Слово Божие и слово человеческое. Римские речи - Сергей Сергеевич Аверинцев Страница 34

телесности и делового почтения к законам вещи реставрируется в настоящее время в полемике с субъективизмом и волюнтаризмом – в католической теологии (ср. у У. фон Бальтазара: «Человек приемлет меру вещей и сообщает им свою меру в точной правильности предметного разумения, которое отвечает объективным реальным и идеальным законам мира» – von Balthasar H. U. Christlicher Humanismus, в журн.: «Studium generale», H. 2, 1948, Jg 1, S. 70).

Библиография

1. Флоровский Г., О почитании Софии Премудрости Божией в Византии и на Руси, «Труды V съезда русских академических организаций за границей», ч. 1, София, 1932.

2. Leisegang H., Sophia, в кн.: Paulys Real-Encyclopädie der classischen Altertumswissenschaft, Reihe 2, Halbband 5, Stuttg., 1927.

3. Boulgakov S., The wisdom of God. A brief summary of sophiology, N. Y.; L., 1937.

4. Ammann A. M., Darstellung und Deutung der Sophia im vorpetrinischen Russland, «Orientalia Christiana Periodica», 1938, Vol. 4, P. 120–56; Sholem G., Zur Entwicklungsgeschichte der kabbalistischen Konzeption der Schechinah, «Eranos-Jahrbuch», 1952, Bd 21, S. 45–107.

5. Jaeger H., The Patristic conception of wisdom in the light of biblical and rabbinical research, «Studia Patristica», 1961, Vol. 4, P. 90–106.

6. Gladigow В., Sophia und Kosmos. Untersuchungen zur Frühgeschichte von Sophos und Sophie, Hildesheim, 1965.

София как Русская идея[220]

На протяжении последних двух десятилетий по всему миру было устроено немало выставок древнерусского искусства. Несмотря на разнообразие названий и экспонатов, главная цель их устроителей все еще состоит в том, чтобы продемонстрировать возвышенные эстетические черты иконописи. Тем не менее для большинства посетителей выставок иконопись по-прежнему является экзотическим феноменом, привлекательным в силу необычности его языка и яркой экспрессивности образов. Гораздо меньше внимания уделяется связи иконописи с духовной жизнью русских людей, с их идеалами, мировосприятием, с теми особенностями, которые могут быть определены как «мудрая жизнь по вере», т. e. как исповедание веры.

Предстоящая выставка[221], которая подготовлена при участии крупнейших музеев России, предоставивших для нее наиболее значительные произведения самого высокого художественного достоинства и редкого иконографического мастерства, призвана исправить этот недостаток.

Икона Софии Премудрости Божией – одна из самых изощренных и загадочных, бывшая предметом разнообразных и зачастую противоречивых интерпретаций на протяжении веков, – имела особую важность для России с са́мого начала ее христианизации. И не является случайным тот факт, что наиболее древние храмы Киева, Полоцка и Новгорода были посвящены Св. Софии. Разнообразная и сложная иконография Софии сочетает в себе все темы, относящиеся к Божественному попечению о человеческом роде, его спасении и обращении к Богу. Русские люди всегда интересовались проблемой взаимоотношений между Богом и тварным человечеством. Наряду с ответом на обычный вопрос: «Какой человек приятен Богу? Что делать, чтобы угодить Ему?» – они изо всех сил пытались найти ответ и на вопрос: «Для чего нужен человек – Богу?» и особенно предпочитали размышлять над тем, что́ есть Божественная любовь. Такова икона Св. Софии – творческого ипостасного принципа Бога, ликом обращенного к человечеству, творящего на земле Церковь как прообраз грядущего Царства Божия – идеального мира, преображенного посредством Божественной жертвенной любви, разрешающей все возможные проблемы.

В различных изображениях Софии российские иконописцы запечатлели также образ реализованной Божественной идеи, представляющей собой воссоединение Сил Небесных и человечества у престола Христа Премудрости, на который Он воссядет после Страшного суда, равно как начало осуществления этой идеи на путях, которыми Премудрость влечет людей к престолу Своему. Именно непостижимость путей, их бесконечная сложность и непредсказуемость привлекали русского человека к образу Софии, вставшей на перекрестке этих путей. Его неутолимая жажда задаваться вопросами превосходила возможности получения ответов на каждый из них. Невозможность постижения человеческим разумом благодати, дарованной Премудростью Бога миру, порождали как страх и восторг, так и надежду, что затем побуждало искать как вербальные, так и зрительные формы для выражения всех этих чувствований и помышлений. Во всех иконографических воплощениях образа Софии, временами поражающих своей аллегорической сложностью, их поэтическая сущность всегда преобладает над абстрактными схоластико-научными богословскими схемами. Самая важная особенность русской иконы состоит в том, что она никогда не воспринималась верующими только как живопись, т. е. только как сотворенное руками подобие действительности. В иконе они усматривали зеркальное отражение небесного мира, образ воплощенного Слова.

Устроители выставки желали бы, чтобы этот поэтический элемент чувства и мысли, нередко сокрытый от внешнего взгляда, но весьма существенный и столь драгоценный для русского сердца, стал понятен и доступен зрителям, знакомящимся с выставкой «София как русская идея».

Речь на открытии выставки «София: Премудрость Божия»[222]

Ваше высокопреосвященство, госпожа председатель, дамы и господа!

Я глубоко взволнован тем, что мне оказалось суждено говорить сегодня на открытии выставки русских икон в Ватикане. Единственное, чем я могу объяснить для себя волю Провидения, определившую для присутствия здесь лицо столь недостойное, ничем не заслужившее такой чести, состоит в том, что у меня при отсутствии заслуг достаточно чувствительности и воображения, чтобы оценить масштаб момента: открытие выставки икон, сконцентрировавших в себе самую душу русского Православия, здесь, в самом сердце католического христианства. Событие это действительно имеет измерения, соразмерные миллениуму. Я пытаюсь представить себе, что чувствовали бы и что говорили бы при таком случае те, кого уже нет с нами, например, русский поэт и мыслитель Вячеслав Иванов, тот, кто впервые назвал Восток и Запад двумя легкими вселенского Христианства и который скончался здесь, в Риме, ровно полвека тому назад. О, насколько лучше было бы, если бы сегодня мог говорить он; и мы, призванные говорить в определенном мистическом смысле вместо него и за него, пожелаем себе не забывать об этом и живо чувствовать контраст между значительностью темы и момента, с одной стороны, и нашим недостоинством – с другой.

Я позволю себе начать с воспоминания о тексте Библии, имевшем особое значение для литургической, иконографической и мистической символики на Востоке и на Западе христианского мира: это главы 7–8 Притчей Соломоновых. В них попеременно возникают два противостоящие друг другу образа. Один из них – «жена чужая», протагонистка некоего метафизически увиденного блуда, лживая и дерзкая, ведущая свою жертву на гибель, как «птичку в силки» (7: 23). На поверхности она выглядит, как блудница в духе языческих культов, но, вглядевшись, мы видим, что она не только и не столько развратница в тривиальном, бытовом смысле, сколько проповедница зла, мастерица идеологии и пропаганды:

Женщина безрассудная и шумливая,

глупая и ничего не знающая,

садится у дверей дома своего на седалище,

на высотах города,

чтобы звать проходящих мимо,

идущих прямо своими путями:

«Кто глуп, обратись сюда!»