Абрахам Маслоу - Новые рубежи человеческой природы Страница 43

Такая цель предполагает очень серьезные изменения всего, чему мы учим в курсе психологии обучения. Предметом перестает быть ассоциативное научение. Вообще-то, ассоциативное научение очень полезно, чрезвычайно полезно для обучения вещам, не имеющим важных последствий, или для обучения средствам, методам, которые в конечном счете взаимозаменяемы. Многие из вещей, которым нам надо научаться, именно таковы. Если кому-то необходимо запомнить словарь неродного для него языка, он станет заучивать его. Здесь способны помочь законы ассоциации. Или, если кто-то хочет научиться всем автоматизированным навыкам вождения автомобиля, включая реагирование на красный свет и т. п., то формирование условных рефлексов оказывается кстати. Оно важно и полезно, особенно в технологическом обществе. Но в том, что касается превращения в более хорошего человека, саморазвития и самоосуществления, того, чтобы "стать полностью человечным", — основной опыт обучения оказывается совсем иным.

В моей жизни такой опыт оказался гораздо более важным, чем занятия, слушание лекций, запоминание ответвлений 12 черепно-мозговых нервов, мест прикрепления мышц, рассечение человеческого мозга и прочего, чему учат в медицинских школах, что преподают в курсах биологии и других подобных курсах.

Намного более важным для меня оказался опыт отцовства. Наш первый ребенок изменил меня как психолога. Бихевиоризм, горячим приверженцем которого я был до того, оказался такой глупостью, которую я больше не мог выносить. Это стало просто невозможно. Появление второго ребенка и открытие, как глубоко могут различаться люди даже до рождения, сделали невозможным для меня мышление в духе психологии научения, исходящей из того, что кого угодно можно научить чему угодно. Или в духе теории Джона Уотсона: "Дайте мне двух младенцев, и я сделаю из одного это, а из другого — то". Можно подумать, что у него никогда не было детей. Мы слишком хорошо знаем, что родители не могут сделать из своих детей что угодно. Дети сами становятся чем-то. Часто лучшее, что мы можем делать, — это сопротивляться, когда ребенок давит слишком сильно...

Другим глубоким опытом обучения, который я ценю намного больше любого прослушанного мною курса или получения ученой степени, явился мой личный психоанализ — открытие моей собственной идентичности, моего Я. Еще одним базовым опытом — весьма важным — стала для меня женитьба. Здесь я научился гораздо более важным вещам, чем готовясь к получению степени доктора философии. Если задуматься о развитии различных аспектов мудрости, понимания, жизненных умений, которыми мы хотели бы обладать, то мысли будут направлены на то, что я назвал бы внутренним образованием, внутренним обучением, то есть обучением тому, чтобы быть, во-первых, человеком и, во-вторых, именно таким человеком. Сейчас я занят тем, что пытаюсь охватить все явления, связанные с понятием внутреннего образования. Определенно я могу сказать одно: наше обычное образование выглядит немощным. Если начать думать в этом направлении, то есть о том, как стать хорошим человеком, а затем задать себе вопрос о предметах, изучаемых в средней школе, например: "Как курс тригонометрии помог мне стать лучше?" — то ответ прозвучит: "Никак, черт возьми!". В определенном смысле тригонометрия была для меня потерей времени. Мое раннее обучение музыке также было не очень успешным: оно научило ребенка с очень глубоким чувством музыки и большой любовью к фортепиано не учиться музыке. Моя учительница фортепиано в действительности научила меня тому, что от музыки надо держаться подальше. И мне пришлось снова учиться музыке самостоятельно, будучи уже взрослым.

В том, что я говорю о целях, состоит революционное отрицание науки XIX столетия и современной профессиональной философии, которая по сути является технологией, а не философией целей. Таким образом, я отвергаю позитивизм, бихевиоризм и объективизм как теории человеческой природы. Я отвергаю всю модель науки, производную от той исторической случайности, что наука началась с изучения безличных, не касающихся человека вещей, не имеющих целей. Развитие физики, астрономии, механики и химии и в самом деле было невозможно, пока они не стали свободными от ценностей, нейтральными по отношению к ним, так что стала возможна чистая описательность. Большая ошибка, в которой мы теперь убеждаемся, в том, что эта модель, разработанная для изучения объектов и вещей, была использована для изучения человека. Это совершенно неподходящий метод. Он не работает.

Большая часть психологии построена по этой позитивистской, объективистской, ассоцианистской модели, свободной от ценностей и нейтральной по отношению к ним. Такая психология, разрастающаяся подобно коралловому рифу, накапливающая горы и горы фактиков о том и сем, не ложна, она попросту тривиальна. Чтобы не продешевить в отношении своей науки, я хотел бы указать здесь, что, по-моему, мы знаем довольно много важного о человеке. Вместе с тем, я считаю, что все это мы узнали главным образом с помощью нефизикалистских методов, методов гуманистической науки, которые теперь в большей мере нами осознаются.

Выступая на недавней церемонии открытия фестиваля в Линкольн-центре и рассматривая ситуацию в мире, Арчибальд Мак-Лейш, в частности, сказал: "Плохи не великие открытия науки: информация всегда лучше, чем невежество, независимо от того, что это за информация и что за невежество. Плоха вера, стоящая за информацией, вера в то, что информация изменит мир. Это не так. Информация без человеческого понимания подобна ответу без вопроса — она лишена смысла. А человеческое понимание возможно только через искусство. Именно искусство создает человеческую перспективу, в которой информация превращается в истину... ". В определенном смысле я не согласен с А. Мак-Лейшем, хотя понимаю его. То, о чем он говорит, — это информация, не учитывающая новой революции, о которой шла речь, не учитывающая гуманистической психологии и, вообще, тех концепций науки, которые не только отвергают принцип свободы от ценностей и ценностной нейтральности, но считают своей обязанностью, долгом, необходимостью открытие ценностей — эмпирическое открытие, демонстрацию и доказательство существования ценностей, присущих самой человеческой природе. Работа в этом направлении сейчас активно ведется.

То, что сказал А. Мак-Лейш, было справедливо для двадцатых годов нашего столетия. Оно справедливо и сегодня, если не знать о новых направлениях психологии. "Человеческое понимание возможно только через искусство" — это было верно. К счастью, это уже не так. Теперь можно собирать информацию, которая способна внести вклад в человеческое понимание, информацию, в которую как бы встроены ценностные ориентиры, — информацию векторную, направленную, ведущую куда-то.

"Именно искусство создает человеческую перспективу, в которой информация превращается в истину", — сказал А. Мак-Лейш. Я не согласен с этим; по крайней мере, об этом можно спорить. У нас должны быть какие-то критерии, чтобы различать хорошее и плохое искусство. Насколько мне известно, в области художественной критики таких критериев пока нет. Но они начинают появляться, и один эмпирический ориентир в этом плане я могу дать. Вроде бы появляется шанс, что у нас будут какие-то объективные критерии, позволяющие отличить хорошее искусство от плохого.

С моей точки зрения, в области искусства налицо полная и всеобщая неразбериха с ценностями. В музыке, например, попробуйте доказать что-либо относительно достоинств Джона Кейджа или Элвиса Пресли по сравнению с Бетховеном. В живописи и архитектуре присутствует подобная же неразбериха. Здесь также нет общепризнанных ценностей. Я не читаю музыкальную критику: она для меня бесполезна. То же касается и художественной критики, от чтения которой я также отказался. Я часто нахожу бесполезными и рецензии на книги. В отношении стандартов здесь царит полный хаос и анархия. Например, недавно газета "Субботнее обозрение" ("Saturday review") опубликовала положительную рецензию на одну из отвратительных книг автор которой — профессор теологии Джин Дженет. Книга полна неразберихи. Автор доказывает, что Зло теперь стало Добром, причем этот парадокс обосновывается с помощью словесной игры: если зло доходит до предела, то оно каким-то образом становится добром. За этим следуют восторги по поводу прелестей педерастии и наркомании. Каково читать это несчастному психологу, тратящему столько времени на помощь людям, стремящимся избавиться от этих бед! Как может взрослый человек рекомендовать эту книгу в качестве пособия по этике и руководства для молодежи?

Когда А. Мак-Лейш говорит, что произведения искусства ведут к истине, он думает об определенных произведениях, отобранных им, Арчибальдом Мак-Лейшем, но, скажем, его сын может и не согласиться с ним. И тогда А. Мак-Лейш мало что сможет сказать в обоснование своего подхода. Здесь нет способа убедить кого-либо. Это может быть символом пути, в поворотной точке которого, я чувствую, мы находимся. Мы как бы сворачиваем за угол. Происходит нечто новое, что явно отличается от того, что было, — и это не отличия во вкусах или произвольно устанавливаемых ценностях. Сделаны эмпирические открытия. Обнаружены новые факты, и именно из них выводятся всевозможные предложения, касающиеся ценностей и воспитания.