кто к тебе ездит, стоит мне только захотеть, с места не сдвинутся.

Буркнул что-то старший брат, но спорить не стал, знал: со златом не больно-то и поспоришь.

Смотрят, значит, два брата на этого… на младшего своего, а тот молчит. Правда, не просто так молчит, а со смыслом, многозначительно то есть. Но все одно: слов не роняет.

Наконец не выдержал старший брат, повернул свое иссеченное в битвах лицо без глаза и без уха и говорит:

– Что, не о чем рассказать тебе, братец? Ты, конечно, может, и сохранился лучше нас, зато одежда на тебе какая-то бедная, словно с чужого плеча.

Молчит младший. И не то чтобы грубо молчит или по-хамски там – нет. Просто значительно не роняет слова. И все тут.

Тогда протянул к нему свои узкие, длинные, перстнями украшенные руки средний брат и спрашивает:

– Что? Нечего тебе сказать, братец?

Молчит младший брат.

А между тем, посерел день, успокоились земные краски, затихли.

Оглянулись братья – люди вокруг них сидят. И со всех сторон, куда только глаз достать в силах, еще тянутся.

– Чего это они? – удивились братья хором.

– Ко мне идут, – сказал наконец младший. – За разговором.

И снова замолчал: значительный такой и молчаливый.

– Да что ты им дать-то можешь?! – удивился старший. – У тебя ж ни силы нет, ни славы!

– Да зачем они идут к тебе только?! – возмутился средний. – У тебя ж – ни влияния, ни богатства!

Но не отвечает им младший брат. Не из гордости не отвечает и не от плохого воспитания. Просто для чего слова-то попусту тратить? Не для того они, слова, созданы.

А люди все идут и идут к могиле отцовой. Сколько их – счесть невозможно.

С окрестных холмов спускаются, по всем дорогам приближаются – молчаливые, сосредоточенные. Глядят внимательно, ищут младшего брата глазами, а как найдут – улыбнутся. Подойдут, сядут на землю, ждут.