Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии Страница 8

Кроме того, уже на ранней стадии воспитания ребенка учат проявлять чувства, которые вовсе не являются его чувствами. Его учат любить людей (обязательно всех), быть некритично дружелюб­ным, улыбаться и т.д. Если в процессе воспитания в детстве че­ловек "обломан" не до конца, то впоследствии социальное давле­ние, как правило, завершает дело. Если вы не улыбаетесь, про вас говорят, что вы "не очень приятный человек", а вы должны быть достаточно приятным, чтобы продать свои услуги в качестве официанта, продавца или врача. Лишь тот, кто находится на са­мом верху социальной пирамиды, и тот, кто в самом низу ее — кто продает только свой физический труд, — может позволить себе быть не особенно "приятными". Дружелюбие, веселье и все прочие чувства, которые выражаются в улыбке, становятся автоматичес­ким ответом; их включают и выключают, как электрическую лам­почку".

Ролло Мэй говорит о "Я-переживании", характеризуя, что зна­чит для человека осознавать свое бытие. Хотя Мэй, главным об­разом, сосредоточен на интенциональных аспектах "Я-переживания" и поэтому уделяет больше внимания потенциальным возмож­ностям, он, разумеется, выделяет тот же самый внутренний про­цесс в человеке, который я называю внутренним, или экзистен­циальным, чувством. Мэй пишет о "Я-переживании": "Во-пер­вых, Я-переживание само по себе не является решением проблем человека; скорее, оно является предпосылкой их решения". Да­лее он говорит: "Способность терапевта помочь пациенту узнать и пережить свой собственный опыт — главное в терапевтическом процессе".

Эта книга рассказывает о семерых людях, которые исправили кое-что в своей жизни с помощью осознания своего внутреннего бытия. Каждый из них многому научил меня, и я постараюсь пе­редать эти уроки. Надеюсь, что читатель погрузится в истории этих людей, а не станет изучать их беспристрастно. Если читатель по­зволит настоящим описаниям вступить в перекличку с его собствен­ным опытом, это может помочь ему обогатить свою жизнь. Ибо каждый из нас — я, пишущий эти строки, вы, читающие их, — достигает ощущения правильности бытия в той степени, в кото­рой мы действительно следуем внутреннему направлению своей жизни. В этом отношении, как и во многих других, люди, чьи истории я сейчас передам, — такие же, как и мы.

2. Лоренс: личность и ничто

Кто я или что я? В своем последнем основании? Помимо зва­ний, ролей, степеней и всех этих этикеток, наклеенных на меня? Помимо занятий и отношений, даже имени и личной истории? Кто я? Что я?

Самый главный урок, которому меня научила жизнь, таков: сущность моего бытия состоит в субъективном осознании, представ­ляющем собой непрерывный процесс. Окончательно я не могу отож­дествить себя ни с какой-либо материей (например, с моим телом), ни с чем-либо, что я произвожу (моими словами на этих страни­цах), ни с каким-либо из моих свойств (мой интерес к другим), ни с моим прошлым, ни с моими планами на будущее, ни с мо­ими сиюминутными мыслями, ни с какой-либо иной вещью. Короче говоря, я — не вещь, ничто[5] Я — исключительно процесс моего бытия — например, процесс написания этих слов, — но я не содержание слов или идей, которые они выражают. Я — тот, кто осознает процесс письма, выбирает способы выражения мыслей, надеется на понимание, наслаждается возникновением мыслей и образов своих переживаний.

Этого понимания трудно достичь, потому что почти всегда нас учат по-другому осознавать себя. Нас учат воспринимать свою личность через образование, отношения с окружающими, профес­сию, список наших достижений, через объективные вещи. Таким образом мы можем надеяться стать кем-то или достичь чего-то. Но иногда случаются сильные поворотные переживания, когда, на­конец, мы освобождаемся от всех этих объективаций и открываем свободу, которая является нашей глубочайшей природой. Тогда мы чувствуем, как можно по-настоящему быть живым; тогда мы ощу­щаем различные возможности, которые были открыты перед нами, но которыми мы не решались до этого воспользоваться. Тогда би­ение жизни становится мощным и сильным.

* * *

Лоренс — человек, пытающийся достичь глубин своего бытия, более подлинного и осмысленного контакта со своей субъективно­стью. Необычайно талантливый, он имел длинный ряд достиже­ний, которые он объединил, чтобы осмыслить свою личность. Пока не вмешалась судьба, Лоренс чувствовал, что ему это уда­лось; а затем он разбился о нематериальность материи, об услов­ность объективного.

Я многому научился у Лоренса, потому что я, как и он, так же сильно верил в достижения. Все свое отрочество я был озабочен получением отличий, которые можно было бы прикрепить в виде значков на мою бойскаутскую форму или подписать под своей фамилией в школьном ежегоднике. В более зрелом возрасте мои усилия были направлены на составление длинного списка дости­жений для моего профессионального резюме. Кажется, только в последнее время я нашел время для того, чтобы спросить себя, что я, именно я сам, внутренне, действительно хочу сделать. Мое слушающее Я так часто заглушалось тираническим "должен".

28 октября

Когда Лоренс позвонил, чтобы назначить мне первую встречу, он был небрежен и казался легкомысленным. "У меня маленький вопрос, и я хотел бы узнать ваше мнение. Я довольно свободен, и знаю, как вы заняты; поэтому просто скажите мне, когда вам удобно, и — м-м-м — я буду с нетерпением ждать нашей встречи". Такими были его слова по телефону, и создалось полное впечат­ление, что нам надо поговорить о каких-то обыкновенных вещах. Только через некоторое время я узнал, что его собственное распи­сание было очень жестким и ему пришлось перестраивать множе­ство своих дел, чтобы встретиться со мной в тот день, который я назначил.

12 ноября

На сеанс он приехал вовремя, даже на пару минут раньше. Когда Лоренс вошел ко мне в кабинет, он в самом деле произвел впечатление. На нем был простой, но, очевидно, дорогой кос­тюм, а в руках — шляпа, что необычно для Калифорнии. В об­щем, он держался с большим достоинством, хотя и не чопорно.

Лоренс сел на стул, который я указал, осторожно достал из футляра отличную сигару, предложил мне, а когда я отказался, вежливо спросил, не возражаю ли я, если он закурит. Он все время поддерживал светскую беседу о погоде, транспорте, о египетских сувенирах, находящихся в моем кабинете. Хотя он делал это с легкостью, я заметил, что Лоренс удерживает такой контроль над разговором, что при обычных обстоятельствах у меня бы не было иной возможности, кроме как слушать и соглашаться с ним. Как бы там ни было, я ограничился ожиданием, пока он сам не пе­рейдет к делу.

Внезапно Лоренс распрямил свою уже застывшую спину и об­ратился ко мне:

— Полагаю, вы спрашиваете себя, почему я здесь?

Это было больше похоже на инструкцию, чем на вопрос, но я отметил его осторожность и сразу же получил быстрый присталь­ный взгляд, за которым следовала улыбка "хорошего парня".

— Ну, сказать по правде, я и сам задаю себе этот вопрос, но, с другой стороны, я всегда нанимаю лучшего специалиста для любой работы, а мне сказали, что вы — лучший. Поэтому я, ко­нечно, пришел к вам...

И Лоренс продолжал в том же духе, щедро раздавая мне похва­лы и параллельно описывая свои собственные достижения. Он рассказал мне о своем классическом образовании, своих путеше­ствиях и учебе за границей, важных правительственных поручени­ях, успехах в нескольких направлениях бизнеса. Затем наступила еще одна пауза.

— Вы все еще не сказали, почему вы здесь.

— И, конечно, вы абсолютно правы. — На его лице снова от­разилось титаническое напряжение, быстро сменившееся улыбкой хорошего парня. Этот быстрый пристальный взгляд говорил нечто очень важное, но я не мог прочесть послание. Теперь Лоренс рас­сказал мне вкратце — так, чтобы было понятно, что он рассмат­ривает эти проблемы как вполне обыденные,— о нескольких недав­них неудачах в бизнесе, об автомобильной аварии год назад и о явно незначительном разногласии с женой по поводу того, когда детям ложиться спать.

Он снова остановился, бросил на меня свой быстрый присталь­ный взгляд, и внезапно я понял, что смотрю на человека, объя­того крайним ужасом. Я пошел на рассчитанный риск:

— Вы чертовски испуганы!

Его лицо застыло с выражением улыбки хорошего парня; и те­перь он выглядел так, как будто вот-вот закричит. Он молчал це­лую долгую минуту. Затем он шумно вздохнул и провалился в кресло, как будто его поддерживал в прямом положении только сдерживаемый вздох.

— Да. Боюсь. — Его слабый голос странно контрастировал с те­ми искусственными интонациями, которые он использовал раньше.

Так Лоренс приступил к своей психотерапии.

Мы сидели, молча глядя друг на друга, понимая, что вошли в открытый контакт, к которому ни один из нас не был полностью готов. Я осторожно затаил дыхание и ждал. Постепенно он опра­вился. Я распознал его побуждение вновь надеть маску вежливос­ти и компетентности. Но он был слишком утомлен, чтобы выдер­жать ее вес.