П Успенский - Новая Модель Вселенной Страница 37

Но, вообще говоря, фальсификация бывает двух родов: обыкновенная, когда вместо настоящего продукта дают заменитель – «вместо хлеба – камень, и вместо рыбы – змея», и более сложная, когда «низкая истина» превращается в «нас возвышающий обман». Это случается, когда какое-то явление, какая-то идея, постоянная и обычная в нашей жизни, нечто мелкое и незначительное по природе, расписывается и разукрашивается с таким усердием, что люди начинают наконец видеть в нем некую беспокойную красоту, некоторые черты, зовущие к подражанию.

Именно путем такой фальсификации ясной и простой идеи «дьявола» создан очень красивый «печальный демон, дух изгнанья».

«Демон» Лермонтова или «Сатана» Мильтона – это псевдодьявол. Идея «диавола», или «клеветника», духа зла и лжи, понятна и необходима в дуалистическом миропонимании. Но такой «дьявол» лишен привлекательных черт; между тем, «демон» или «Сатана» обладает многими красивыми и положительными свойствами: силой, умом, презрением ко всему мелкому и пошлому. Все это совсем не «дьявольские» черты.

Демон или Сатана – это приукрашенный, фальсифицированный дьявол. Настоящий дьявол, напротив, есть фальсификация всего светлого и сильного; он – подделка, подмена, опошление, вульгаризация, «улица», «бульвар».

В своей книге о Достоевском А.Л. Волынский обращает внимание на то, как Достоевский рисует черта в «Братьях Карамазовых».

Черт, которого видит Иван Карамазов, – приживальщик в клетчатых штанах, с ревматизмом и недавно привитой оспой. Черт – воплощенная вульгарность и пошлость; все, что он говорит, мелко и дрянно; это – сплетня, грязненькая инсинуация, желание подействовать на самые отталкивающие стороны человеческого характера. В лице черта говорит с Иваном Карамазовым вся пошлость жизни. Но мы склонны забывать настоящую природу черта и превращают его в оперного демона. Такие же демонические черты мы приписываем и сверхчеловеку. Но стоит посмотреть на них пристальнее, и они оказываются не более, чем фальсификацией и обманом.

Вообще говоря, чтобы понять идею сверхчеловека, полезно держать в уме все, противоположное ей. С этой точки зрения интересно отметить, что, кроме черта в клетчатых штанах, который привил себе оспу, существует и другой, хорошо известный тип, совмещающий в себе все то, что в человеке противоположно сверхчеловеческому. Таков римский прокуратор Иудеи времен Иисуса – Понтий Пилат.

Роль Пилата в евангельской традиции необыкновенно характерна и многозначительна, – если бы эта роль была сознательной, она была бы одной из самых трудных. Но странно: из всех ролей евангельской драмы роль Пилата менее всего нуждается в том, чтобы быть сознательной. Пилат не мог «сделать ошибки», не мог поступить так или иначе, и потому он взят в своем естественном состоянии, как часть своего окружения и условий, точно так же, как люди, собравшиеся в Иерусалиме на Пасху, как толпа, которая кричала: «Распни его!» Роль Пилата одинакова с ролью Пилатов в жизни вообще. Мало сказать, что Пилат казнил – это не отражает сущности его природы. Главное здесь в том, что он был почти единственным, кто понял Иисуса. Понял, конечно, по-своему, по-римски. И все же, несмотря на то, что понял, отдал на бичевание и на казнь. Пилат, несомненно, был очень умный человек, образованный и интеллигентный. Он совершенно ясно видел, что перед ним не преступник, «развращающий народ», как заявляли ему «истинно еврейские люди» того времени, не претендент на иудейский престол, а просто «философ», как мог бы он определить для себя Иисуса.

Этот «философ» возбудил его симпатию, даже сочувствие. Иудеи, требовавшие крови невинного, были ему противны. Но серьезно бороться за него, создавать себе неприятности, – это было для Пилата слишком. И поколебавшись немного, Пилат предал Иисуса.

У него была, вероятно, мысль, что он служит Риму и в данном случае охраняет спокойствие правителей, поддерживает порядок и мир среди покоренного народа, устраняет причину возможных волнений, хотя и жертвуя при этом невинным человеком. Это делалось во имя Рима, и ответственность, как будто, падает на Рим. Конечно, Пилат не мог знать, что дни Рима уже сочтены, и он сам создает одну из тех сил, которые уничтожат Рим. Но мысль Пилатов никогда не идет так далеко. Кроме того, у Пилата по отношению к своим поступкам была очень удобная философия: все относительно, все условно, ничто не представляет особой ценности. Это применение на практике «принципа относительности» – Пилат вообще удивительно современный человек. С такой философией легко лавировать среди жизненных трудностей.

Иисус даже помог ему, сказав:

Я... на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине.

«Что есть истина?» – иронически парировал Пилат.

И это сразу же поставило его на привычный путь мысли и отношения к вещам: напомнило ему, где он, кто он, показало, как он должен действовать.

Сущность Пилата в том, что он видит истину, но не хочет следовать ей. Чтобы не следовать истине, которую он видит, он должен создать в себе особое скептическое и насмешливое отношение к самой идее истины и к людям, стоящим за эту идею. Он не может уже в глубине души считать их преступниками, но он должен выработать определенное, слегка ироническое отношение к ним, которое позволяло бы в случае необходимости жертвовать ими.

Пилат пошел так далеко, что даже пытался освободить Иисуса; но, конечно, он не позволил бы себе поступков, которые компрометировали его – он не хотел выглядеть смешным в собственных глазах. Когда его попытки не удались, что, вероятно, можно было предвидеть, он вышел к народу и умыл руки, показывая этим, что слагает с себя всякую ответственность.

В этом весь Пилат. Символическое умывание рук нераздельно связано с образом Пилата. Он весь в этом символическом жесте.

Для человека подлинного внутреннего развития никакого «умывания рук» быть не может. Этот жест внутреннего обмана не может ему принадлежать.

«Пилат» – это тип, выражающий собой то, что в культурном человечестве препятствует внутреннему развитию человека и создает главную помеху на пути к сверхчеловеку. Мир полон больших и малых Пилатов. «Распятие Христа» никогда не совершается без их помощи.

Они прекрасно видят и понимают истину, но любая «печальная необходимость», или политические интересы, как они их понимают, или интересы собственного положения могут заставить их предать истину и затем умыть руки.

По отношению к эволюции духа Пилат – это остановка. Действительный рост заключается в гармоническом развитии ума, чувств и воли. Одностороннее развитие далеко идти не может – без соответствующего развития чувств развитие ума и воли никуда, как в данном случае, не приведет. Чтобы предать истину, Пилату необходимо сделать ее условной. Эта принятая Пилатом условность истины помогает ему выбираться из трудных положений, в которые загоняет его собственное понимание истины. Вместе с тем, эта самая условность истины останавливает его внутреннее развитие, рост его идей. С условной истиной далеко не уйдешь. «Пилат» обречен на то, чтобы вращаться по замкнутому кругу.

Другой замечательный тип в евангельской драме, также противоположный тому, что в современном человечестве ведет к сверхчеловеку, – это Иуда.

Иуда – очень странная фигура. Нет ни одного человека, о котором было бы написано столько, сколько написано об Иуде. В современной европейской литературе существуют попытки изобразить и истолковать Иуду с самых разнообразных точек зрений. В противоположность обычному «церковному» толкованию Иуды как низкого и алчного «жида», который продал Христа за тридцать сребреников, его изображают порой в виде фигуры более великой, чем сам Христос, человеком, который принес в жертву себя, свое спасение и свою «вечную жизнь» ради того, чтобы совершить чудо искупления; или он выступает как человек, восставший против Христа, ибо Христос, по его мнению, окружил себя негодными людьми, поставил себя в смешное положение и т.п.

Однако в действительности Иуда – это даже не роль и, конечно, не романтический герой, не заговорщик, желающий укрепить союз апостолов кровью Христа, и не человек, который борется за чистоту какой-то идеи. Иуда – всего-навсего маленький человек, который оказался не на своем месте, самый обычный человек, полный недоверия, страхов и подозрений, человек, которому не следовало бы находиться среди апостолов, который ничего не понимал из того, что говорил ученикам Иисус, – но этот человек по какой-то причине оказался среди них, причем ему было даже предоставлено ответственное положение и некоторая власть. Иуда считался одним из любимых учеников Иисуса; он ведал хозяйством апостолов, был их казначеем. Трагедия Иуды – в том, что он боялся раскрытия своей сущности; он чувствовал, что находится не на своем месте и страшился мысли, что в один прекрасный день Иисус раскроет это другим. Наконец, он не смог более выносить свое положение; он недопонял некоторых слов Иисуса, возможно, почувствовал в них угрозу или намек на нечто, известное только ему и Иисусу. Взволнованный и напуганный, Иуда бежал с вечери Иисуса и учеников, решив предать Иисуса. Знаменитые тридцать сребреников не играли в этом ни какой роли. Иуда действовал под влиянием оскорбления и страха; он хотел разрушить и уничтожить то, чего не мог понять, то, что превышало и унижало его уже тем, что превышало его понимание. Чтобы почувствовать себя правым, ему нужно было обвинить в преступлениях Иисуса и учеников. Психология Иуды – это вполне человеческая психология, психология ума, который чернит то, чего не понимает.