Сопротивление и покорность - Дитрих Бонхеффер Страница 23

очень деликатно рассматривает человека извне, но не изнутри. Всякое любопытство чуждо ему. На меня произвело сильное впечатление, когда госпожа фон К. как-то с неподдельным ужасом рассказала мне об одном фильме, где с помощью замедленной съемки было запечатлено развитие растения; для нее и ее мужа это было невыносимо, они восприняли это как недопустимое вторжение в таинство жизни. Такой образ мыслей близок Штифтеру. Но не ведет ли отсюда мостик к так называемому английскому «ханжеству», которому противопоставляют немецкую «честность»? Я думаю, что мы, немцы, никогда по-настоящему не понимали значения слова «сокровенность», иными словами, status corruptionis мира. Кант однажды верно заметил в «Антропологии», что тот, кто не понимает значения видимости в мире и оспаривает ее, тот совершает предательство по отношению к человечеству.

Кстати, не ты ли достал книгу о «Витико», которую мне принесли в пятницу? А кто еще мог бы это быть? Я ее прочел отчасти с большим интересом, хотя написана она скорее добросовестно, чем умно. Большое тебе спасибо!

Возвращаясь к теме: «говорить правду» (о чем я написал статью) означает, на мой взгляд, говорить, как дело обстоит в действительности, т. е. уважая тайну, доверие, сокровенность. «Предательство», например, не есть правда, так же как фривольность, цинизм и т. п. Сокровенное можно раскрывать только на исповеди, т. е. перед Богом. Но об этом когда-нибудь скажу побольше!

Для психологического преодоления всяких мерзостей имеется один относительно легкий способ – «не думать о мерзостях» (я примерно освоил его) и один более трудный: держать их перед глазами и стараться преодолеть (на это я еще не способен). Но последнему способу выучиться надо, ибо первый есть не что иное, как мелкий самообман, пусть и дозволенный.

15.12.43

Когда вчера я читал твое письмо, у меня было такое чувство, как будто источник, без которого моя духовная жизнь начала иссыхать, после долгого, долгого ожидания дал снова первые капли влаги. Тебе, наверное, это покажется преувеличением… Для меня же, в моей отрезанности от мира, все по-иному. Я вынужден жить прошлым… Во всяком случае, твое письмо снова привело в действие мои мысли, слегка заржавевшие и утомившиеся за последние недели. Я ведь настолько привык жить в постоянном духовном обмене с тобой, что внезапный и столь длительный перерыв означал для меня глубокую перестройку и тяжелые лишения. Теперь, по крайней мере, мы можем вести разговор… Хорошо бы Рёдеру с компанией не удалось еще и разрушить наши столь необходимые личные связи; они и так уже много чего натворили.

…А теперь я с радостью вбираю в себя твою «вечернюю беседу» (здесь снова погас свет, и я как раз сижу при свечах). Я представляю себе, будто мы сидим в те далекие времена после ужина (и регулярных вечерних занятий[8]) в моей комнате наверху и курим, время от времени подходим к клавикорду, берем аккорды, рассказываем друг другу о том, что принес сегодняшний день. Я бы до бесконечности расспрашивал тебя о периоде подготовки, о твоей поездке к Каролусу[9]… А в конце концов я бы стал тебе рассказывать, например, что, несмотря на все то, о чем я писал тебе, здесь мерзко, что жуткие впечатления преследуют меня до глубокой ночи и что отогнать их удается только повторением бессчетных стихов из песен, и что после такой ночи просыпаешься иногда со вздохом, а не с хвалой Богу. К физическим лишениям привыкаешь; можно сказать, что вот уже несколько месяцев живешь, не ощущая тела (даже чересчур); напротив, к психическим нагрузкам привыкнуть нельзя; у меня такое чувство, будто я состарился от увиденного и услышанного, и мир становится для меня невыносим и отвратителен. Наверное, ты сейчас удивляешься тому, что я так говорю, и вспоминаешь мои письма; да, ведь ты сам написал так мило, что я «постарался» успокоить вас относительно моего положения. Я часто себя спрашиваю, кто я – тот ли, кто в этих жутких условиях постоянно корчится и мучается, как от похмелья, или тот, кто хлещет себя бичом, вызывая восхищение со стороны (да и в глубине своей же души) выдержкой, спокойствием, невозмутимостью, превосходством (иными словами, всем этим театром, или это не театр?)? Что это такое – манера держать себя? Короче, оказывается, что не знаешь самого себя и уже не придаешь этому значения, а пресыщение всякой психологией и отвращение перед анализом души углубляются с каждым днем. Думаю, что именно поэтому мне были так важны Штифтер и Готхельф. Есть вещи поважнее, чем самокопание.

Потом я бы, наверное, поинтересовался, думаешь ли ты, что этот процесс, в котором я оказался связанным с абвером (и я считаю, что это едва ли останется тайной), поставит под угрозу мою профессиональную деятельность в будущем? Этот вопрос я могу вначале обсуждать только с тобой, и, может быть, если разрешат свиданье, мы сумеем немного поговорить об этом. Подумай и скажи мне правду.

…Иногда мне кажется, что вся жизнь в основном уже позади, и мне осталось только закончить «Этику». Но знаешь, в такие минуты меня охватывает желание, которое не с чем сравнить, – желание не исчезнуть бесследно (пожалуй, это желание скорее ветхозаветное, чем новозаветное).

…Только бы нам повидаться перед твоим отъездом на свободу! Но если уж мне суждено встретить Рождество в тюрьме, то я отпраздную его по-своему, как на фронте, об этом можешь не беспокоиться. Легче выигрывать крупные сражения, чем вести каждодневную изматывающую мелочную войну. Я все-таки надеюсь, что в феврале тебе как-нибудь удастся выбить отпуск на несколько дней, а уж к тому времени меня наверняка выпустят, ведь не будут же они меня держать из-за той чепухи, которую они мне шьют.

Я опять переписываю статью «Что значит говорить правду?». Значение доверия, верности, тайны я стараюсь выделить в противовес «циничному» понятию правды, для которого все эти связи не существуют. «Ложь» есть разрушение, враждебность по отношению к реальности в том виде, в каком она существует в Боге; тот, кто цинично правдив, лжец. Кстати, как ни странно, но я не могу сказать, что мне недостает богослужения. В чем тут дело?

Твое библейское сравнение с «поеданием письма» очень мило.

Если ты попадешь в Рим, навести там Ш. в отделе Propaganda fide!

Каким тоном разговаривают с тобой солдаты? Грубо, или все-таки они уважают тебя? Здесь, в лазарете, все делается, конечно, в открытую, но свинства нет. Некоторые из молодых заключенных, как мне кажется, настолько подавлены длительным одиночеством и долгими вечерними часами сидения в темноте, что от этого просто погибают. Безумие держать их месяцами без работы взаперти; в любом отношении это только деморализация…

18.12.43

Ты должен тоже получить хотя бы одно рождественское послание. Я уже не верю в освобождение. По моим расчетам,