Меир Шалев - Впервые в Библии Страница 38

Царь, однако, не испугался и не отступил. Сообщение о том, что муж этой женщины находится на поле битвы, не вызвало у него смущения, а лишь убедило в том, что ему представляется редкий случай. Он тут же снова послал своих слуг, но на этот раз, чтобы «взять ее». «И она пришла к нему, и он спал с нею» (2 Цар. 11, 4). Глагол «взять» показывает, что инициатива принадлежала Давиду: что же касается Вирсавии, нам трудно что-либо сказать. Вполне возможно, что она «пришла к нему» добровольно, но лично мне в этом глаголе «взял» слышится грубое насилие с его стороны и безвыходность — с ее. Глагол «взять» многократно появляется в Библии, когда мужчина берет женщину в жены, но здесь ситуация совершенно другая. Здесь речь идет о мужчине, который берет себе женщину, принадлежащую другому мужчине: «И она пришла к нему, и он спал с нею».

«Пришли ко мне Урию»

Как я уже отметил выше, Давид с самого начала этой войны не проявил того благоразумия, что было свойственно ему в юности. Это нашло продолжение и теперь, в его неосторожном увлечении. Вирсавия, которая как раз тогда «очищалась от нечистоты своей», то есть была после месячных, сразу же забеременела. «И послала известить Давида, говоря: я беременна. И послал Давид сказать Иоаву: пришли ко мне Урию Хеттеянина. И послал Иоав Урию к Давиду».

Эта близость разных форм глагола «послать» не случайна. Она заставляет нас обратить внимание на обилие посланников и посланий, появляющихся в этом эпизоде. Рассказ начинается с того, что «Давид послал Иоава» на войну, переходит к слуге, посланному выяснить, «кто эта женщина», продолжается словами: «Давид послал слуг взять ее» — и завершается посланием Вирсавии о ее беременности, посылкой приказа Давида прислать к нему Урию и, наконец, присылкой самого Урии. А при дальнейшем чтении текста оказывается, что глагол «послать» появляется в нем и далее, снова и снова.

С точки зрения чисто литературной все эти многочисленные «посланники» и «послания» указывают на отсутствие прежней, живой связи между Давидом и его людьми, между его и их реальностью: они находятся на поле боя, а он остается во дворце. Они сражаются, а он дремлет на своем ложе. Они на земле, а он на крыше. Они делают свое дело сами, а он шлет посланников и действует через них. Они осаждают для него Равву, а он подглядывает за купающейся женщиной, берет ее силой и спит с ней, в то время как ее муж сражается за него на поле боя.

Сейчас, когда Вирсавия сообщила ему о своей беременности, Давид не ответил ей ни словом. Он оставил ее в мучительном ожидании, напряжении и страхе — что теперь произойдет? Что будет с нею? Сам Давид меж тем посылает нарочного к Иоаву, своему военачальнику, и велит прислать к себе Урию. Его расчет ясен: Урия приедет в Иерусалим, переспит с женой, и беременность будет приписана ему. И отношение Давида к Вирсавии тоже теперь очевидно: он удовлетворил свое желание, и больше она его не интересует.

Урия прибыл в Иерусалим и представился во дворце, и Давид сделал вид, что пригласил его, чтобы услышать подробный рассказ о ходе осады. Он осведомился о «положении Иоава, и о положении народа, и о ходе войны», а потом послал его домой. «Иди домой, и омой ноги свои», — сказал он ему тоном дружеского приказания. Как уже сказано, его расчет очевиден и ясен читателю, но не исключено, что он был ясен и Урии, ибо тот не пошел домой, а остался в пределах дворца и пошел спать с царскими слугами.

Понял ли Урия, что произошло? Читатель не может быть вполне уверен в этом, но у него есть много причин ответить положительно, как на основании явно сказанного в Библии, так и на основании сказанного между строк. Урия не влетел во дворец с неба и не прокрался в него тайком. Он прошел через городские ворота, потом остановился и представился стражникам у дворцового входа, несколько царских слуг проводили его внутрь и объявили о его приходе в дверях царской канцелярии. Много глаз видели его, и он тоже видел эти глаза — устремленные на него, избегающие его взгляда, опущенные к земле. Он понял, что случилось что-то нехорошее.

Это незаурядный случай — быть вызванным вот так с поля боя во дворец. Урия наверняка спросил себя, зачем его вызвали, и во дворце было немало людей, хорошо знавших ответ. Давид, как мы помним, не особенно остерегался. Он послал людей взять Вирсавию, и люди привели ее к нему. Все видели, как она шла по коридорам, когда приходила и когда уходила. Назавтра царские слуги убирали спальню, меняли простыни и обменивались взглядами. Кто знает, возможно, слухи достигли и поля боя. Расстояние от Иерусалима до Раввы невелико. Быстрый всадник покрывает его за каких-нибудь два дня, а между дворцом и полем боя, безусловно, действовала регулярная система связи с помощью гонцов.

Но и помимо всего этого мы видим, что произошло: Урия не пошел домой и не встретился со своей женой. Можно ли еще сомневаться после этого, что он подозревал, а возможно, даже знал, что случившееся связано именно с нею?

Что же касается Давида, то его люди сообщили ему, что Урия остался во дворце. Давид позвал его и спросил, в чем дело. Полученный им ответ лишний раз подтверждает, что Урия все понял. Но прежде чем рассмотреть этот ответ детально, я предлагаю читателю перечесть весь заключительный эпизод.

Царь спросил: «Отчего же не пошел ты в дом свой?»

Урия ответил: «Ковчег, и Израиль, и Иуда находятся в шатрах, и господин мой Иоав и рабы господина моего пребывают в поле, а я вошел бы в дом свой есть и пить и лежать со своею женою?[73] Клянусь твоею жизнию и жизнию души твоей, этого я не сделаю».

Этот обстоятельный и тонкий ответ свидетельствует, что муж Вирсавии был человек умный и отнюдь не наивный. Со всей осторожностью, диктуемой разницей в силе и статусе, Урия сказал царю, что он думает о нем и о его поведении. В явной и открытой по смыслу части своих слов он объявил, что не будет наслаждаться удобствами своего дома в то время, когда его командир и боевые друзья живут в полевых условиях. Но меж строк и за словами уже слышится упрек: я не стану вести себя, как ты, который послал нас на войну, а сам остался в своем дворце.

Однако Урию занимало не только превознесение достоинств воинской дружбы. Свою речь он начал с упоминания ковчега Завета, который тоже отправился на войну. А ведь Урия был хеттеянин, то есть у него не было никакой связи или отношений с еврейской религиозной святыней. Давид, наоборот, такую связь имел — и как слуга Божий, и как человек, который доставил этот самый ковчег в Иерусалим и устроил в честь его перенесения большое празднество, которое я описывал раньше.

Подчеркнуто упомянув ковчег сразу же в начале своей речи, Урия Хеттеянин отнюдь не заверял царя в своей вере в Бога Израиля — он напоминал Давиду его собственные первые дни, когда ковчег Завета был еще свят в его глазах и когда ему еще дороги были его боевые друзья. Голос Урии укоряет царя, он гневно поднимается меж слов и строк: когда-то у тебя были ценности, вера и мораль, Давид, когда-то ты сам выходил с нами и с ковчегом на поле боя, когда-то ты сражался вместе с нами. Не отсиживался в своем дворце, а был с нами — и в бою, и в палатке.

Я так и вижу, как Давид поеживается в своем кресле. Урия говорил иносказательно, но его слова были тяжелыми и понятными для них обоих. Но и другой тяжелый укор, пока еще не высказанный, тоже уже витал в воздухе. И действительно, теперь Урия заканчивает свой ответ намеком, который свидетельствует, что он знает и понимает, что произошло: «А я вошел бы в свой дом есть и пить и лежать со своею женою?!»

Напомню, что царь не говорил ему о еде и о питье и, уж конечно, о том, чтобы Урия переспал со своей женой. Он только сказал: «Иди домой и омой ноги свои» — то есть иди к себе в дом и насладись его удобствами. Урия, однако, разложил предложение Давида на составляющие: есть, пить — а затем подложил бомбу: «И лежать со своею женою», — как будто говоря: я тебя понял, Давид, я знаю, что произошло.

«Там, где будет самое сильное сражение»

«Останься здесь и на этот день, а завтра я отпущу тебя», — сказал царь (2 Цар. 11, 12). Впервые за всю его жизнь мы видим Давида смущенным и растерянным, неспособным найти решение. Он надеялся, что Урия все-таки пойдет к себе домой. Но Урия не пошел, и назавтра Давид вновь пригласил его на трапезу. На этот раз он позаботился также напоить его вином, в надежде, что тот опьянеет и забудет свои принципы. И Урия действительно опьянел, но и пьяным не пошел в свой дом и к своей жене и этим вынес себе смертный приговор. В ту же ночь Давид написал Иоаву послание, в котором приказал ему поставить Урию «там, где будет самое сильное сражение», и оставить его без прикрытия и поддержки, чтобы он наверняка погиб в бою.

Это послание понес сам Урия, возвращаясь из Иерусалима на поле боя. Можно предположить, что оно было запечатано, как и положено письму от царя к военачальнику. Но догадывался ли Урия, что написано в нем? На это я, конечно, не могу ответить, но если он действительно догадывался, то его возвращение в военный лагерь свидетельствует, что у него уже не было желания жить. Речь идет о самоубийстве в полном смысле этого слова.