Сергей Пролеев - Энциклопедия пороков Страница 5

Мнительность

Мало кто обладает столь поразительной возможностью почувствовать себя счастливым, как мнительный человек, и редко кто несчастен больше, чем он.

Сознание мнительной личности одержимо призраками. Зыбкие, туманные, унылые, являются они неведомо откуда и наполняют душу вялой, безропотной тоской. Появление этих призраков не имеет причин, а они сами не обладают сколь-нибудь определенным содержанием. Порождающая их сила — не обстоятельства внешнего мира, а сама мнительная натура. Их очертания крайне неотчетливы, и только одно в них ясно — они таят опасность и неведомую угрозу, они предостерегают и вещают несчастье.

Когда худшие опасения, возникшие на пустом месте, угнетавшие и томившие душу, вдруг — и это закономерно — рассеиваются, тогда мнительному человеку даруются минуты острого упоения жизнью, непередаваемо глубокого наслаждения счастьем. Весь мир расцвечивается для него чудесными красками, действительность становится сказочным волшебным дворцом, который по капризу повелителя воздвиг могущественный джин. И дворец этот, и прилегающий к нему великолепный сад полны добрых чудес, и все волшебства мира окружают мнительного человека, которого оставили его хмурые демоны.

Но, увы! — краткое, обидно краткое время продолжается это торжество, радостное пиршество жизни, выстраданное мнительной натурой. Случайная мелочь вновь вспугнет болезненно чуткую душу, и осядут стены чудесного дворца, пропадет неведомо где чародей, вчерашний обладатель неземных чудес проснется на каменистой почве, под открытым небом, в голой пустыне, продуваемой всеми ветрами. И снова побредет по свету наш вечно всего опасающийся, непрестанно робеющий и погруженный в непрерывный трепет путник — мнительный человек. Вновь маленький придорожный камень будет казаться ему горой, а перебежавшая тропинку мышь — свирепым зверем. Призраки и химеры, вызванные на этот свет мнительностью, наполнят окружающий мир, и в пустыне станут они уродливыми миражами, скрывающими горизонт.

Однако подпадать под власть мнительности вовсе не означает быть трусом. Скорее напротив: во всем усматривая угрозу своему существованию, пагубно переиначивая в своем воображении свойства предметов и отношения людей, мнительный человек приучается жить в чрезвычайно дискомфортном и угрюмом мире. Как и всякая суровая среда, созданный мнительностью мир закаляет личность, вырабатывает в ней стойкость к невзгодам, умение выносить тяготы, и самую главную способность живого существа — умение терпеть.

Поневоле выработав в себе эти качества, мнительный человек неожиданно оказывается на высоте, столкнувшись с реальными испытаниями и опасностями. Он привычно действует среди них, как раньше жил и действовал среди фантомов собственного воображения. Ведь для него-то они были совершенно реальными!

Иногда мне кажется, что некоторые попросту изобретают мнительность как средство разнообразить себе жизнь, наполнить ее острыми впечатлениями и сочувствием окружающих. Но вспоминая, сколь болезненны терзания мнительной натуры, я стыжусь и корю себя за недостойное предположение. Мнительный человек, несомненно, не ловкий хитрец, а подлинный страдалец.

Я преклоняю голову перед жизненным подвигом мнительной личности, я благоговею перед ее мукой, я содрогаюсь при мысли о ее суровом, ужасно одиноком существовании. И хочется воззвать к самому могущественному и милосердному: Боже, дай мне силы развеять эти печальные, горькие грезы и освободить душу из темницы, в которую она сама себя заключила!

Жестокость

Жестокий — тот, кто ставит себя вне течения человеческих жизней и испытывает удовлетворение от этакого местоположения. И потому вмешательство жестокой натуры в судьбы людей всего болезненнее, а наносимые им травмы наиболее тяжелы.

В жестокости заключена способность не замечать той очевидности, что человек — живая душа, Жестокий человек — мастер фантазий. Он ко всему относится по принципу "как если бы". И это "если бы" всегда принижает действительность, рисуя "ее более примитивной и бесчувственной, чем она есть. Относиться к личности, будто она всего лишь животное, к живому существу — будто оно неживой предмет, к неорганической природе — будто она слепой материал для чего вздумается, и ко всему на свете — будто ничто не имеет достаточного права на существование — таков дух жестокости.

Однако если все так, как сказано, то жестокость выглядит сплошным отрицанием, и потому становится непонятно, что же она утверждает и чем существует? Ответ прост: жестокость отстаивает избранное существование. "Есть нечто, во имя чего все дозволено", — вот девиз жестокосердия.

В жестокости, поэтому, заключена вечная рассогласованность с действительностью, несоответствие жестокого человека с ней. Жестокий всегда стоит вне того, к чему относится, как бы предохраняя себя от малейшей возможности сочувствия. Жестокость противоположна жалости. Жалость — это трепет человека, когда другому больно. Жестокий органически не способен его испытать. Душа жестокого человека — абсолютно твердое тело, а как может трепетать твердь? Если такое случится, то скорее произойдет не трепет, а землетрясение, не жалость, а ярость-Невосприимчивость к боли другого существа часто вызвана не природной бесчувственностью жестокого человека, а тем, что его собственная душа… пронизана болью. Редко кто бывает столь жесток, как тот, кто сам страдает. Именно болевой шок делает человека бесчувственным, а его действия — жестокими. То, что причиняет боль, часто само оказывается следствием пережитых мук.

Приходится признать: нет другого пути к обретению гибкости и чуткости души, чем урок боли и жестокости. Не испытав жестокости, не претерпев ее на себе, не причинив боль другому, люди, увы, не способны почувствовать биение живого пульса. Жестокость — тот тяжелый урок, через который проходит становление каждой личности. Любой, порывшись в памяти, вспомнит примеры собственной жестокости; примеры, которые, быть может, заставят его содрогнуться. Вот это-то содрогание и есть необходимое приобретение души, которое в дальнейшем останавливает нас перед причинением боли другому.

Приучить к чуткости нельзя призывами, и даже самое горячее желание быть милосердным не спасает от проступков жестокости. Только инстинктивное содрогание, подспудно живущее в человеческой плоти и готовое обнаружиться во всякий опасный миг, только оно уберегает нас от собственной жестокости. Нет от нее другого спасения. И потому всякий, стремящийся сделать другого добросердечным, должен быть готов стерпеть его жестокость, и не отозваться столь же безжалостным действием. Без опыта жестокости не возникнет жалость, а в ком нет жалости — тот не человек. Это жестокое суждение. Но оно, скорее всего, правда.

Легкомыслие

Серьезность человека проявляется в размеренности и продуманности каждого его действия. Прежде чем нечто совершить, он сопоставляет все "за" и "против", прикидывает возможный исход и соизмеряет свои силы с поставленной целью. Столь похвальная рассудительность заслуживает всяческого уважения. В отличие от серьезного человека, легкомысленный лишен всякой обстоятельности. Он ведет себя как Бог на душу положит. Импульсивность и непосредственность побуждений лежат в основе его поступков. А там — опять же как Бог даст!

Где у степенной личности рассудительность — там у легкомысленного безрассудство. Где человек вдумчивый остановится — там легкомысленный бежит. Где осторожный смолкает — там легкомысленный восклицает. Надо ли говорить, что из этого для легкомысленного человека выходят одни неприятности.

Однако жизнь нельзя пройти, не отрываясь от опор. Безусловно, основательность и привязанность. К основам степенной натуры производит сильное впечатление, но… Вовремя пойманная синица — это, конечно, важно, однако… Ведь если вдуматься, то всякий идущий, а не стоящий на месте, всегда отчасти парит в воздухе. Точка опоры, разумеется, необходима, однако, не оторвав ногу от земли, не сдвинешься с места. Так обстоит дело при ходьбе, но совершенно так же и в жизни.

Ведь нам постоянно приходится совершать нечто непривычное, чего не было в нашем прежнем опыте. Ребенок поднимается с четверенек, юноша объясняется в любви, будущий врач впервые делает укол, начинающий судья неокрепшим голосом выносит приговор — на каждом шагу мы отрываемся от изведанного, опробованного, надежного. Кто отважится оказаться без опоры и гарантированного результата, если не поддержит нас дерзкое легкомыслие? Ему, единственно ему, люди обязаны тем, что не умирают от скуки и не остаются вечно в узких границах одного и того же существования, обреченного стать постылым и убогим от многократного повторения. Испуганно замер бы человек перед неизвестностью и ненадежностью жизни, если бы не прогнало все страхи легкомыслие и рожденная им бесшабашная решимость. Я уверен: первый из наших пращуров, кто поднялся с четырех лап и стал на задние — был легкомысленный человек. Да! уже человек!