Михаил Швецов - Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы Страница 8

Как-то настал праздничный день, а нас в праздники сажали под замок — это называлось праздничной изоляцией, — и были люди, которые встречались друг с другом, познакомились друг с другом, поверили друг другу именно на этих «изоляциях». Как ни страшна, как ни унизительна была изоляция — она была легче работы для заключённых пятьдесят восьмой. Ведь изоляция была отдыхом — пусть минутным, а кто бы тогда разобрался, минута или сутки, или год, или столетие нужно нам, чтобы вернуться в прежнее своё тело — в прежнюю свою душу мы не рассчитывали вернуться. И не вернулись, конечно. Никто не вернулся.

Колонизация края требует твёрдой линии в создании всяких препятствий к отъезду, государственной помощи и постоянного внимания приезду, завозу на Колыму людей. Эшелон заключённых — просто наиболее простой путь обживания новой трудной земли.

К нам подошёл Зуев, десятник.

— У меня к тебе просьба. Не приказ! Напиши мне заявление Калинину. Снять судимость. Я тебе расскажу, в чём дело.

Трудно мне было писать, и не только потому, что загрубели руки, что пальцы сгибались по черенку лопаты и кайла, и разогнуть их было невероятно трудно. Можно было только обмотать карандаш и перо тряпкой потолще, чтобы имитировать кайловище, черенок лопаты. Когда я догадался это сделать — я был готов выводить буквы.

Трудно было писать, потому что мозг загрубел так же, как руки. Потому что мозг кровоточил так же, как руки. Нужно было оживить, воскресить слова, которые уже ушли из моей жизни. И, как я считал, навсегда… Я не мог выжать из своего иссушенного лагерем мозга ни одного лишнего слова. Не мог заглушить ненависть. Я не справился с работой и не потому, что слишком велик был разрыв между волей и Колымой, не потому, что мозг мой устал, изнемог, а потому, что там, где хранятся прилагательные восторженные, там не было ничего, кроме ненависти. Подумайте, как бедный Достоевский все десять лет своей солдатчины после Мёртвого дома писал скорбные, слёзные, унизительные, но трогающие душу начальства письма. Достоевский даже писал стихи императрице. В Мёртвом доме не было Колымы. Достоевского постигла бы немота, та самая немота, которая не дала мне писать заявление Зуеву».

Примеров возникновения и развития клиники шизофрении в местах изоляции благодаря вневременному подвигу писателей-мучеников (а вовсе не докторов, молчаливых наблюдателей) сегодня накоплено уже предостаточно. Просто надо захотеть видеть, читать и понять. А если прислушаться к тем, кто умеет постигать мир не только во время испытания страстями? Наш современник И. Гарин писал: «Сознание и подсознание, разум и интуиция неотделимы, а если отделены, то это симптом болезни». («Воскрешение духа». — М.: Терра, 1992. — 640с.)

Для тех, кто только хочет знать больше, поясню: «сознание» — современное представление о «духе-душе», а «подсознание» — соотносится с понятием «тело». Таким образом, так называемый научно-медицинский подход, ещё несколько столетий назад, благодаря Декарту, отделившему душу от тела, создаёт предпосылки для возвращения к предкам, в шизофрению. Но ведь и полвека назад Ролло Мэй говорил: «Многие психотерапевты отмечают, что число пациентов, проявляющих шизоидные черты, неуклонно растет. «Типичное» для нашего времени психическое затруднение — не истерия, как во времена Фрейда, а шизоидный тип, то есть человек, который отделен, оторван, утратил привязанность, имеет тенденцию к деперсонализации и выражает свои проблемы смысловыми интеллектуализациями и техническими формулировками» (May Rollo. Existence: A new Dimension in Psychiatry and Psychology. - New York: Basic Books, 1958. - P. 56).

В журнале «Психология. Пермь» (2010, № 19) опубликовано интервью известной общественной деятельности России, домашней акушерки Е. Ломоносовой с психологом, ректором Московского института христианской психологии А.В. Лоргусом, где он, в частности сказал: «Развитие [современных детей] дисгармонично, оно интеллектуально. К сожалению, это общемировой процесс в наших постхристианских цивилизациях. Он негармоничен, потому что развивает интеллект и не развивает эмоциональную сферу личности. Поэтому у нас гораздо больше становится шизоидов. Посмотрите на 14-летних вундеркиндов, поступивших в ведущие вузы, где развивают теоретическую физику, математику, программирование. Они почти все — шизофреники. Их охотно берут в эти заведения, потому что шизофреники чрезвычайно эффективны. Они нестандартно смотря на мир, но они — больные. Как раз об этой проблеме — американский фильм «Игры разума», об использовании больного человека «оборонкой»».

Шизофрения живёт за колючей проволокой

Давайте всё же вернёмся обратно в концентрационный лагерь и опять в то страшное время, когда вдруг недавно здоровые, честные и успешные борцы за коммунизм (часто самого высокого общественного положения) начали испытывать на себе симптомы шизофрении — дезориентацию в пространстве, месте и времени, впадать в бред и членовредительство, поедать отбросы всякого сорта. Только теперь поближе к столице «самых счастливых людей на свете», в Тайшетлаг и Озёрлаг. Кстати, постоянно говорить не то, что думаешь, жить с тем, кого ненавидишь, но целуешь ему ручки и прочее, раздваиваться между тем, что хочешь и не можешь иметь — это и будет неуклонная дорога к Ш. или уже сама Ш. (А. Менегетти «Клиническая онтопсихология» — Пермь: Хортон Лимитед, 1995. — 470 с.). Тот самый мученик Борис Дьяков, который совершил дважды героический подвиг: сначала выжил (хотя не полагалось), а потом написал для всех остальных (и даже напечатал), — нам завещал не терпение, а знание — как избежать превращения разумных людей в шизофреников («Повесть о пережитом. — М.: Сов. Россия, 1966. — 264 с.»).

Уже вначале читаем: «Как мы измолчались! — болезненно думал я. — Неужели никогда не сможем рассказать о себе и никто не узнает о наказанных без преступления и о преступниках без наказания?.. И меня вправду будут считать справедливо осуждённым?.. Это же чудовищно: я — участник троцкистской группы Варейкиса?!»

Бывший до лагеря опорой режима командир корпуса Тодорский делился своим горем: «Когда после приговора меня привезли в Бутырку, все в камере горячо поздравляли: вырвался, мол, из петли!.. Вскоре отправили на север… Был я грузчиком на пристани Котлас, землекопом на стройке шоссе. Вместе со мною оказались там замечательные люди: учёный-микробиолог Павел Феликсович Здрадовский, сердечный человек!.. Академик из Киева Шаблиовский Евгений Степанович… был он директором Шевченковского института… ну и всем известный писатель Остап Вишня».

В том воспитательном учреждении по «перековке» людей разрешали иногда даже читать газеты. Но это и приводило немалое число людей, не сумевших примириться со страшной реальностью, к самоубийствам: «С ненасытностью вконец изголодавшегося человека принялся я листать газеты. Находил фамилии друзей, товарищей по работе, узнавал, что творилось в мире, пока я сидел в тюрьме, чем жила страна… Возникало странное и страшное чувство: у себя на родине ты мучаешься смертельной тоской по родине! Со времён Софокла не было на арене человечества подобной трагедии…»

Автор делится и наблюдениями над заключёнными с дезориентацией в месте и времени: «Львовский невропатолог Бачинский умудрялся вести в лагере научную работу: писал диссертацию о гипертонии, ночами просиживая в четвёртом физиотерапевтическом корпусе, которым руководил».

Его мышление раздваивается: «И всё думал о своём…Страшен не лагерь. Он и должен быть строгим для преступников. Страшно другое: здесь — наказанные без преступления. Таких сотни. А может быть… ужасно об этом подумать… тысячи и тысячи!.. Кто загнал нас сюда? Кто объявил нас врагами?.. Фашисты, ненавистники советского строя? Так нет же! Это бесчеловечное и жестокое совершают люди, у которых такие же партийные билеты, какие были у нас… Мы вместе строили новую жизнь, защищали её! Вот что сводит с ума!»

«… И Сталин поверил, что это всё враги? Но если его могли так обмануть, значит, он не тот великий и мудрый, которому мы верили… А если всё исходит от него самого?..» Далее о том же: «А я мучался от напряжённых мыслей: «Что же случилось со всеми нами?.. Мы члены ленинской партии, а нас тут называют фашистами?! Или произошло ещё неведомое сейсмологам землетрясение: дома, города, сёла — вся твердь осталась на своём месте, а люди, в силу каких-то подспудных тектонических сдвигов, внезапно переместились кто куда».

Конечно, мысли всегда приходят первыми. Но позднее на сцену выходят и совсем невероятные поступки. Бедным доходягам вдруг стали платить небольшие деньги за их самоубийственные мучения, а те решили подарить их «любимой Родине»: «Необычайное известие: заключённым, имеющим деньги на лицевом счёте, разрешается подписка на заём…Я бегом в клуб… На стене — лозунг: «Заём укрепляет могущество нашей Родины».