Стивен Бэчелор - Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды Страница 4

Я не получил высших оценок ни на одном экзамене, кроме французского языка, и поэтому потерял место, которое мне предложили в Политехникуме Риджент-Стрит в Лондоне, где я должен был изучать фотографию. Моя мать просто обезумела. Внезапно той осенью я оказался свободным от перспективы возвращения к тяжелой работе в еще одном образовательном учреждении. Я по-прежнему мог заниматься фотографией, но без необходимости получать оценки по академической системе, к которой я не испытывал большого уважения. Я решил провести год в путешествиях по Европе, якобы чтобы изучать искусство и культуру, прежде чем возвратиться в Англию и опять держать экзамены, которые были необходимы, чтобы поступить на курс фотографии. Но я приходил в ужас от одной только мысли о дальнейших занятиях в классах и экзаменах. Самая мысль о получении обычной профессии и карьере подавляла меня.

Позже тем летом американский друг моего друга прилетел из Калифорнии и дал мне копию только что опубликованной книги Будь здесь и теперь «Бабы» Рам Дасса. Рам Дасс, ранее известный как Ричард Альперт, был уволен из Гарварда вместе с Тимоти Лири в 1963-м за то, что в ходе экспериментов давал студентам псилоцибин. В 1967-м он отправился в Индию, где жил в течение двух лет с Нимом Кароли Бабой и другими гуру, прежде чем вернулся в Соединенные Штаты и написал рассказ о своих странствиях – От психоделии до йоги и религиозных практик индуизма. Для многих представителей моего поколения этот легкий, с юмором написанный текст оказался важным мостом от разрушающей разум наркокультуры к духовным традициям Азии.

В течение следующих шести месяцев я работал уборщиком на асбестовой фабрике, пока не собрал достаточно денег, чтобы сбежать с Британских островов, которые я тогда считал единственным источником моей неудовлетворенности. Я взял карту Европы, закрыл глаза и позволил пальцу ткнуть в первое попавшееся место. Он опустился вблизи Тулузы в юго-западной Франции. Я заказал билеты и отправился туда в феврале 1972 года. Я добрался автостопом до Италии, где добросовестно посещал знаменитые церкви и картинные галереи Флоренции и Рима, но, несмотря на красоту того, что я видел, такая жизнь представлялась мне пустой и бессмысленной. Вскоре я перестал гоняться за высокими культурными ценностями и просто отправлялся туда, куда ехала очередная проходящая машина. Неизбежно я начал смещаться в восточном направлении. Из Афин я отправился в Стамбул, затем через южную Турцию – в Сирию, Ливан, Израиль и Иорданию. Я пересек пустыню до Багдада, отправился на юг в Басру, затем добрался на попутках в Иран. Я проехал через Шираз, Исфахан, Тегеран и Мешед, пока, наконец, в июне не оказался в Афганистане.

Чем дальше на восток я продвигался, тем в более отдаленные эпохи я удалялся от двадцатого века Европы. В двух особо критических моментах – когда я перебирался через Босфор в Анатолию и через афганскую границу в город Герат – казалось, что столетия пронеслись менее чем за час. Мой побег с родины стал побегом в прошлое, как если бы прошлое было таким местом, где ничто никогда не может пойти не так. В Герате я лежал на своей кровати в отеле, наслаждаясь звоном колокольчиков на хомутах пони, тянущих двуколки, криками уличных продавцов и радостными воплями мальчиков, полностью очищенными от фоновой какофонии уличного движения. По западным меркам афганцы были бедными и «отсталыми», но у них было чувство собственного достоинства (они не отводили взгляд, когда вы смотрели им прямо в глаза, у них, казалось, не было ничего, чего можно было стыдиться). А вот я, несмотря на свое привилегированное воспитание, никогда не мог похвастаться уверенностью в себе и чувством собственного достоинства.

После осмотра гигантских статуй Будды в Бамиане я возвратился в Кабул и продолжил путь далее на восток, в Пакистан. Я и мой попутчик Гэри Зазула ехали на джипе, взгромоздясь над кучей пассажиров и рюкзаков, из Пешавара в Читрал. Это – горный город в Гиндукуше; он все еще оставался резиденцией принца, позволившего нам разбить лагерь у стен своего дворца возле шумной реки, спускавшейся с горы Тирич-Мир. Из Читрала мы шли пешком целый день, пока не добрались до отдаленных долин Кафиристана, области, населенной племенами, не знавшими ни дорог, ни электричества, ни ислама. Местные жители, как говорили, были потомками греков, которые пришли сюда с Александром Македонским. Но мы неправильно рассчитали время дороги, и у нас кончилась вода в разгар полуденного зноя, как раз тогда, когда мы подошли к проходу, который вел в бледно-зеленую долину Бумбурет, далеко внизу, и который шел по совершенно голым скалам. После того, как мы оступились и скатились с каменистой осыпи в долину, мы были слишком измучены жаждой, чтобы помнить об осторожности, и жадно напились из ирригационного канала. К вечеру нам стало чудовищно плохо.

Вокруг не было докторов, клиник, чистой воды, водопровода и почти никакой еды. В течение многих дней мы лежали, лихорадочно потея, в темной, грязной комнате, слабея с каждым днем. Мы выбирались из нашего логова только холодными вечерами и сидели под тутовым деревом, под орлиным взором гор, чтобы посмотреть на девушек и молодых женщин из долины, которые, взявшись за руки и раскачиваясь, распевали песни, пока зобастые старухи припадали к глиняным стенам и с подозрением на нас поглядывали. Мы не представляли, как нам выбраться из этого места. Чтобы подняться обратно к проходу в горах, у нас совсем не осталось сил. Оставалась единственная альтернатива – двигаться вниз по течению реки в Читрал, но совсем недавно разрушился важный мост на реке. Однажды утром трое хиппи в ниспадающих шелковых одеждах и тюрбанах, с подведенными сурьмой глазами появились в дверном проеме нашей комнаты. Местные жители сказали им, что речной путь снова открылся. Чтобы придать нам сил на обратный путь, они дали каждому из нас небольшую фиолетовую таблетку LSD, «совсем немного» пропитанную кокаином.

Когда мы дошли до места, где должен был быть мост, там оказались только опоры на каждом берегу. Река бурлила и пенилась, равнодушно проносясь мимо нас к узкой протоке между двумя перпендикулярными стенами скал. Мы по-дурацки усмехнулись и начали бесцельно бродить вокруг, пытаясь собраться с мыслями. Как вдруг, откуда ни возьмись, перед нами появился поджарый человек с блестящей от солнца кожей, в коротком шерстяном халате и грубых кожаных сандалиях. Он смеялся и движениями своего посоха зазывал нас за собой. Он прошел прямо к обрыву скалы и начал проворно взбираться по едва видимой расщелине. Мы молча шли следом. На полпути я остановился и посмотрел прямо вниз на реку далеко внизу. Ее воды теперь производили лишь едва слышный шум. Я поднял глаза: наш проводник исчез из виду. Мы были одни, две мухи с красными нейлоновыми рюкзаками на стене. Затем камень, за который я цеплялся, начал казаться очень эластичным. Я с трудом мог отличить свои руки и ноги от поверхности скалы. Меня поразило ощущение, как будто мои конечности стали сливаться с камнями. Затем подкатила тошнота и я понял, что вот-вот умру. Я увидел, как отрываюсь от скалы и падаю вниз, широко раскрыв рот.

Казалось, прошла вечность, когда вновь показалась голова нашего спасителя. Он спустился вниз и помог каждому из нас, шаг за шагом, на трясущихся ногах дойти до вершины. Все еще борясь со страхом, мы от всего сердца благодарили его. Он улыбнулся, помахал рукой и зашагал прочь впереди нас. Вскоре после этого, когда мы медленно двигались назад в Читрал, Зазула отметил: «Это похоже на слова Будды – жизнь есть страдание». Несмотря на все произошедшее с нами до этого, я был сбит с толку. Мои ограниченные познания в буддизме мешали этим словам произвести на меня должное впечатление. Я счел его замечание загадочным и шокирующим, истинным, но неприемлемым. Тогда мне впервые стало любопытно, что же этот человек, Будда, имел в виду.

Я прибыл в Индию в конце августа. Из пограничного города Амритсара я отправился прямиком в горы, в Дхарамсалу, где, как я слышал, жил в эмиграции Далай-лама с общиной тибетцев. Был муссонный сезон. Облака поднимались с равнин, окутывая туманом деревья и тропы. Когда я вошел в тихую, сонную деревушку Маклеод Гандж, передо мной начал вырисовываться белый купол ступы, от которой доносились редкие удары колокола. Почтительно склонившиеся тибетские женщины с красочными передниками и заплетенными в косы тонкими волосами обходили этот архитектурный символ пробуждения, крутя скрипящие молитвенные колеса, расположенные в его стенах.

Несколько дней спустя я присутствовал на еженедельной встрече с Далай-ламой. Я и еще около пятнадцати человек выстроились перед ступенями его покрытой зеленой крышей резиденции, стоящей на пригорке ниже Маклеод Ганджа. Помимо нескольких тибетцев из других индийских поселений, одетых во все праздничное и держащих шелковые шарфы, которые они собирались поднести Его Святейшеству, здесь была группка беспокойных, неопрятных западных жителей. Молодой Далай-лама появился внезапно и спустился, чтобы поприветствовать нас, протянув руки, улыбаясь и посмеиваясь. Его взгляд переходил от одного из нас к другому. Казалось, он испытывал большое любопытство относительно каждого из нас. Приняв и возвратив шарфы тибетцам, некоторые из которых невольно прослезились, он обратился к иностранцам. «Откуда вы?» – спросил он. Мы покорно бормотали названия стран, пока очередь не дошла до длинноволосого человека с обкуренной ухмылкой, который выпалил: «Да, чтобы понять это, я и приехал сюда!» Озадаченный, Далай-лама попросил перевести, затем разразился смехом, сжимая руки хиппи в своих ладонях: «Хо! хо! Очень хорошо. Очень хорошо». Я был сражен. Я думал, он будет серьезным и хмурым священником, а не этим радостным вихрем интеллектуального спокойствия.