Валерий Коровин - Накануне империи. Прикладная геополитика и стратегия в примерах Страница 51

Дабы сразу отмести обвинения в нецивилизованных методах, свойственных российскому «дремучему» политическому сознанию, обратимся за разрешением сложившейся тупиковой комбинации к трудам известного германского юриста Карла Шмитта, который, разбирая вопрос популярности того или иного политического деятеля в народе и проблемы его правовой легализации, юридически описывает такой исторически существовавший европейский правовой институт власти как диктатура. В своих трудах Шмитт утверждает, ссылаясь на традиционные европейские юридические формы: «Диктатура — есть мудрое изобретение Римской республики. Диктатор — должность введенная, чтобы в дни опасности имелась сильная верховная власть». Именно о сильной верховной власти грезит сегодня русский народ в окружении других народов, т. е. население России — носитель суверенитета согласно Конституции, то есть — суверен. И именно сильная власть является гарантом консенсуса нынешних элит. В Римской республике диктатор избирался в «условиях жесточайшей нужды», что особенно ярко подтверждается ситуацией, связанной с Украиной.

Но здесь мы натыкаемся на такое препятствие, как некоторое неприятие самого термина «диктатура» на уровне общественного сознания. Здесь любой, кто бы ни начал всерьёз говорить о введении данного европейского правового института власти, неизбежно столкнется с массой упреков — прежде всего в том, что это понятие противоречит нормам демократии. Ведь если с суверенитетом при установлении диктатуры всё понятно, для сохранения суверенитета она и вводится, то где же здесь демократия? Ответ на этот упрек, как ни странно, мы также находим в европейском традиционном праве, причём у такого довольно резкого «политолога» как Николо Макиавелли, который утверждал, что «диктатор — не тиран, а диктатура — вовсе не форма абсолютного господства, а присущее только республиканскому уложению средство защитить свободу», в нашем случае суверенитет. Таким образом, диктатура в чистом виде, без каких либо искусственных исторических примесей, изначально вовсе не направлена на то, чтобы тиранить население, а напротив, призвана защитить его коллективную свободу — суверенитет. Но наиболее полно демократическую сущность института диктатуры раскрывает автор самого понятия «суверенитет», французский правовед, политик и философ Жан Боден, который в своих исследованиях установил, что традиционно в европейском праве «диктатор только имел комиссионное поручение — на разрешение таких проблем государства, как то: война, подавление восстания, реформирование государства или задача по-новому организовать государственное управление». Именно эта цель — по-новому организовать государственное управление, изъеденное коррупцией — стояла все последние годы перед Владимиром Путиным. И именно задача реформирования государства — реализация национальных проектов, повышение социального благосостояния населения, борьба с бедностью и т. д. — в условиях кризиса и санкций до сих пор стоит перед ним.

Далее, развивая мысль о диктатуре как о демократическом правовом институте, Карл Шмитт утверждает: «Диктатор — это всегда пусть и экстраординарный, но всё же конституционный государственный орган республики». В отличие, допустим, от монарха, который сам является сувереном и может воспроизводить любые законы, тут же их реализуя, диктатор, хотя и имеет особые полномочия, делегированные ему сувереном, в нашем случае народом России, всё же действует в рамках правовой системы государства. «Диктатор не может менять существующие законы, не может отменить Конституцию или изменить организацию власти, не может он и издавать новые законы», — констатирует Шмитт, ссылаясь на работы Макиавелли, который, в свою очередь, главной задачей правовой системы считает необходимость «облечь диктатуру конституционными гарантиями». Хотя Шмитт и указывает на то, что диктатор может принимать решения самолично, но все эти полномочия следует отличать от законодательной деятельности, ибо диктатор — всего лишь исполнитель.

Таким образом, диктатор выполняет лишь поставленную перед ним сверхзадачу, в то время как остальные органы власти государства продолжают действовать в рамках своих конституционных прав, чиновники выполняют свои технические функции, законодатели создают и принимают законы. Шмитт по этому поводу замечает: «В рамках исполнительной власти все исполнительные органы должны быть безусловно подчинены интересу технически выверенного хода событий», однако тут же добавляет, что чиновники всего лишь поддерживают жизнедеятельность так называемого «служебного государства», и их абсолютный техницизм ведёт к безразличию в отношении дальнейшей политической цели. Диктатор же работает именно на реализацию цели, это, в терминологии Шмитта, «комиссар действия», он одержим действием и поставленной перед ним задачей. Поэтому, когда речь идёт о каком либо крайнем случае, он может ради достижения конечной цели местами выйти за формальные рамки закона.

Исследуя традиционных европейских правоведов, мы обнаруживаем довольно интересный вывод о том, что демонизированный в современном обществе институт диктатора совершенно не противоречит демократическим конституционным формам функционирования «республики», которые сложились в нынешней системе российского «буржуазного национализма», и при этом вполне может существовать параллельно действующей правовой системе. А возникает институт диктатора, как уже было сказано, для решения сверхзадач — для реформирования государства или для ответа на те вызовы, с которыми сталкивается Россия, но с которыми не в силах справиться действующая чиновничья модель: удвоение ВВП, социальное благополучие, создание инновационной экономики, модернизация институтов демократии. И здесь мы приходим к совершенной непротиворечивости возникновения института диктатора в современных условиях. Если приложить диктатуру к сегодняшней ситуации, то расклад институтов власти получается такой. В России конституционно обозначен суверен — источник власти: полиэтничный народ России, который вправе делегировать часть своего суверенитета институтам управления государства, в том числе и диктатору, с постановкой соответствующих сверхзадач. Существует парламент, который выполняет законотворческую деятельность (поскольку диктатор не имеет таких полномочий), а также является представительным органом народа. Остаётся фигура президента, избранного народом, который выполняет техническую функцию, обеспечивает исполнение законов, созданных парламентом, и следит за соблюдением Конституции, правовой основы «служебного государства». И ко всему этому добавляется фигура диктатора, который получает напрямую от суверена — полиэтничного народа — сверхзадание, одержим этим сверхзаданием и, опираясь на легитимность и суверенитет, также полученные от народа, выполняет поставленную сверхзадачу, параллельно оживляя спящее чиновничье пространство, которое неповоротливо и не спеша продолжает функционировать, выполняя служебные функции государства. Действует диктатор, опираясь на европейскую модель института комиссаров, которые, в свою очередь, являются исполнителями уже его воли и действуют от его имени.

Таким образом, введение института диктатора позволяет реализовать сложные задачи, сохранить суверенитет и вместе с тем не нарушить демократические устои — народную легитимность, парламентаризм, Конституцию, выборное президентство. Такая демократия в идеале обеспечивает должную роль суверенитету и гарантирует сохранение демократических подходов. При этом важно сохранить легальность процесса, которая состоит из трёх частей: неприкосновенности Конституции — основы сохранения политической стабильности, ставшей одной из главных заслуг Владимира Путина; проведения выборов нового президента «служебного государства» и легитимной процедуры введения института диктатора. Юридически обеспечить этот процесс можно, например, выдвижением кандидатуры диктатора парламентом — представительным органом народа, обеспечивающим ему легитимность и свою поддержку, и утверждение его Общественной палатой — представительным органом, выражающим консенсус элит. Эти же структуры — парламент и Общественная палата — формулируют задание. Ну а для того, чтобы не пугать западное общественное мнение понятием «диктатор», можно заменить его другим, ещё более «европейским названием», например, «верховный комиссар».

Евразийская империя

Поворотная точка России к евразийской политике

Поворотной точкой России к евразийской политике стал внешний и внутренний курс России на суверенитет, реализуемый в евразийском ключе. За трагическими событиями в Беслане последовал указ президента об отмене губернаторских выборов, по сути ставший лишь следствием общего переосмысления отношений России и Запада. Правящие элиты в Америке и Европе по-разному видят свои взаимоотношения с Россией. Европа, отягощённая американской доминацией, всё больше фрондируя с США, в перспективе рассматривает Россию «как доброго соседа и надежного союзника». Исключение здесь — европейские масс-медиа и элиты, настроенные весьма русофобски. Целью же европейской политики России в Европе должна стать геополитическая ось Париж-Берлин-Москва.