Глеб Ястребов - Кем был Иисус из Назарета? Страница 26

Вдумаемся в смысл сказанного: речь не может идти о том, что Царство Божие представляет собой некую вечно доступную реальность (как это выходит у «семинара по Иисусу»). Иначе не было бы сказано, что оно «пришло» (Синодальный перевод: «достигло»). (Кстати, это свидетельствует против вышеупомянутых теорий Фанка и его коллег.) Кроме того, «приход» Царства здесь приходится понимать в относительном смысле: без сомнения, Иисус отдавал себе отчёт, что далеко не все одержимые исцелены, — для эсхатологического экзорциста ещё работы невпроворот. Иными словами, данное речение лучше рассматривать тоже в контексте апокалиптического мировоззрения: Иисус считал, что Царство Божие столь хронологически близко, что оно уже начинает наступать, что знаки его скорого прихода уже можно наблюдать. Можно провести такое сравнение: гость ещё не появился на пороге, но его шаги уже слышны, он уже стучит в дверь.

К этому же ряду часто относят квазивизионерское речение из особого материала Луки. Оно поставлено в контекст реакции Иисуса на восторженные рассказы его учеников, что им тоже удаётся изгонять бесов:

Я видел сатану, спадшего с неба как молнию.

Высказывание засвидетельствовано лишь в одном позднем источнике (Евангелие от Луки, 90-е годы), поэтому его принадлежность Иисусу находится под некоторым вопросом. Большинство исследователей, однако, считают его аутентичным: использован слишком уж необычный и даже странный образ, чтобы его можно было приписать творчеству самого евангелиста. (Речения выдуманные обычно прозрачны по смыслу!) Мы называем это речение «квазивизионерским», поскольку неизвестно, лежит ли в его основе какое-то мистическое видение, или перед нами чистая метафора. Пожалуй, стоит согласиться, что смысл здесь аналогичен Мф 12:28/Лк 11:20: власти сатаны приходит конец. Образ молнии означает не столько быстроту, сколько зрелищную наглядность и очевидность: неуклонное воцарение Бога можно наблюдать в совершаемых экзорцизмах.

И, наконец, ключевой отрывок для нашего раздела.

Не придёт Царство Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там: Ибо Царство Божие — среди вас.

Здесь возникают трудности с переводом. Греческое выражение «энтос хюмон» можно понять и как «внутри вас», и как «среди вас». Первый вариант, которому следует и Синодальный перевод, имеет параллель уже в Евангелии от Фомы (логия 3:3: «Царство внутри вас») и привлекал многих толкователей, начиная со святоотеческого периода. Однако второй вариант более вероятен: заметим, что в контексте Луки Иисус обращается не к своим ученикам, а к фарисеям, далеко не всегда сочувствующим ему и часто даже выступающим против него. Вообще образ фарисеев в Евангелии от Луки и Деяниях Апостолов отнюдь не лестный: вспомним хотя бы притчу о мытаре и фарисее (Лк 18:9–14). Поэтому вряд ли ответ Луки на проблемы эсхатологии состоял в том, что Царство Божие надлежало искать во внутреннем мире фарисеев. Сложно представить, что и исторический Иисус при его крайне сложных, часто конфликтных, отношениях с фарисеями стал бы утверждать о пребывании в них Царства.

Общий смысл отрывка, возможно, состоит в том, что начало прихода Царства — неприметное, неброское. Тем не менее происходящие события уже можно рассматривать как вступление Царства в свои права. Вопреки мнению «семинара по Иисусу» нет оснований считать, что Лк 17:20–21 несовместимо с апокалиптическим миросозерцанием. Сам евангелист Лука совместил идею Царства как нынешней реальности и Царства как будущей реальности в рамках одной главы, и ни из чего не видно, что Иисус не мог поступать так же.

5. Сочетание двух аспектов Царства в проповеди Иисуса

Мы пришли к выводу, что обе группы речений восходят к Иисусу: Иисус был апокалиптическим проповедником, но при этом иногда (достаточно редко, впрочем) говорил и о Царстве как уже пребывающем на земле. Как такое могло получиться? Выше мы уже начали отвечать на этот вопрос. Остановимся на нём несколько подробнее.

Иисус начал свою проповедь как ученик и помощник Иоанна Крестителя, убеждённый, что вот-вот наступит апокалиптическая развязка мировой истории: нечестивцы будут наказаны, срублены подобно гнилым деревьям и брошены в огонь, а праведники обретут, наконец, вечное блаженство в преображённом мире. При этом убеждении он оставался всю жизнь: ни из чего не видно, что он разочаровался в апокалиптике вообще или в Иоанновом учении в частности. Апокалиптические высказывания в традиции доминируют, и Иисуса с полным основанием следует назвать апокалиптическим пророком. Тем не менее очевидно, что стимулы подкорректировать свои взгляды у него были: в частности, тот факт, что Креститель не дождался эсхатологического Конца, но погиб мученической смертью, да и вообще сам Конец всё более и более откладывался.

Задавая себе вопрос о том, как смотреть на отсрочку Конца, Иисус пришёл к весьма важным выводам. Во-первых, он решил, что Бог в своей милости даёт отсрочку, даёт шанс людям покаяться: израильтяне (а косвенным образом и язычники) во всех народах должны услышать весть о покаянии, после чего последует эсхатологическое восстановление Израиля, возвращение израильтян из «плена». Соответственно, прошение «да придёт Царство Твоё» в молитве, созданной им по образцу молитв синагогальных, обрело дополнительный подтекст: пусть будет успех миссии, пусть скорее все откликнутся на призыв к покаянию, чтобы наступило желанное Царство. При этом Иисус не выходил за рамки сроков, установленных Иоанном Крестителем: отчасти под влиянием авторитета учителя, отчасти переоценивая темпы миссии, но в основном недостаточно представляя размеры Земли, он оптимистически склонялся к мнению, что одного поколения хватит, и уже некоторые его современники доживут до наступления Царства «в силе» (Мк 9:1; 13:30). Впрочем, вопреки апокалиптической моде он не пытался назвать точную дату Царства: «О дне же том или часе никто не знает, ни ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» (Мк 13:32). Видимо, задержка с реализацией Иоанновых пророчеств навела его на мысль, что в прогнозах лучше быть осторожнее.

Во-вторых, Иисус пришёл к мысли, что близость Царства уже даёт о себе знать: её можно, так сказать, потрогать руками. Особенно же эсхатологическое вмешательство Бога проявляется в совершаемых им и его учениками исцелениях: Бог даёт возможность попирать тёмные силы, и это — добрый знак! Иисус был далёк от того, чтобы говорить, что Царство Божие уже полностью доступно в его служении (будь то через его личность, или через «поэтическое видение реальности», или через акты гуманизма), но в происходящих событиях он усматривал явный знак: Иоанн Креститель был прав и Царство всё более и более вступает в свои права...

Глава 6. Друзья и ученики

Прежде чем рассматривать дальше весть Иисуса, сделаем краткую паузу и задумаемся: что за люди были вокруг него во время его проповеди? «Вы друзья мои», — сказал он им незадолго до смерти (Ин 15:14). Один из этих людей его предал. Другие любили его настолько, что были готовы отдать за него жизнь...

1. Двенадцать: значение символа

Прежде всего отметим факт, не вызывающий сомнения у подавляющего большинства учёных: Иисус набрал двенадцать близких учеников («двенадцать апостолов»). Свидетельства об этом есть в ряде независимых друг от друга традиций: у Марка (Мк 3:13–19; 14:17, 20), Иоанна (Ин 6:67, 70–71; 20:24), в источнике Q (Мф 19:28/Лк 22:30), у Павла (1 Кор 15:5). Можно, однако, спросить: почему именно двенадцать, а не, скажем, шесть или тринадцать? Как справедливо заметили исследователи, число «двенадцать» имеет глубокий смысл в контексте апокалиптической проповеди Иисуса. Избрание Двенадцати — это символический пророческий акт.

Двенадцать — число колен (племён) Израилевых (Быт 35:22; 49:28; Числ 1:44). Но большая часть этих племён ко временам Иисуса уже много столетий находилась в рассеянии, а попросту говоря, пропала без вести. Однако многие иудеи верили, что в конце концов все колена вновь соберутся в Землю Обетованную: обетование об этом содержится уже у Иезекииля (Иез 47:13–48:29). Избрание Иисусом Двенадцати тесно связано с этой верой. Ещё раз приведём отрывок, на котором мы уже кратко остановились в предыдущей главе:

Истинно говорю вам, что вы, последовавшие за мной, — в Возрождении, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых.

Вопреки сомнениям некоторых скептиков этот материал явно восходит к самому Иисусу. Христиане не могли придумать и вложить его задним числом в уста Иисуса хотя бы по той простой причине, что среди Двенадцати был Иуда Искариот, который быстро отпал и погиб, и тем самым заведомо не мог войти в число правителей над двенадцатью коленами. Между тем, согласно прямому смыслу высказывания, Иуда Искариот должен быть среди этих избранных. Значит, обетование было высказано до предательства Иуды, а это могло быть лишь при жизни самого Иисуса. Кроме того, у первохристиан не было никаких оснований выдумывать подобные речения, поскольку в Иерусалимской церкви не существовало правления Двенадцати.