Алистер МакГрат - Богословская мысль Реформации Страница 31

Тем не менее, схоластика также сыграла Значительную роль в богословском достижении Лютера. Одним из ироничных моментов в развитии Лютера является то, что он пользовался схоластическим инструментом для того, чтобы вырваться из своего первоначального схоластического окружения. Этим инструментом был конкретный способ интерпретации текста, широко распространенный в средневековый период, известный как «Quadriga», или «четырехсторонний смысл Писания», который мы подробно обсудим ниже. Этот способ подхода к библейскому тексту позволял выделить четыре значения одного и того же места: дословное значение и три духовных, или недословных значения. Именно сосредоточение на одном из этих духовных значений текста («тропологическом» значении) в сочетании с дословным значением позволили ему достичь своих взглядов на «праведность Божию». При дословном рассмотрении праведность могла указывать на Божественное наказание грешников. Однако при тропологическом (недословном) рассмотрении она относилась к Божественному награждению грешников праведностью. (Интересно отметить, что никто из других реформаторов не пользовался в такой значительной степени схоластическими методами, что указывает на необычно близкую связь Лютера со средневековой схоластикой в этот период). Так была подготовлена почва для разрыва Лютера с «via modema».

Каковы же были последствия открытия Лютера? Первоначально Лютер почувствовал необходимость разоблачить несостоятельность доктрины оправдания, связанной с «via modema». Работая исключительно в несколько ограниченном кругу богословского факультета Виттенбергского университета, Лютер начал наступление на схоластику. Например, диспут против схоластического богословия, состоявшийся в сентябре 1517 г., был, в действительности, направлен против одного схоластического богословаГавриила Биля, представлявшего «Via moderna». [10] После прочтения в начале 1517 г. творений Августина декан факультета Андреас Боденстайн фон Карлстадт стал разделять взгляды Лютера: из самого яростного сторонника схоластики в Виттенберге он превратился в одного из самых суровых ее критиков. В марте 1518 г. Карлстадт и Лютер провели реформу богословского факультета, убрав из программы практически все, что было связано со схоластикой. Отныне студенты богословия в Виттенберге изучали не схоластику, а Августина и Библию.

Однако на богословском факультете Виттенберга было не так уж много студентов, а сам Виттенберг занимал далеко не первое место среди европейских университетов. Необходимо подчеркнуть, какое несущественное значение имели «новые» взгляды Лютера. Все, о чем мы говорим, является не более чем изменениями богословской программы второразрядного университета, без какого-либо существенного значения для Церкви и общества. Как же могла незначительная академическая дискуссия превратиться в великое народное движение Реформации? Мы уже видели, что часть ответа заключается в гуманистической поддержке Лютера после Лейпцигского диспута (см. стр. 84, 87). Другая часть заключена в социальных измерениях доктрины оправдания, к которым мы сейчас обращаемся.

Может показаться, что вопрос о том, как прощается грех, следует адресовать соответствующим разделам учебников по богословию. Однако, в период позднего средневековья грех рассматривался как нечто видимое и социальное, требующее видимого и социального прощения. Во многом развитие теории таинства покаяния в средние века можно рассматривать как попытку консолидации социальных оснований покаяния. Прощение не является личным вопросом между отдельным человеком и Богом — это общественный вопрос, в котором участвуют отдельный человек, Церковь и общество. В 1215 г. Четвертый Латеранский Собор объявил, что «все верующие обоих полов, достигшие совершеннолетия, должны лично исповедоваться в своих грехах священнику и стараться исполнить наложенную эпитимию». Таким образом, священник и эпитимия были прочно установлены как часть средневекового процесса, в котором, согласно представлениям того времени, Бог прощал грехи через назначенных человеческих представителей и мирские средства. [11]

Туманность церковной точки зрения на относительный вклад в покаяние кающегося и священника неизбежно привели к развитию ряда весьма сомнительных народных верований. Спасение широко рассматривалось как нечто, что можно было заслужить добрыми делами. Запутанное и туманное богословие о прощении периода позднего средневековья, особенно относительно индульгенций, придавало вес предположению, что возможно приобрести как прощение грехов, так и освобождение от «очистительного наказания». Другими словами, вечное наказание, являющееся результатом греховных действий, можно было уменьшить, если не отменить, уплатив соответствующую сумму денег соответствующему церковному лицу. Так, кардиналу Альбрехту Бранденбургскому удалось обеспечить освобождение от очистительных наказаний в течение 39 млн. 245 тыс. 120 лет. Если такие верования и противоречили учению Церкви, то она не делала никаких попыток вывести своих членов из заблуждения. Имеются основания полагать, что терпимость к такой практике доходила до неофициального включения ее в структуры Церкви. Власть и доход церковных учреждений и их руководителей были тесно связана с продолжением такой практики и верований.

Чем же была индульгенция? Первоначально индульгенции представлялась денежным или благотворительным даром в знак благодарности за прощение. К началу шестнадцатого века, однако, эта невинная идея преобразовалась в важный источник доходов для папства, столкнувшегося с финансовым кризисом и готового к более гибким действиям, чтобы преодолеть его. Гнев Лютера был, в первую очередь, вызван техникой продажи, использованной Иоганном Тецелом. Всего лишь за три марки можно было получить избавление от всех наказаний, с которыми грешнику пришлось бы столкнуться в чистилище, и многие считали, что от такого предложения трудно отказаться. В век, который знал, как получать удовольствие от своих простительных грехов, возможность грешить без страха Божественного наказания была чрезвычайно соблазнительна. Предложение Тецеля о том, что можно освободить душу любимого человека от страданий чистилища, заплатив разумную сумму денег (основанную на скользящей шкале в соответствии с достатком человека), было привлекательно для живых, которые чувствовали вину перед мертвыми.

В начале шестнадцатого века индульгенции были крупным источником папских доходов, и, как указывает корыстная сделка между папой, Альбрехтом Бранденбургским и банкирским домом Фуггеров, эти средства оседали в целом ряде кошельков. Во времена, когда церковные должности часто покупались, а не заслуживались, покупатели считали себя вправе получать доход от вложенных денег. По этой причине всячески поощрялись такие обряды, как обедни за умерших и т.д. В результате этого финансовые интересы ряда сторон требовали сохранения той туманности доктрины оправдания, какой она была в начале шестнадцатого века. Уникальная и незаменимая роль священника в исповеди и прощении приводила к злоупотреблениям, и, согласно имеющимся свидетельствам, взяточничество духовенства было немалой проблемой накануне Реформации.

Доктрина оправдания верой Лютера и связанная с ней доктрина «священства всех верующих» приобрела, таким образом, важность, выходящую далеко за рамки академического богословия. Она выбивала почву из-под ног церковных доходов, о которых мы только что упомянули. Прощение было делом между верующим и Богом: больше в этом не участвовал никто. Не требовался священник для произнесения отпущения — верующий мог прочесть в Писании об обещаниях прощения тем, кто кается в своих грехах, и не нуждался ни ком, кто бы повторял и исполнял эти обещания. Для получения Божественного прощения не требовалось никакой платы. Концепция чистилища, на которой основывалось многое из народных суеверий и их церковная эксплуатация, отвергалась как выдумка, не содержащаяся в Писании. Вместе с отрицанием существования чистилища изменилось отношение к смерти и умершим и обряды, которые были с этим связаны. Новый акцент на отношениях отдельного человека с Богом, частично обязанный своим появлением индивидуализму Ренессанса, а частично — Новому Завету, оставлял «за кадром» учреждения Церкви. Лютер нападал не только на доходы, получаемые от продажи индульгенций, — эта практика противоречила его взгляду на роль Церкви в отпущении грехов.

Акция Лютера, выразившаяся в том, что 31 октября 1517 г. (который в настоящее время отмечается в Германии как День Реформации) он прибил к дверям виттенбергского храма Девяносто пять тезисов об индульгенциях, была не просто протестом против рекламной кампании Тецеля, которая, по выдвигаемым обещаниям могла сравниться с современными рекламами стиральных порошков. Не было это и требованием, чтобы Церковь прояснила свое учение о прощении. Она ознаменовала появление нового богословия о прощении (или, точнее, появление заново старого и, очевидно, забытого богословия спасения), которое грозило лишить официальную Церковь участия в процессе прощения, угрожая, таким образом, материальным интересам папы, большой части духовенства, некоторых князей и одного очень влиятельного банкирского дома (дома Фуггеров в Аусбурге, который заменил дом Медичи в должности официальных банкиров Церкви после того, как Лев X, сам являющийся представителем семейства Медичи, занял папский престол в 1513 г.) Доктрина оправдания одной верой подтверждала то, что Божественное прощение даровалось, а не покупалось, и было доступно всем, независимо от материального и социального положения. Связанная с ней доктрина «священства всех верующих» означала, что верующий, с благодатной помощью Божией, мог сам сделать все, что необходимо для его спасения, не прибегая к помощи ни Церкви, ни священников (хотя сам Лютер считал, что профессиональные проповедники и учреждения Церкви должны играть существенную роль в христианской жизни). Поэтому не вызывает удивления, что взгляды Лютера были с волнением восприняты церковными учреждениями и вызвали такой интерес у многих мирян того времени.