Слово Божие и слово человеческое. Римские речи - Сергей Сергеевич Аверинцев Страница 40

Космичны в изображении иконописцев определенные черты лица Христа; нос, протяженный и тонкий, вызывает в воображении дерево, похожее на благородную пальму, высящееся, как мировое дерево давних мифов. На лбу и вокруг глаз разлит неземной свет, как бы «идея» света в платоновском смысле слова. Кудри иногда приведены в движение некиим предмирным дуновением духа, может быть, тем Духом, который «в начале» веял и витал над водами (Быт. 1: 2). Другой атрибут Пантократора, напрямую связанный с темой мудрости, – книга, которую Он держит в руках, обычно открытая на странице Евангелия и обращенная ко всем, иногда, наоборот, закрытая, символизирующая загадку, в настоящее время непостижимую для людей.

Очень интересный вариант темы Пантократора дает иконографический тип, обозначаемый в русской традиции как «Спас в силах» (выражение, близкое по смыслу к ветхозаветному «Господь сил»). Он связан с ветхозаветным видением Иезекииля, но в особенности с образами Апокалипсиса, например: И вот, престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий. И сей Сидящий видом был подобен камню яспису и сардису; и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду. И вокруг престола… исходили молнии, и громы, и гласы… и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади. И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лицо как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему. И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг… (Откр. 4: 2–8). Если средства живописи вообще могут передать «молнии, и громы, и гласы», согласимся, что это удается круговым линиям у ног Сидящего на престоле и также сильному вихрю с ангелами, парящими около Его лика по овальному нимбу, так называемой «миндалине», обозначающей круговые линии, видимые сверху[240]. Христос приобретает черты ветхозаветного YHWH ṣəbāˀot («Господа сил»), превосходящего космос, и является центральной точкой всего космического движения: …и вот, бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырех животных, и таков был вид их… и вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходила из огня… и вот, на земле подле этих животных по одному колесу… – эти колеса, которые вызывают немало мистических интерпретаций в еврейской традиции, изображены на иконе в тех самых круговых линиях – когда они шли, я слышал шум крыльев их, как бы шум многих вод… А над сводом, который над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира, а над подобием престола было как бы подобие человека на нем… и сияние было вокруг него (Иез. 1: 4–5, 13, 15, 24, 26–27).

Все это выражено не при помощи техники пейзажного реализма, как в европейской живописи эпохи Возрождения, но при помощи техники мистического наброска, как бы мистической схемы; можно сказать, что это наиболее приближено к версии, рассказанной в Библии.

Но ветхозаветному величию Создателя Новый Завет противопоставляет парадокс победы Мученика (Жертвы). Как мы видим, св. Павел называет Божией Премудростью не просто Христа, но именно Христа распятого. Это вводит «сапиенциальную» иконографию Христа в контекст тем воплощения Бога и постольку Его смиренного самоумаления (Флп. 2: 7–9) и приближения к уровню сотворенного; темы эти реализуются в ключевых моментах земной жизни, начиная с зачатия и материнства и кульминируясь в страданиях и смерти.

Воплощение Бога, до совершения оного, дано в пророческом предвидении, в созерцаемой вне конкретных подробностей вневременной, интеллигибельной, архетипической парадигме. Премудрость строит дом воплощения, но этот дом уже существует в том предварительном замысле, который составляет как бы самую сущность Премудрости. Православная и специально русская икона проявляет особый интерес к такому уровню иконографии Воплощения. Здесь ключевое слово – «Эммануил», многозначительное имя предсказанного Пророком Исаией Младенца, смысл которого – «С нами Бог» (Ис. 7: 14), т. е. приход Творца к Творению. «Ибо Младенец родился нам, Сын дан нам; владычество на плечах Его, и нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира» (там же, 9: 6). Облик, предлагаемый иконами, соединяет в себе черты младенца с чертами ангела, бесспорно с чертами Премудрости и прежде всего с чертами ждущего воплощения предвечного Логоса; на таинственно высоком лбу, по очертаниям младенческом, проступают морщины напряженной мысли, на выпуклости этого лба ложится отблеск совсем особенного света, лицо не по-детски строгое и отрешенное.

Заодно отметим другие иконографические типы, представляющие в абсолютизированном, как бы предшествующем воплощению виде ангельский облик Христа как Младенца или Отрока. К ним относится тип «Недреманное око», неожиданно и парадоксально соединяющий важную для Ветхого Завета идею вечного бодрствования Бога – не дремлет и не спит Хранящий Израиля» (Пс. 120: 4) – с образом ложа, на котором покоится юный Христос в каком-то довременном райском пространстве. Сюжет диспута Отрока Иисуса с учеными книжниками Иерусалимского храма (Лк. 2: 46), в отличие от до сих пор обсуждавшихся, взят, разумеется, из канонического евангельского повествования и никоим образом не предшествует Воплощению, однако он предшествует хотя бы времени взрослого возраста Христа и в этом смысле принадлежит как бы предистории Его общественной деятельности; к тому же он трактуется у русских иконописцев настолько условно, что превращается во внешний повод к изображению все того же Логоса, все той же Премудрости, пребывавшей и мыслившей не только до Своего воплощения, но до сотворения мира. Недаром именно в этом контексте рассказа об отрочестве Христа Евангелие употребляет слово «премудрость» – правда, в довольно обычном смысле, но чуткое ухо читателя прежних времен его улавливало: Младенец же возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости… (Лк. 2: 40). О другой типологии иконографии Христа-Ангела, так называемой «Благое молчание», еще скажем несколько слов в дальнейшем.

Живое орудие воплощения Бога – Матерь Божия. Поэтому она имеет особенно близкое отношение к «софийной» теме. В XVIII веке, когда становится возможным прямое влияние западных барочных образцов иконографии, особенно в культурно пограничных украинско-белорусских землях, так называемый киевский иконографический тип обнаруживает очевидную связь с изображениями Непорочного Зачатия. Известно, что в те времена, когда учение о Непорочном Зачатии даже в католицизме еще не было дефинитивно возведено в догмат, оно было принято среди православной интеллектуальной элиты Киева; известно также, что католическая формулировка этого учения Пием IX до сих пор отклоняется православными церквами. Здесь не место обсуждать теологические дискуссии как таковые. Важный общий момент между католическим догматом и символикой