Андрей Курпатов - 5 судьбоносных вопросов. Мифы большого города Страница 46

Правда, мы все-таки говорили о разных вещах. Я – о тех издержках образования, с которыми мы столкнулись. Андрей – о том, что можно сделать при существующем положении дел. И кажется, это более конструктивная позиция.

Да, средняя и высшая школа должна выполнять наш «заказ», ведь мы платим со своей зарплаты налоги на образование. Но по факту выполняют его не самым лучшим образом. Даже за дополнительные деньги. И что теперь?

«Нам должны» – это отголосок из первой главы книги… Да, должны, но не выполняют. Это же не значит, что нужно сидеть и ждать, когда что-то само изменится. Ведь результатом образовательного «брака» могут стать исковерканные судьбы наших собственных детей. А для учителей и преподавателей это никогда не станет их личной трагедией. Значит, сейчас нужно просто взять и самим сделать для своих детей то, что не успела и не смогла сделать школа. По крайней мере, это логично. И как-то «по-взрослому».

А исправить ситуацию в целом сможет только наше неравнодушие и голосование рублем. Яна вместе с мамой решили перейти в другую школу. Это же сделали еще несколько родителей и детей из их класса. Я очень надеюсь, что таким образом плохие школы и учителя скоро останутся не у дел. А хорошие, авторитетные преподаватели автоматически станут более обеспеченными людьми. По праву.

Глава пятая Неосознанная свобода

Прошло почти двадцать лет со дня его смерти, но все билеты – баснословно дорогие – были проданы за два месяца до концерта «Памяти Александра Башлачева». Значит, помнят… В первые годы перестройки, когда русский рок выплеснулся из подполья, Башлачева называли последним русским поэтом, потом – уже посмертно – «самым ярким представителем рок-поколения 80-х», «певцом свободы». А его песня «Время колокольчиков» стала гимном уходящей эпохе: «Долго шли зноем и морозами, все снесли и остались вольными…»

Я почти бежала по Лиговке к концертному залу, предвкушая встречу с самыми любимыми певцами, со своей юностью. Афиши обещали что-то неординарное: «Будут все!» И… не сдержали свое слово. Было очень неловко за устроителей и очень обидно. Мне казалось, что публика не возмущается и не освистывает организаторов только потому, что волею обстоятельств именно ей выпало «держать» эту чистую ноту – «памяти Башлачева».

На сцену, в череде занафталиненных парубков-рокеров 80-х, вышел «легенда русского рока» – Артемий Троицкий. Как всегда, хмур и чем-то недоволен. Чем – объяснил: «Вы не понимаете, снова возвращаются старые времена, в стране строится полицейское государство, власть глушит свободу слова…» Не дословно, но примерно так. Зрители в зале недоуменно переглядывались.

Понимал ли вообще этот уважаемый человек, что он говорит о том, что у нас в стране нет свободы слова, в микрофон Большого концертного зала «Октябрьский» аудитории в несколько тысяч человек без всякой боязни быть «репрессированным»?

А что же тогда означает эта пресловутая свобода слова? Как быстро мы успели забыть, что раньше подобные разговоры велись, если велись вообще, только на коммунальных кухнях и то шепотом и с оглядкой! Или мы вообще не понимаем смысла слова «свобода», уже разучились ее различать? Или еще не научились ею пользоваться?

Сколько раз мы уже упомянули в книге слово «свобода»? Примета нашего времени…

Но употребляли мы его в разных контекстах, иногда довольно странных, и почти всегда Андрей использовал это слово с большой иронией – «свободы всякие разные». А в предисловии к книге написал, что новое время привело к тому, что опьянение свободой стало пьянством. Мне кажется, что это не просто метафора. Ослабление позиций государства, полной зависимости человека от государства, возможно, привело к тому, что многие начали искать эту зависимость в других сферах. В стране действительно, по статистике, сильно возросло потребление алкогольных напитков, наркотиков, пышным цветом расцвели казино. На языке психологов и психиатров это уже называется не просто игроманией, а каким-то вполне заморским термином: гемблинг. Правда, государство уже спохватилось и начинает закручивать гайки, вводит ограничения на рекламу и продажу алкоголя и табака, недавно взялось обеими руками за игорный бизнес…

Не пойму я, что это – неизбежные издержки свободы или мы просто еще не научились ею пользоваться приличным образом? И что еще, кроме государственных институтов, может удерживать человека от разрушительного поведения?

– Андрей, а увеличение степени свободы всегда оборачивается тем, что некоторое количество людей оказывается не в состоянии научиться им пользоваться во благо себе и другим? Или мы и в этом – какие-то особенные?

– Знаете, знаменитая фраза, что, мол, раб, уставший от свободы, потребует цепей, – это вовсе не художественный образ. Это наблюдение, причем весьма и весьма меткое. Почти универсальный принцип: падение тоталитарного или даже просто автократического режима знаменуется каким-нибудь десятилетием «свободы», а затем она вновь благополучно сменяется «реставрацией». Вспомните Великую французскую революцию – Бурбоны казнены, власть передана Национальному собранию, а через несколько лет коронуют Наполеона, и не просто коронуют, а императором делают! У нас та же самая история: монарха свергли, расстреляли, через несколько лет получили уже даже не царя даже, а самого настоящего диктатора – Иосифа Виссарионовича. Та же самая история и с Юлием Цезарем случилась, и с Фиделем Кастро.

Дело в том, что, когда гибнет конструкция (властный институт, тоталитарная система, государственная машина), привычка – внутренняя готовность людей к подчинению – никуда не девается, не рассасывается. Если человек привык подчиняться, то, как бы ни была мила ему свобода, он, привыкший к «руководящей линии», подсознательно ждет какой-нибудь команды сверху. В общем, если мне в соответствии с особенностями моей психической организации нужен начальник, то я себе этого начальника вытребую, можете даже не сомневаться. Иногда можно, правда, и перестараться – тогда монарх сменяется на диктатора. Иногда, напротив, происходит «мягкая реставрация» – то есть, как и положено, появляется лидер (в этом смысле «тоталитаризм» возвращается), но лидер вполне себе либеральный, а потому и завоеванная свобода не утрачивается полностью.

А процесс редукции привычки к подчинению происходит очень долго. Подчас мучительно долго – должно смениться несколько поколений, чтобы вытравить из нас эту внутреннюю тягу к подчинению, чтобы мы смогли наконец ощутить себя свободными гражданами свободного гражданского общества. По мановению волшебной палочки это нигде не происходило. Даже в Европе при демократии (не при формальной, конечно, а при демократии – демократии) живут на самом деле не так уж давно. Может быть, лет сто? В Англии, Франции – чуть дольше. В Германии, Испании – наоборот, меньше. Они коронованных особ на диктаторов еще в XX веке меняли по полной программе. Институты гражданского общества – тоже не быстро формируются. Они ведь на то и институты гражданского общества , что из граждан состоят, а не из подчиненных – «чего-с изволите?..»

Поэтому нет ничего странного в том, что пока огромному количеству людей в нашей стране нужны какие-то начальники – «те, кто знают как», «те, кто могут», в общем – харизматичные лидеры (причем харизма чаще всего важнее здесь всего остального). В общем, кроме наших национальных особенностей тут и просто психологические особенности дают себя знать. Слава богу, что прежний тоталитарный режим – прежде всего сталинский – настолько себя дискредитировал, что возможность его реставрации представляется весьма сомнительной. Да и время прошло. Сначала хрущевская «вольница» – «оттепель». Потом снова попытка реставрации, потом застой, бессильные генсеки, внутреннее разложение власти. В общем, волны в соотношении «власть – подчинение» шли, к счастью, по затухающей, в нас все сильнее формировалась готовность к тому, что можно было бы назвать «гражданской свободой». Впрочем, опьянение свободой начала девяностых обернулось желанием «порядка». Мы в каком-то смысле зашли на новый виток, но его качество зато – уже совсем другое.

– И что, у нас теперь полностью, абсолютно свободных людей еще лет 50–70 не будет, эту человеческую «породу» надо «вывести»?

– Возможно, вы будете смеяться, но такая порода действительно должна «выводиться». Можно сказать, селекционная работа требуется. Ведь власть – это не президент и не правительство, власть – это готовность людей к слепому подчинению (причем не обязательно к страстному и подобострастному, достаточно и просто пассивного подчинения – мол, вы там решите, а мы тут как-нибудь…). А это опять же не президент в людях формирует и не правительство, а родители, воспитатели, учителя. То есть мы с вами. А каких детей мы можем воспитать, если мы и сами-то еще внутреннюю свободу не чувствуем, не понимаем ее, не оберегаем и ищем – признаемся себе в этом честно, – за какой бы авторитет спрятаться? Ну не слишком, наверное, мы внутренне свободны…

Если же все это очень упростить, то свобода, с психологической точки зрения, – это свобода человека от его же собственного страха. Если человек не испытывает страха, не боится последствий своих поступков, то он способен открыто высказываться, готов отстаивать свое право жить так, как он хочет, поступать так, как он считает нужным. Это и есть свобода – в психологическом смысле. Несвобода же – это, напротив, наличие внутри человека этого страха: страха быть не таким, как все, иметь свой взгляд на мир, требовать уважения к себе, к своему мнению, к своей позиции. А страхи передаются от поколения к поколению, мы их, сами о том не подозревая, транслируем своим детям.