Сопротивление и покорность - Дитрих Бонхеффер Страница 46

В настоящее время я пишу истолкование первых трех заповедей. Особенно трудно дается мне первая. Обычное объяснение «кумира» как «маммоны, похоти и тщеславия» представляется мне совсем не библейским. Это морализация. Идолам поклоняются, причем служение идолам предполагает, что человек вообще чему-то еще поклоняется. Мы же вовсе ничему не поклоняемся, даже идолам. В этом-то и заключается наш подлинный нигилизм.

Еще несколько мыслей по поводу Ветхого Завета. В отличие от других восточных религий, вера Ветхого Завета не является религией спасения. Не здесь ли корень фундаментального заблуждения, в результате которого Христос отделяется от Ветхого Завета и истолковывается с точки зрения мифа о спасении? На возражение, что и в Ветхом Завете спасение (из египетского, а позднее – из вавилонского плена, см. Второисаийя) имеет решающее значение, можно ответить, что здесь речь идет об историческом спасении, т. е. по эту сторону границы смерти, тогда как мифы о спасении везде сводятся к преодолению этой границы. Израиль спасен из египетского плена, чтобы он как Божий народ мог жить на земле перед Богом. Мифы о спасении ищут вечности после смерти, вне связей с историей. «Шеол», ад – не порождения метафизики, а образы, за которыми стоит земное «былое», изображаемое хотя и как существующее, но дотягивающееся до настоящего лишь призрачно, как тень.

Тогда говорят: суть дела в том, что в христианстве возвещается надежда на воскресение и что таким путем, дескать, возникла настоящая религия спасения. Центр тяжести тут переносится по ту сторону границы смерти. И вот именно здесь вижу я ошибку и опасность. Спасение теперь означает избавление от забот, нужды, страхов и тоски, от греха и смерти в лучшем мире. Но разве в этом заключается сущность христианского возвещения и провозвестия Павла? Я с этим не согласен. Христианская надежда на спасение тем и отличается от мифологической, что она совершенно по-новому и по сравнению с Ветхим Заветом в более заостренной форме отсылает человека к его жизни на земле.

У христианина, в отличие от верующих в мифы о спасении, нет последней лазейки в вечность для избавления от земных дел и трудностей, но, как Христос («Боже Мой, почему Ты Меня оставил?»), он должен сполна испить чашу земной жизни, и только в том случае, если он так поступает, Распятый и Воскресший стоит рядом с ним, а он со Христом распинается и воскресает. Мир этот не может быть снят до срока. В этом общее у Нового и Ветхого Заветов. Мифы о спасении рождаются из человеческого пограничного опыта. Христос же настигает человека в средоточии его жизни.

Ты видишь, что меня обуревают все те же мысли. Теперь каждой в отдельности нужно дать обоснование из Нового Завета. Но это несколько позже.

Я прочитал в газете о тропической жаре в Италии, бедняга! Вспоминаю август 1936 года. Псалом 120, 6!

30.6.44

Сегодня был здесь жаркий летний день, но я мог наслаждаться солнцем лишь со смешанным чувством, зная, какие мучения оно может причинить сейчас тебе. Думаю, что ты сидишь где-нибудь весь в пыли, покрытый потом, усталый, не имея, наверное, возможности помыться и освежить себя. Могу себе представить, что ты иногда начинаешь ненавидеть солнце. Но знаешь, я тем не менее хотел бы как-нибудь по-настоящему ощутить его во всей мощи, когда оно жжет кожу и постепенно раскаляет все тело, так что человек снова вспоминает о своей плотской природе; мне бы хотелось ощутить усталость от него, а не от книг, я бы хотел, чтобы оно пробудило во мне мое биологическое бытие, – не животное начало, унижающее человеческую природу, но то, что освобождает из спертой и неподлинной атмосферы исключительно духовного существования и делает человека чище и счастливее. Я хотел бы однажды не просто видеть солнце и в меру наслаждаться им, но познать его телесно. Романтическое преклонение перед солнцем, опьяняющееся лишь восходами и заходами, вовсе не знает солнца как мощной силы, как реальности, для него солнце, если на то пошло, всего лишь образ. Эти романтики никогда не поймут, почему солнцу поклонялись как Богу, с этим связано восприятие не только света и цвета, но и зноя. Жаркие страны от Средиземноморья и до Индии, до Центральной Америки и были подлинно творческими в духовном плане странами. Страны с прохладным климатом жили за счет духовной продуктивности первых, а их оригинальные достижения, как, например, техника, служат в принципе не духу, но материальным потребностям жизни. Может быть, по этой самой причине нас так и тянет в жаркие края? Но могут ли такие мысли хотя бы отчасти примирить человека с мучениями от жары? Однако вполне вероятно, что тебе сейчас все это безразлично, и ты просто-напросто мечтаешь вырваться из этого пекла и припасть к кружке берлинского светлого пива. Хорошо помню, как я в июне 1923 года мечтал выбраться из Италии и свободно вздохнул только в Шварцвальде на пешей прогулке в дождливый день. А ведь тогда мне не надо было воевать, и можно было просто наслаждаться жизнью. Вспоминаю еще, как ты в августе 1936 года с ужасом отверг саму идею проехать дальше, до Неаполя. Как ты переносишь это хотя бы просто в физическом отношении? Раньше без «эспрессо» невозможно было обойтись, и К. тогда, к моей досаде (проистекающей от молодости), просадил на кофе кучу денег. Но это еще не все, на самые ничтожные расстояния брали извозчика и то и дело ели мороженое.

Только что получил радостное известие, что ты написал письмо и что номер полевой почты не изменился, из чего я заключаю, что ты разыскал свою старую часть. Ты не можешь себе представить, как успокоила – во всяком случае, относительно – меня эта новость…

Пару часов назад здесь объявился дядя Пауль[24], чтобы лично проверить условия, в которых я содержусь. Смешно до невозможности было видеть, как все забегали, захлопотали, стремясь перещеголять друг друга (за некоторыми славными исключениями) в подхалимстве. Это отвратительно, но для некоторых – уж такими они уродились – просто необходимо.

А теперь попытаюсь продолжить недавно прерванную теологическую тему. Я исходил из того, что Бог все дальше и дальше вытесняется из ставшего совершеннолетним мира, из сфер нашего познания и нашей жизни и со времен Канта сохраняет позиции только по ту сторону эмпирического мира.

Теология, с одной стороны, в апологетическом усердии противилась