Уильям Вулфолк - Верховные правители Страница 7

- Что, по-вашему, он скажет, получив этот материал? Вы фактически заявляете ему, что его корпорация нарушает антимонопольное законодательство. Вы делаете вывод, что наилучший выход из ситуации - это подписание соглашения, разделение корпорации на две части, - телевизионную и издательскую, - в тех городах, где имеет место монополизация информационной индустрии.

- Я думаю, что такое решение позволит избежать разделения по решению суда и оплаты юридических и судебных расходов.

- Генри Бланкеншип сочтет, что вы служите не его интересам, раз вы советуете отказаться от схватки. Даже Верховный суд иногда сдается.

- Понимаю.

Худое лицо Майера Осборна было торжественным.

- Я прошу вас написать другое заключение по этому делу, подчеркивающее позитивные аспекты.

Он подвинул рукопись в сторону Стивена.

- Основная часть может остаться прежней, но выводы следует изменить. У вас есть планы на сегодняшний вечер?

- Определенных нет.

- Я бы хотел, чтобы вы доработали доклад и вручили его Генри Бланкеншипу. Он прибывает в аэропорт в десять тридцать. Будет хорошо, если вы лично отдадите ему доклад.

- Я могу это сделать.

Лукавый огонек сверкнул в глазах Майера.

- Вы - ценный человек, Стивен. Я способен понять, почему ваш друг губернатор Кардуэл хочет, чтобы вы занялись его особым заданием.

- Я не предполагал, что он будет действовать так стремительно. Я собирался поговорить с вами об этом.

- Я готов оказать услугу нашему уважаемому новому губернатору.

На строгом лице с правильными чертами появилась улыбка.

- Но это будет зависеть от Генри Бланкеншипа. Между прочим, Алан Кардуэл и Генри Бланкеншип - родственники, верно?

- Да, двоюродные братья. Тетя Алана замужем за отцом Генри Бланкеншипа.

- Узы родства. Интересно.

Многозначительная улыбка, короткая пауза. Майер считал заключение династических браков старой, почтенной традицией.

- Ну, в некотором смысле вы возобновите старое знакомство, когда увидитесь с Генри Бланкеншипом. Это многое облегчает, верно?

Холодная улыбка стала более заметной.

Стивен приехал в аэропорт в десять часов и принялся прогуливаться, рассматривая журналы в ярко освещенных витринах; он взвесился (девяносто три килограмма), затем, присев на скамейку, прочитал отредактированные страницы. Попытался представить, как воспримет их Генри Бланкеншип. Доклад выглядел теперь более оптимистично.

Заглушая обычный гул аэропорта, голос из громкоговорителя периодически объявлял о прибытии самолетов. Женщина, сидевшая на виниловой скамье в нескольких ярдах от Стивена, принялась отчитывать своего ребенка за какой-то проступок. По другую сторону прохода красивая девушка в платье цвета меди игнорировала улыбки молодого человека.

Медленно засунув назад в папку отпечатанные страницы доклада, Стивен попытался вспомнить свою давнюю встречу с Генри Бланкеншипом. Она произошла в то рождество, когда он учился на последнем курсе в Стэнфорде. Приглашение было сделано импульсивно, неожиданно. Алан показал ему фотографию усадьбы, сделанную с воздуха, и заметил, что ещё никто не получал разрешения фотографировать её с земли. "Ты должен как-нибудь увидеть все это. Право, я бы хотел, чтобы ты приехал к нам на рождественские каникулы. Сможешь?"

Пока они ехали три часа на старом, разваливающемся "студебекере" Алана из Пало-Альто, воображение Стивена рисовало эффектные картины. Уже в сумерки, при появившейся луне, они увидели каменную стену высотой три с половиной метра, тянувшуюся на протяжении четверти мили. Стену увенчивала паутина из колючей проволоки. Наконец появились ворота с длинными вертикальными прутьями и фонарями по обоим краям.

Алан подал короткий звуковой сигнал.

- Добро пожаловать домой, господин Алан, - донесся голос из темноты; створки ворот распахнулись, и "студебекер" въехал на территорию.

Дорога шла мимо огромных деревьев и широких лужаек; асфальтовое покрытие было таким гладким, что шины пели от удовольствия. В лунном свете особняк напоминал присевшего на корточки человека; после изгиба дороги взору открылись крылья дома. Теперь сооружение казалось бесконечным, из-за одной башенки выглядывала следующая; множество желтоватых окон подмигивали прибывшим.

- Большой дом, правда? - сказал Алан; его сдержанная реплика, не отражавшая всей реальности, показалась почти смешной, когда автомобиль приблизился сквозь ароматный ночной воздух к широкой мраморной лестнице, ведущей к огромным дверям.

Если в монашеских кельях стэндфордского общежития, на университетском футбольном поле, Стивен относился к Алану, как к обычному студенту, то с первых минут этого визита различие между ними стало слишком явным. Здесь все свидетельствовало о непомерном богатстве Кардуэлов; роскошь была для них привычной средой обитания.

Обед подавали в огромном зале на массивном полированном столе. Восемь человек сидели там, где могла уместиться сотня. Стивен увидел гигантские двойные канделябры, массивное столовое серебро, ирландское полотно, бельгийские кружева. Стул из красного дерева с лирообразной спинкой был исключительно удобным, сухое красное вино - великолепным.

За столом, кроме Стивена и Алана, сидели мать Алана, фарфоровая леди с пепельно-голубыми волосами, его тетя и дядя, выглядевшие так, словно они принадлежали к совершенно другой эпохе - эпохе могучих усатых мужчин и дородных женщин в бриллиантах, с тщательно и изощренно уложенными волосами. Также там находился Джозеф Эндрью Кардуэл, дед Алана и создатель семейного состояния. В свои семьдесят пять лет он был хрупким стариком; в его облике ощущались сосредоточенность и беспокойство. Представить его молодым было трудно; он выглядел старше своих лет. Его маленькие руки двигались быстро и решительно, он мало говорил и подчеркивал отдельные слова жестикуляцией. Когда он не говорил, он тихо урчал себе под нос и терся локтями о стол.

По завершении обеда прибыл другой внук Джозефа Эндрью, Генри Бланкеншип; он тотчас оказался в центре внимания. Мать Генри, Эми, была старшей дочерью Джозефа Эндрью. Эми умерла несколько лет тому назад; недавняя кончина Джорджа Бланкеншипа, отца Генри, сделала его единственным владельцем семейного состояния. В тридцать один год он был мультимиллионером. Он был не так богат, как Кардуэлы, но явно собирался превзойти их в этом отношении. Кардуэлы владели банками, страховыми компаниями, недвижимостью; их деньги приносили умеренные прибыли. Генри инвестировал производство газовых турбины, добычу урана, авиаперевозки, бурение нефтяных скважин в прибрежной зоне, бурно развивающуюся космическую технику - то есть отрасли с большим риском и соответствующей отдачей. Также он приобрел недавно крупную кинокомпанию; в печать просачивались слухи о его связи с одной из самых красивых киноактрис.

На вид он был худощавым, застенчивым, приятным молодым человеком с редкими волосами, выглядевшими так, будто их увлажнили и причесали. Он был в помятом костюме и рубашке с расстегнутым воротничком, без галстука; он ещё не оправился полностью от длительной пневмонии, несколько месяцев тому назад едва не закончившейся летальным исходом. Ее щеки западали, кожа лица казалась восковой, но в живых глазах светился интеллект.

Он приехал к своему деду, потому что нуждался в дополнительном капитале для приобретения авиакомпании. Он торговался настороженно и сдержанно, но Джозеф Эндрью проявил убийственную разговорчивость, давая внуку доброжелательные, хитрые и мудрые советы. Бланкеншип оставался вежливым, застенчивым и непоколебимым. Они довольно быстро выработали основные условия соглашения, в котором шла речь о десятках миллионов долларов. Они договорились о том, что деталями контракта займутся их юристы, к которым они, похоже, относились к тем же презрением, с каким воины относятся к тем, кто хоронит убитых и уносит раненых.

Последовавшая беседа до сих пор жила в памяти Стивена. Она казалась не совсем реальной. Они коснулись погоды в Северной Калифорнии, гольфа (дядя Кларенс был страстным гольфистом), охотничьей вылазки (Бланкеншип любил охоту, несмотря на плохое зрение) и, конечно, лошадей. Лошади были страстью Джозефа Эндрью Кардуэла. Он любил всяких лошадей - беговых, племенных, скаковых, выставочных. В его конюшне стояли два победителя дерби в Кентукки и бесчисленное количество обладателей Голубой Ленты. Говорили, что он не продал ни единой лошади, но это было неправдой. Несколько лет тому назад он продал своего самого знаменитого скакуна, Бивокса, после того, как его старший сын, Джон Эверетт, разбился насмерть, сидя на этой лошади. После этого трагического случая Джозеф Эндрью больше не садился в седло, его никогда уже не видели в костюме для верховой езды и высоких сапогах. Он даже убрал свой висевший в холле портрет, на котором был изображен в костюме наездника. Однако он обожал говорить о знаменитых скачках и выставках, на которых его лошади завоевывали призы.