Мария Конникова - Психология недоверия. Как не попасться на крючок мошенников Страница 74

Репутация – наше важнейшее достояние. Ею определяется не только отношение к нам других людей, но и их поведение с нами. Будут ли они нам доверять? Согласятся ли они иметь с нами дело? Считают ли они нас ответственными, надежными, симпатичными, эффективными? В средневековой Европе слово fama означало две вещи: молва, то есть разговоры людей о чьем-то поведении, и репутация. Тот факт, что оба понятия представлены одним словом, отражает основополагающую истину: наша репутация – это, по сути, то, что о нас говорят другие. Нередко финансовый крах занимает далеко не главное место в мошеннической схеме, и многие мошенники гонятся даже не за деньгами. Самые глубокие шрамы остаются на нашей репутации – на восприятии нас другими людьми и его влиянии на наше будущее.

Именно на нашу заботу о репутации рассчитывает мошенник, когда, несмотря на все старания обмануть самих себя мы понимаем, что нас облапошили. Он рассчитывает, что стремление сохранить репутацию заставит нас молчать. На этапе взятки нас, наконец, обобрали до нитки, мошенник получил все, что ему было нужно, и готов исчезнуть из нашей жизни. Но как это сделать, чтобы его не поймали, чтобы он мог с легкостью продолжать ту же игру с новой мишенью? На этапе разрыва перед мошенником стоит одна задача: теперь, когда взятка у него в кармане, нужно как можно скорее убрать жертву с дороги. Ему совсем не нужно, чтобы она начала жаловаться и привлекла к нему внимание. Разрыв часто становится финальным этапом мошеннической схемы, после которого мошенник ловко исчезает со сцены, и игра заканчивается. Но иногда жертва оказывается недостаточно сговорчивой. Тогда можно сделать еще один шаг: этот этап называется заглушкой, с его помощью мошенник косвенно препятствует вмешательству органов правопорядка и не дает жертве официально высказать свои жалобы.

Люди относятся к группе катаррин – узконосых обезьян, высоко социализированной разновидности приматов, которая включает в себя также обезьян и полуобезьян. Как наши предки-приматы, мы существуем в группах: без взаимной защиты и помощи в поисках пищи нам не выжить. Но у общественной формы существования своя цена. Мы ссоримся. Мы выталкиваем других, а другие выталкивают нас с облюбованных мест в пищевой цепочке вида. Мы лжем. Мы обманываем. Мы воруем. Мы деремся. Мы предаем. Мы наносим удары в спину – в прямом и переносном смысле. Лучше всего об этом написал Томас Хоббс, заметив, что жизнь в своем естественном состоянии отвратительна, жестока и коротка. Поэтому нам необходимо держать друг друга в узде, чтобы наша социальная группа могла достаточно успешно функционировать, позволяя нам избегать хищников и оставаться в живых.

У иных приматов, не человекообразных, роль групповой поддержки исполняет особое поведение под названием груминг – процесс, во время которого обезьяны вычесывают партнеру шерсть, гладят его и ищут у него паразитов, чтобы показать, что они заинтересованы в отношениях с ним. Груминг – один из наиболее эффективных методов формирования привязанности. Физическое прикосновение высвобождает эндорфины, а они заполняют нас ощущением удовольствия, радости и благополучия. Время, потраченное на эти прикосновения, говорит о том, что в данный момент у обезьяны нет более важных занятий, чем поддержание отношений с сородичами. Чем больше приматы занимаются грумингом, тем шире их социальная группа. Робин Данбар, антрополог и эволюционный психолог из Оксфорда, чьи работы на протяжении сорока лет были посвящены социальной привязанности между приматами, обнаружил, что время, потраченное на груминг, вместе с размером неокортекса (части мозга, которая отвечает за функции высшего порядка), идеально коррелирует с возможными размерами социальной группы.

Размер неокортекса, в свою очередь, сигнализирует о чем-то очень специфическом. В крупнейших нечеловеческих социальных группах число связей составляет около восьмидесяти. Однако у людей такие связи делают качественный скачок и почти вдвое превышают это число. Предположительно, такое резкое увеличение размера социальной группы подразумевает соответственное увеличение времени, потраченного на груминг. Наши родственники катаррины тратят на груминг около пятой части периода бодрствования. Людям теоретически потребовалось бы пропорционально больше времени на свою более обширную социальную группу. Однако Данбар обнаружил, что этого не происходит. Мы тратим на действия, аналогичные грумингу, приблизительно ту же пятую часть времени. В чем же отличие?

Не вдаваясь в сложные термины – в языке. Чтобы поддерживать сильные социальные связи и собирать крупные функциональные группы, способные противостоять жизненным невзгодам, нам необязательно полагаться только на груминг. Мы умеем разговаривать. И, так же как груминг сообщает о привязанности и доверии, устанавливая между вовлеченными в процесс особями особую связь, наши слова (разумеется, в сочетании с нашими действиями) посылают весьма специфические сигналы, которые формируют наш образ в глазах других. С помощью речи мы не только подаем сигналы (вот что я могу для тебя сделать и вот чем я могу тебе помочь), но и делимся новостями о других – кто что сделал, кто как себя вел, кто что сказал. Другими словами, язык позволяет нам подтвердить нашу собственную репутацию и поделиться новостями об остальных, что, в свою очередь, подтверждает их репутацию. Это в самом общем смысле и есть основной посыл сплетен. Сплетни сами по себе не несут в себе ничего негативного. Их смысл заключается в том, что мы делимся друг с другом социально релевантной информацией – информацией, которая помогает обществу функционировать. «Коротко говоря, сплетни – это то, что делает возможным существование человеческого общества в его нынешнем виде», – говорит Данбар. Именно поэтому разрыв обычно становится самой легкой частью аферы, а заглушка бывает нужна так редко.

Обмениваясь сплетнями, мы узнаем, как вели себя другие, даже если нас там не было и мы не могли наблюдать это непосредственно. У нас есть в некотором смысле доступ к глазам, ушам и опыту всей нашей социальной сети, что расширяет наш функциональный круг далеко за пределы тех полутора сотен человек, которых мы называем друзьями. Мы можем сказать, кто вел себя хорошо, а кто – плохо. Кто был достоин уважения, а кто лукавил. Кому можно доверять, кого следует опасаться, кого лучше избегать, а с кем было бы хорошо сблизиться. Установив те или иные факты, мы как социум можем наказать людей, пренебрегающих принятыми нормами поведения: например, те, кто будет в открытую сомневаться в существовании сокровищ Дрейка, тем самым «поставят под угрозу» все предприятие. Разворачивая свою аферу, Хартцелл выразился по этому поводу совершенно ясно и недвусмысленно: малейшее внимание прессы – и все богатство может исчезнуть.

На самом деле далеко не весь мир лжет, обманывает и ворует, и жизнь вовсе не так отвратительна, жестока и коротка, потому что мы знаем: другие узнают о том, что мы сделали, и мы можем пострадать. Нам не все равно, что о нас думают, ведь это может повлиять на наше будущее. Без обмена социальной информацией и сплетнями, а также не установив консенсус относительно приемлемого поведения и санкций за его нарушение, общество быстро превратится в массу людей, которые беззастенчиво используют друг друга в своих интересах.

В 1997 году Данбар и его коллеги сделали то, от чего нас отучают с самого раннего возраста: они принялись подслушивать. В университетских кафетериях, в барах, в поездах они осторожно (мы надеемся) подсаживались сзади к людям, увлеченным своим разговором. Главным образом их интересовали спокойные неформальные разговоры, происходившие между друзьями. Каждые 30 секунд наблюдатель отмечал общую тему разговора, затем объединял их в более широкие категории, например, «техника/инструктаж» (один из собеседников объяснял, как устроен процесс выборов или как работает двигатель автомобиля), «работа/учеба» (жалобы на занятия или надоедливые заседания), «спорт/отдых» («Никс» в этот раз сыграли просто ужасно…) и т. д.

Проанализировав темы разговоров, исследователи обнаружили на редкость стабильный паттерн. Не имело значения, кто вел разговор, где это происходило, каков был пол и возраст собеседников, учились они или работали: более 65 % каждого разговора занимали социальные темы – по большей части обсуждение чужого поведения и анализ своих собственных сравнительных достоинств. То есть люди говорили о том, что делали остальные, и о том, как они сами поступили бы на их месте. Другие темы – работа, учеба, спорт, культура, искусство, музыка и т. п. – занимали только треть разговора. Все остальное в том или ином виде было связано с репутацией, чужой и собственной. В некоторых культурах этот процент, по-видимому, еще выше. Как установило одно исследование, у индейцев из Синакантана в Мексике социальные темы занимают 78 % из почти 2000 записанных разговоров.