Лев Клейн - Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность Страница 48

В дневнике позже Жид признавал, что не испытывал физического желания к жене и к любой другой женщине, но он полагал, что женщины вообще не знают сексуального желания, так что оно не требуется в браке. Всю жизнь он почтительно любил ее — по своему, разводя любовь и желание, и вся их жизнь была отчуждением и борьбой характеров. «Мой брак — моя тайная драма» — говорил он. Каждая его книга отныне была написана прежде всего для нее, но она отказывалась читать их, зная, что не сможет их одобрить и не желая напрасных ссор. В журналах она оставляла страницы с его статьями неразрезанными, чтобы он видел, что она их не читает.

Истинным началом своей литературной жизни писатель считал 1897 год, когда вышла его лирическая поэма в прозе «Яства земные», пронизанная ницшеанскими идеями. Здесь автор отринул свое пуританское воспитание и восславил свободу чувств. Это языческая этика, в которой высшая ценность — каждое мгновение жизни, каждый ее плод. Только полнота чувств сделает личность свободной и счастливой. Познавая самого себя, человек должен доверять своим чувствам и отвергнуть конформизм, ханжество, прописи навязанной ему морали. Самое трудное препятствие на этом пути — семья. «Семьи, я ненавижу вас!» — восклицал автор.

«Яства земные» прошли также незамеченными и лишь двадцать лет спустя вдруг оказались в центре литературных интересов и стали оказывать огромное влияние на молодежь.

Между тем, тогда, еще на рубеже веков, автор сам отшатнулся от этих идей. В раскаянии он осознал их опасность и создал психологический роман «Имморалист» — о ницшеанском герое, который ради естественности чувств и свободы преступил человеческую мораль. Молодой ученый Мишель, жаждет освободиться от пуританских предрассудков. Спасенный любящей и любимой женой Марселиной от опасной болезни, он платит ей черной неблагодарностью — когда она заболевает, он увозит ее в Африку и однажды предается там любви с арабской девицей легкого поведения. Как раз в это время жена, как бы почувствовав измену, умирает. Вина перед женой и любовь к ней — это собственные чувства писателя. Роман наполнен восхищенными описаниями арабских мальчиков, хотя прямых указаний на гомосексуальные склонности героя в романе нет.

Но подозрение рождалось. Позже Жид вспоминал, как один знакомый пристал к нему с вопросами: «Теперь, когда мы одни, скажите, месье Жид, ваш имморалист — педераст или нет?» И видя озадаченность писателя, усилил вопрос: «Я имею в виду: практикующий педераст?» Жид сделал вид, что сам не очень уверен: «Он скорее всего неосознанный гомосексуал» (Gide 1956: 210–211). А в Дневнике под 1902 годом появляются такие записи:

«Эмиль X. обычно работает в портняжной мастерской своего отца. Но последние два месяца работа в полсмены оставляет ему свободное время почти каждый день. И каждый день он проводит всю вторую половину дня в бане. Он идет туда в час и остается там до семи. Потому ли это, что он красив, как греческая статуя? Он замечательно плавает; и ничто не придает так ритм и гармонию мускулам, как плавание, которое укрепляет и удлиняет их. Голым он совершенен в вольной позиции, а в одежде он уродлив. В его рабочей робе я едва узнал его. Скорее всего обычаю наготы он обязан тусклостью и блеском своей плоти. Повсюду его кожа светла и мягка; на впадине его крестца, как раз там, где древний скульптор приделывал хвостик своему фавну, эта легкая мягкость становится сильнее. И впрямь, вчера пополудни, в позе Праксителя, прислонившись плечами к стене бассейна, твердо и наиболее естественно утвержденный, подобно Аполлону Саврохтону, с его слегка вздернутым носом и насмешливым лицом, он выглядел, как современный фавн. Ему пятнадцать…» (Gide 1956: 48).

В «Имморалисте» он глядел на мальчиков не столь искушенными глазами, чуть сдержаннее. Именно этот роман, опубликованный в 1902 г., принес автору первый успех у читателя. В 1914 г. вышли французские вариации Жида на тему Достоевского (о Раскольникове) — «Подземелья Ватикана», а в 1926 — «Фальшивомонетчики», сложный по форме психологический роман, срывающий флер благополучия с буржуазного общества и семьи. В нем заметную часть интриги составляет явно подразумеваемое, но не названное прямо соперничество двух взрослых гомосексуалов за подростка Оливье. Один из этих взрослых — отрицательный герой, другой — положительный, и автор ему явно симпатизирует.

В это время Жид уже властитель дум Франции. Не все разделяют его идеи, но все его читают, все о нем говорят. Да и трудно определить, кто его сторонник: в одних его произведениях одни идеи, в других — прямо противоположные. Он всё еще далек от политики.

В следующие годы выходят книги Жида с обличениями деяний колонизаторов в Африке (^Путешествие в Конго», 1927, и «Возвращение с озера Чад», 1928) — вехи на его пути к левой политической активности. В начале 30-х., годов начинается его дружба с СССР, вскоре громко оборвавшаяся, но об этом у уже рассказано. Андре Жид прожил долгую жизнь, был свидетелем поражения Франции во Второй мировой войне, а затем разгрома Германии. Он написал около 80 книг.

И всё это время — от книг рубежа веков и до последних произведений — один аспект самопознания неотступно стоит перед Жидом и проходит сквозь, многие его вещи. Это гомосексуальность и вопрос о том, как с ней жить человеку нравственному. Можно ли примирить нравственность с тем, что религия признает грехом?

Перед Первой мировой войной он поссорился со своим приятелем католиком Клоделем. Тот просил его убрать некоторые рискованные пассажи из книги и добавил:

«Должны ли мы в таком случае считать, а я никогда не желал этого, что вы и сами участвуете в этих тайных утехах? Ответьте мне, вы должны! А если вы не гомосексуал, то откуда эта странная приверженность к сюжетам такого сорта?»

Жид возмутился: по какому праву тот задает такие вопросы в такой форме. Он отписал, что для друзей не делает тайны из своих склонностей.

«Но я женатый человек. Что до вреда, который, по вашему, приносят мои книги, то я не могу поверить в это, ибо я узнал много людей, которых, как и меня, душит лицемерие нашей морали… Я не могу поверить, что религия изгоняет таких, как я. <…> Я не выбирал быть таким. Я могу бороться со своими желаниями, могу преодолевать их, но не могу выбрать объект этих желаний или изобрести другие путем имитации». И признается по секрету: «Я никогда не чувствовал никакого желания к женщине, и великая трагедия моей жизни состоит в том, чти наиболее прочная и глубокая любовь не связана в моем случае с тем, что обычно предшествует ей… Я не знаю, как разрешить проблему, которую Бог начертал на моей плоти».

Другой школьный приятель Жида Анри Геон написал в 1908 г. рассказ «Подросток», герой которого, вдовец-педераст, сватается к девушке, но влюбляется в ее 12-летнего брата Марселя. Девушка умирает при родах, а герой остается с мальчиком. По многим чертам в герое узнается Андре Жид. Другая версия того же рассказа (мальчик отвергнут и кончает самоубийством) использована самим Жидом позже. Настоящее имя мальчика, послужившего прототипом, как предполагают, Арман Бавретель.

Летом 1917 г. Андре Жид путешествует с 48-летним Фабрисом по Швейцарии. Фабрис чувствует себя помолодевшим, двадцатилетним. Он любит мальчика Мишеля. Запись 7 августа о Фабрисе:

«Он признался мне, что сперва испытал странное разочарование, встретив Мишеля в Шанивазе. Он едва мог узнать подростка. После всего месяца отсутствия может ли это быть? Боязнь увидеть подростка выросшим постоянно мучила Фабриса и торопила его любовь. Он ничто не любил больше в Мишеле, чем его детские качества, которые тот еще сохранял…

в звуке его голоса, в его пыле, в его манере ласкать — всё это он вскоре возобновил, вне себя от радости, когда они оба лежали рядом на берегу озера».

Запись 9 августа:

«Мишель в возрасте, когда человек еще сам о себе почти ничего не знает. Его аппетит еще только пробуждается и еще не соизмеряется с реальностью. Его любопытство, кажется, обращено только на препятствия; это скверное следствие пуританского воспитания, когда тот, кто ему подвергнут, не склонен терпеть отгороженность. Душа Мишеля открыла Фабрицию восхитительные перспективы, еще прикрытые, как ему кажется, утренним туманом. Чтобы рассеять его, нужны лучи первой любви».

Запись 21 августа:

«В какие-то дни этот ребенок обретает удивительную красоту. <…> От его лица и от всей его кожи истекает некая светлая лучезарность. Кожа его шеи, его груди, его лица и рук, всего его тела равно тепла и золотиста. В этот день на нем были только грубые домотканые шорты и шелковая рубашка ярко красного цвета, раздувающаяся над кожаным ремнем и открытая у шеи, где висели янтарные бусы. Он был босоног и голоног. Скаутская шапочка придерживала его волосы, которые иначе падали бы спутанными ему на лоб, и, как бы в опровержении его детской внешности в зубах он держал курительную трубку с янтарным мундштуком, которую Фабрис только что ему дал и которую он еще никогда не раскуривал. Ничто не может описать томность, изящество и чувствительность его глаз. На долгие моменты, когда Фабрис созерцал его, он утратил всякое ощущение места и времени, добра и зла, собственности и себя самого».