Умеренность - Райан Холидей Страница 43

Редко можно было видеть Антонина расстроенным во время работы. Еще реже это случалось в компании друзей. Он никогда, по словам Марка, не был, что называется, «в мыле». Несмотря на стрессы, не было «ничего резкого, не говорю уж беззастенчивого или буйного»[197]. Если вам это кажется слабой похвалой, стоит отметить: Адриан однажды ткнул пером в глаз рабу за допущенную ошибку.

Антонин не был падок на лесть, но сам старался раскрепостить других любыми способами. Посещая друзей, мог забыть о своем статусе и общаться запросто, заботясь только, чтобы с ним обращались так же. Однажды в доме одного друга он восхитился порфировыми колоннами и тут же спросил, где тот их добыл. Друг достойно ответил человеку, имевшему власть над жизнью и смертью всех подданных империи: «Когда приходишь в чужой дом, будь нем и глух»[198].

Он мог смеяться над кем-то, но можно было смеяться и над ним. Серьезно относился к работе, но не к себе. В нем, по выражению Марка Аврелия, идеально проявлялся человек, у которого была «строгость без притворства»[199].

Адриан много ездил по провинциям, а вот Антонин практически отказался это делать. Прежде чем занять трон, он был проконсулом в Италии, затем в Азии, и он понимал, каким тяжелым бременем такие поездки ложатся на людей, принимающих у себя императорскую свиту. Каким бы скромным и непритязательным он ни старался быть, свита суверена была обузой, и он по возможности старался никому ее не навязывать.

Именно сочетание физической и ментальной дисциплины и сделало Антонина сострадательным, сдержанным и непоколебимым человеком, который в первую очередь управлял собой. Судьба сложилась не совсем так, как он надеялся, но он — если оглянуться — не поменял бы ее на иную. Он правил 23 стабильных года, сблизился с Марком и удостоверился, что Рим не только процветает, но и переходит в умелые и надежные руки.

Если слава и не стала его наградой, он все равно заслужил триумф: окончил свою карьеру политика с чистыми руками и (чем больше всего восхищался Марк Аврелий) с чистой совестью.

Время Антонина пришло в 161 году. Со всем спокойствием обретенной мудрости он приготовился встретить смерть. Привел в порядок последние дела, передал правление страной своему приемному сыну, однако не ранее, чем произнес последнее слово[200]: совет, воплощение своего существования, цель для каждого из нас — aequanimitas. Самообладание[201].

Теперь настала очередь Марка соответствовать короне и примеру, который подал ему Антонин.

Самообладание было бы идеальным девизом.

Если посмотреть на фотографии американских руководителей до и после президентства, станет ясно: статус главы государства тяготит человека. Тяжело голове, что носит корону[202], и седы волосы под нею.

Огромная ответственность неуклонно перемалывает лидера, переполняет его. Легко сказать: «Слабые не должны сюда стремиться», но они часто поступают так, наносят вред себе и людям, которым должны служить. Судьба подарила Антонину долгие годы покоя и стабильности. Марку Аврелию так не повезло. Ему предстояло столкнуться с масштабным наводнением, вторжением варваров и чумой, унесшей жизни миллионов. Близкий друг предаст и попытается убить. На его жизнь придется упадок Рима. Это была не его вина, но его ответственность. И это был ежедневный кошмар.

Представьте ужас, разочарование и стресс. На кону — жизни людей. Собственная семья в опасности. Ничто не может заранее подготовить человека к таким испытаниям. Что ни день, то кризис или очередная проблема. И без того тощие ресурсы таяли. Когда в предыдущих императорах смешивались страх и гнев, улицы Рима обагрялись кровью.

Но не при Марке. Он упрямо разбирался с одной ужасной ситуацией за другой, не только отказывался от компромисса со своими принципами, но и выставлял их на всеобщее обозрение. Он словами и делами давал понять римскому народу, что его отличает не зыбкая умеренность, а глубокое — до мозга костей — самообладание.

Обычный человек, более слабый (и, к сожалению, более типичный) правитель мог бы оплакивать этот парад трагедий. Но не Марк. То, что с ним происходило, являлось одновременно и возможностью. «И продвигает в деле самая помеха делу, — писал он себе, — и ведет по пути трудность пути»[203].

Невзгоды, трудности, а также чудовищное могущество и роскошь предоставили ему возможность проявить себя. Показать, что он действительно многому научился у Антонина, что он не только верит в умеренность, но и живет ею.

Когда Тиберий стал в 14 году императором, он поселился во дворце удовольствий на острове Капри. Нерон, освободившись от влияния матери, потребовал лиру и провозгласил себя самым талантливым музыкантом Рима. Он игнорировал государственные дела, чтобы тешить свое эго.

Рассказывая о Тиберии, о разных поучительных случаях, Марк Аврелий заметил, «как недорого стоит вся эта напряженность и насколько достойнее философа при данной вещественности являть себя просто справедливым, здравомысленным, следующим богу»[204].

Так он и поступал. Хотя поначалу и не без некоторых сомнений. Говорят, Марк Аврелий заплакал от известия, что станет императором. Он знал свою историю, и для него этот труд не был благословением, позволяющим разбогатеть. Это тяжелая работа — быть не просто императором, а хорошим императором, не дать должности шанса испортить и разрушить себя.

Наверняка иногда ему хотелось заняться чем-то другим, и он предпочел бы свои книги и свою философию тому бремени, что выбрала для него судьба. «Даже если ты достигнешь мудрости Клеанфа или Зенона, — писал ему один из наставников, — все же против своей воли ты должен надеть пурпурный плащ, а не шерстяной плащ философа».

Сможет ли он это сделать? Сможет ли носить его с честью и достоинством, не испачкавшись о него? Ему было плохо от самой возможности сорваться, как Калигула, Веспасиан или Клавдий. Однажды ночью ему приснилось, что его плечи сделаны из слоновой кости. Да, он достаточно силен. Возможно, эта работа не разрушит его. Он сможет ее выполнять. Он сделает это. Он не станет, как они. Он использует эту работу как холст, чтобы нарисовать шедевр.

Говорят, ни один человек не является героем для собственного камердинера. Марк был ближе к Антонину, чем любой из слуг. Он наблюдал императора в лучшие и худшие времена на протяжении более чем двух десятилетий. И он боготворил его.

Другие наставники, советники, изучение стоицизма — все сыграет свою роль в успехе Марка, однако Ренан отмечал: «Превосходя всех этих