Борис Поломошнов - Химера воспитания Страница 47

Тем не менее, возведенная в абсолют, каждая из новозаветных христианских добродетелей – увы! – тоже вырождается в абсурд.

Точно так же как и все рассмотренные ранее платоновские.

Ведь Вера – в абсолютизированном своем выражении – предстает перед нами в виде господствующей в сознании человека «мировоззренческой установки на восприятие желаемого в качестве действительного» (см. соответствующие энциклопедические статьи академика Шинкарука Владимира Илларионовича).

Надежда как «стремление души убедить саму себя в том, что желаемое сбудется» (см. Р.Декарт, «Размышления о методе»), будучи абсолютизированной, побуждает к бездействию, к пассивному ожиданию гипотетически сваливающейся с неба «манны небесной».

Любовь же, абсолютизируя саму себя, становится слепой.

По крайней мере, наполовину.

И – глухой.

Настолько же.

Любящая мать, например, готова видеть и слышать ВСЕ то, что несет угрозу для ее ребенка.

И – НИЧЕГО из того, что таит в себе опасность, исходящую от ее ребенка.

По отношению к другим.

Когда же спохвáтится, вполне возможно, что будет уже слишком поздно.

И останется тогда лишь горевать: «И где же это, и что же это я упустила в воспитании своего ребенка?».

Ввиду постоянно обнаруживающей себя ущербности системы добродетелей, состоящей из триптиха Вера, Надежда, Любовь, раньше или позже, но обязательно должна была появиться альтернативная ей.

Что, собственно говоря, и произошло накануне и в процессе Великой французской революции.

На ее знаменах было начертано – визуально ли, виртуально ли – не суть важно, главное – что: «Свобода, равенство, братство» (фр.: «Liberté, Égalité, Fraternité»).

Первоначально – «Свобода, равенство, братство или смерть!» (фр. «Liberté, Égalité, Fraternité ou la Mort») – подлинный изначальный девиз Великой французской революции.

Действительно, Свобода!

Что может быть любезнее «для сердца вольного и пламенных страстей» (см.: Лермонтов М.Ю. «Смерть поэта»)?

Ведь она:

– и «отсутствие принуждения» (Дэвид Юм);

– и «право выбора» (Фома Аквинский);

– и – «осознанная необходимость» (определение совершенно загадочного авторства, приписываемого то Спинозе, то Гегелю, то Марксу с Энгельсом, и все это притом, что ни у одного из них в точности такого определения нет);

– и «возможность делать все, что не наносит вреда другому» (см.: «Декларация прав человека и гражданина» принятая Национальным учредительным собранием – фр. «Assemblée nationale constituante» – 26-го августа 1789 года);

– и «право человека быть дураком, если хочется» (Рональд Рейган).

Не правда ли, сколько удовольствий «в одном флаконе» под названием «Свобода»!

И все бы с ней, Свободой, было бы распрекрасно, и даже разыдеально, если бы не два убийственных обстоятельства.

Первое: абсолютизированная Свобода самоубийственна.

Второе: возведенная в ранг абсолюта, Она же убийственна.

Доказательства?

Извольте.

Ничем не ограниченная Свобода, в частности, частного предпринимательства убивает Свободу частного предпринимательства.

То есть, абсолютизируясь, Свобода, частного предпринимательства самоубивается.

Посредством формирования монополий.

И, соответственно, установления тотального их господства над всеми остальными субъектами частного предпринимательства в монополизированной монополистом области.

Во избежание такого катаклизма, самоубийственного и для экономики страны, да и для всей хозяйственной жизни в государстве, а по сути – коллапса, каковой, например, случился в конце 20-х – начале 30-х годов прошлого столетия, и получил в США название Великой Депрессии (англ.: Great Depression), государство вынуждено вводить в действие ограничения Свободы частного предпринимательства.

Путем имплементации антимонопольного законодательства.

Убийственность же возведенной в ранг абсолюта Свободы выражается в том, что, как сказал Бенито Муссолини в своем опусе под названием «Фашизм: доктрина и институции» (1932-й год), «я даю людям высшую форму свободы, это – свобода от свободы».

Несколько позднее этот парадокс получил свое теоретическое обоснование.

В работе Эриха Фромма по названием «Бегство от свободы» (1941-й год).

В ней вполне научно-популярно объясняется: свобода как право выбора неминуемо сопряжена с личной ответственностью за сделанный выбор, а многим ну просто ужасно не хочется нести персональную ответственность за последствия своего выбора.

Куда как проще подчиниться воле вождя, фюрера, дуче, каудильо и т. п.

То есть, того, кто направляет и посылает.

Людей.

Наделенных им «высшей формой Свободы» – свободой от свободы».

На учинение всякой мерзопакости.

Вплоть до массового убийства ни в чем не повинных людей.

Пока вождь (фюрер, дуче, каудильо), что называется, на коне и со щитом, посылаемому им можно будет ухватить какой-нибудь объедок с барского стола.

А чуть что пойдет не так, то есть, – наперекосяк, – то можно будет «свалить все на него» (вождя, фюрера, дуче, каудильо).

Состроив хорошую мину оскорбленной добродетели при плохой игре «в дурака».

Прикидного.

При игре в которого играющий прикидывается дураком.

Дескать, а я-то тут причем?

Ведь мне приказали!

Вот такие метаморфозы происходят со Свободой.

Если она абсолютизируется.

То есть, становится «высшей формой свободы – свободой от свободы».

Всенепременно наповал убивая при этом все разумное, доброе, человечное, что только есть в человеке.

Сущность этой абсолютизированной, и, тем самым, абсурдизированной Свободы ухватил и показал всему Миру Владимир Высоцкий:

А перед нами все цветет,За нами все горит.Не надо думать – с нами тот,Кто все за нас решит.

(см. его стихотворение «Солдаты группы «Центр»).

Это – что касается идеи-лозунга Свободы и ее абсолютизации.

То есть, по результату, абсурдизации.

«А как обстоит дело с идеей Равенства?», – непременно спрóсите Вы.

И, возможно, напомните блистательную мысль, словоизреченную буквально накануне Великой французской революции великим же французом Франсуа Мари Аруэ, более известным под его псевдонимом Вольтер: «Я бы признал, что люди приходят в этот Мир изначально неравными, если бы одни из них рождались бы со шпорами на ногах, а другие – с седлами на спинах» (см. его «Философские письма»).

Да, конечно же, и – несомненно: идея Равенства («Égalité») и благородна, и, в общем-то, достойна всяческого восхищения ею и восхваления ее.

Но только на уровне декламации лозунгов и прокламаций.

То есть, вообще.

Дьявол же, как известно, прячется в частностях (фр.: «Le diable est dans les détails», – фраза, приписываемая Гюставу Флоберу).

Как только начинается скрупулезный, что называется, «по косточкам», и незаангажированный, то есть непредвзятый анализ абсолютизированного Равенства, так сразу на поверхность исследования всплывают таящиеся в темных глубинах реальности монстры: Равенство в Тотальном Бесправии и Равенство во Всеобщей Бедности.

И то, и другое мы, люди, живущие в XXI-м веке, уже проходили в своей Истории, причем – не слишком отдаленной от нас.

И во времени, и в пространстве.

Хотим ли мы Еë повторения в таких Еë проявлениях?

«Это – вряд ли», – как говорил незабвенный герой неподражаемого «Белого солнца пустыни».

Что же касается идеи «Fraternité» или «Братства», то при одном упоминании о ней наше подсознание сразу же выплескивает из своих глубин многое.

Может быть, даже слишком многое: и ассоциации с Белым и Черным Братством — одними из самых мракобесных сект, принесших и продолжающих приносить море горя всем попавшимся на их пропитанные идеологическим ядом крючки, и сардонически-саркастический лозунг Станúслава Еже Леца: «Люди! Станем же, наконец, все братьями! Как Каин и Авель».

Сама идея всеобщего Братства настолько нелепа, что еще в XIX-м веке Эдуард Бернштейн стыдливо заменил ее, фигурирующую в идеологическом триптихе «Liberté, Égalité, Fraternité!», на идею Солидарности (см. его работу: «Проблемы социализма и задачи социал-демократии», 1899 г.).

Что же, Солидарность так Солидарность.

Происходит от французского слова solidaire – «действующий заодно».

Крепко сбитый бренд.