Лев Клейн - Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность Страница 53

Горькому он как-то неожиданно сказал:

«Человек переживает землетрясения, эпидемии, ужасы болезней и всякие мучения души, но на все времена для него самой мучительной трагедией была, есть и будет трагедия спальни» (Горький 1979: 96).

Множество вполне благополучных супругов согласятся с тем, что это очень субъективное суждение.

Наконец он приходит к отвержению половой близости даже в браке. Всякое половое сношение основано на чувственности, на слепом инстинкте и унижает человека. Лучше всего — целомудрие, полное воздержание. А что без брака и половых сношений прекратится человеческий род, так ведь конец света всё равно когда-нибудь наступит. Зато какая чистота будет достигнута сейчас! То есть ясно, что самому ему чувственная близость с женой и, видимо, уже со всякой женщиной была при всей необходимости столь тягостна, столь омерзительна, что он готов был согласиться на всеобщее вымирание, только бы не было этой грязи.

Словом, всё — как у Святого Августина. Остается только оставить жену, имение продать и деньги раздать бедным. Как известно в конце жизни он и это попытается совершить.

Но уже задолго до того, с 1888 г., он пишет свои трагические произведения о низости и мерзости половой страсти — «Дьявола», «Отца Сергия», «Воскресение» и страшную «Крейцерову сонату».

«Крейцерова соната» очень автобиографична. Герой подобно писателю много старше жены, женился поздно; несмотря на взаимное отчуждение и семейные скандалы супруги обзавелись детьми; после многих лет брака супруге стал мил один музыкант (близким приятелем Софьи Андреевны стал композитор Танеев). Правда, концовка другая — герой убивает жену, а в реальности Лев Николаевич уходит из Ясной Поляны и умирает на захолустной станции. Но чувства и мысли героя — это чувства и мысли самого Толстого, он этого и не скрывал. Это совершенно ясно из философского «Послесловия» к «Крейцеровой сонате».

О жениховстве герой ее вспоминает:

«Время, пока я был женихом, продолжалось недолго. Без стыда теперь не могу вспомнить это время жениховства. Какая гадость! Ведь подразумевается любовь духовная, а не чувственная. Но если любовь духовная, духовное общение, то словами, разговорами, беседами должно бы выразиться это духовное общение. Ничего же этого не было. Говорить бывало, когда мы останемся одни, ужасно трудно. Какая это была сизифова работа. Только выдумаешь, что сказать, скажешь, опять надо молчать, придумывать. Говорить не о чем было».

Далее наступил «хваленый медовый месяц. Ведь название-то одно какое подлое! <…> Неловко, стыдно, гадко, жалко и, главное, скучно, до невозможности скучно! Вы говорите естественно! Естественно есть. И есть радостно, легко, приятно и не стыдно с самого начала; здесь же мерзко, и стыдно, и больно. Нет, это неестественно!»

О первой ссоре: «Впечатление этой первой ссоры было ужасно. Я называл это ссорой, но это была не ссора, а это было только обнаружение той пропасти, которая в действительности была между нами. Влюбленность истощилась удовлетворением чувственности, и остались мы друг против друга в нашем действительном отношении друг к другу, то есть два совершенно чуждые друг другу эгоиста, желающие получить как можно больше удовольствия один через другого. Я не понимал, что это холодное и враждебное отношение было нашим нормальным отношением.» (Толстой 1982: 144–145, 149–150).

Толстой был крупнее своих фанатичных нотаций и смятенных чувств. Уже через несколько лет он пишет Черткову о «Крейцеровой сонате»: «Она мне страшно опротивела, всякое воспоминание о ней. Что-нибудь было дурное в мотивах, руководивших мною при писании ее.» (Толстой 1982: 467–468). Что же было там дурное?

Продолжая о ссорах, герой проговаривается: «С братом, с приятелями, с отцом, я помню ссорился, но никогда между нами не было той особенной, ядовитой злобы, которая была тут.» (Толстой 1982: 468).

Брат, отец, приятели — это всё мужчины. Вот где вспоминается, что Лев Толстой любил — вплоть до сексуального возбуждения — только мужчин. Он был способен испытывать сексуальную тягу к женщинам, вожделел их, но любить их не мог. Если бы он вырос в среде, более свободной по отношению к сексуальной ориентации, он, вероятно, был бы гомосексуален или бисексуален с предпочтением мужчин. И в значительной части трагедия его жизни заключалась, видимо, в том, что он не осознавал своей природы, не давал ей ни малейшей отдушины — и делал несчастными себя и своих близких.

Если бы удавалось распознать скрытую, подавленную гомосексуальность, то функция врача или психолога могла бы заключаться в том, чтобы помочь человеку осознать свою природу, примириться с ней и адаптироваться к жизни. Сделать правильный выбор.

5. Гомосексуальный выбор

Впрочем, что выбирать? В сознании многих гомосексуалов выбора по сути нет. Выбирать себя невозможно, выбрать можно только поведение, соответствующее или несоответствующее своей натуре. В интервью журналу «Плейбой» писатель Жан Жене отрицал, что он выбрал для себя образ гомосексуалиста.

«Я не выбирал… <…> Что касается гомосексуальности, то я не в состоянии объяснить вам, почему я гомосексуалист. Я ничего не понимаю в этом. Кто способен объяснить, почему он гомосексуалист? Кто знает, почему человеку свойственно любить так, а не иначе? Гомосексуальность была дана мне так же, как цвет моих глаз или количество моих ног. Уже ребенком я чувствовал, что меня привлекают мальчики.

— Вас никогда не интересовали женщины? <…> Я хочу сказать в сексуальном плане?

— Нет, никогда» (Жене 1995: 275–276).

В. В. Шахиджанян (1993: 294–299) записал беседу с одним гомосексуалом 26 лет, студентом мединститута, обаятельным оптимистом. Он был единственным ребенком в семье, мать лаборант, отец грузчик.

«Сколько себя помню, меня всегда привлекали мальчики, юноши, мужчины. Может быть, у меня от рождения гомосексуальные наклонности?» Еще в детском саду любил рассматривать и трогать гениталии мальчиков. В младших классах школы любил бассейн, где подолгу застревал в душе: любовался голыми спортсменами-старшеклассниками, их фигурами и половыми органами.

Мать ругала его, чтобы он перестал трогать собственный член руками. «Чем чаще мама говорила, тем больше мне хотелось играть с ним, трогать, ласкать, что я и проделывал довольно часто в туалете и под одеялом. <…> Первый раз онанизмом я занялся случайно, неосознанно. У меня не открывалась головка полового члена, и я с усилием сам отодвинул крайнюю плоть. Было очень больно, но потом всё прошло. Онанировать мне нравилось. Особенно перед зеркалом и в постели по ночам. Я как бы разговаривал со своим половым членом, грел его руками, мысленно к нему обращался, и он отвечал на мои ласки, он возбуждался. Тогда мне не надо было, это появилось значительно позже, представлять кого-нибудь из увиденных мною раньше юношей или мужчин».

Когда ему было лет девять-десять, случайно подслушал половой акт родителей и вынес впечатление, что они этого стесняются, что заниматься этим стыдно и грязно.

«В четвертом классе у меня почти не было друзей-сверстников. Я проводил время в компаниях с девочками постарше. <…> Пытался дружить со сверстниками-мальчиками, но, поскольку был тихим, я их не устраивал. Меня не привлекли ни футбол, ни хоккей, редко катался на коньках, не ходил на лыжах, не пропадал до позднего вечере на дворе. У меня не было времени: я обожал учителей и старался их слушаться».

В шестом классе, будучи лет 12, предпринял первую попытку полового контакта с приятелем.

«В восьмом классе с одним из товарищей у меня произошло то, о чем я догадывался, — и между мужчинами бывает секс. Мы пошли с ним в театр, начался страшный дождь. Мы промокли и решили в театр не идти, а вернуться ко мне. Дома у меня никого не было, я стал переодеваться и предложил ему тоже раздеться, чтобы погладить брюки и высушить рубашку. Мы разделись, сняли трусы, и тут, ничего не говоря, я впервые в открытую взялся за чужой член. Он не испугался, отреагировал на это спокойно, ждал, что я стану делать дальше. Я взял его руку и потянул к моему члену. Потом обнял его и пытался вставить свой член в его задний проход. У меня, конечно, ничего не получилось, мой член ходил между его бедер. Своей рукой я стал мастурбировать его членом… У нас прошло несколько таких встреч, затем он перестал приходить ко мне.

Я стал закрываться в ванной и онанировал. Кончал быстро, но при этом всегда пытался представить кого-нибудь из обнаженных мужчин, тех, за кем подсматривал.

В старших классах было и еще несколько попыток завязать сексуальных контакт, но они не удавались. В девятом классе подпоил одноклассника, который раньше в туалете предложил ему поонанировать вместе. Надеясь на успех, предложил ему: «Представь, что <…> я девушка, поимей меня», но тот ответил «Ты с ума сошел?» и покинул его дом. Через год рассказчик поступил в мединститут, пытался сойтись с двумя девушками, но дальше глубокого петтинга дела не пошло.