А. П. Лебедев - Духовенство в Древней Вселенской Церкви Страница 52

Пятым и последним патриархатом, возникшим и утвердившемся в церкви изучаемого времени, было патриаршество Иерусалимское. Оно образовалось через отторжение некоторых, именно южных частей от древнейшего патриархата Антиохийского. История его образования исполнена, подобно патриархату Константинопольскому в его развитии, борьбы, коллизий и пререканий. Вот эта история: несмотря на великое значение, какое имел Иерусалим в христианстве, епископ этого города после того, как столица Иудеи была разрушена римлянами, и на ее месте возник городок — Элия, так названный от имени императора Элия Адриана, — епископ Св. Города стал в подчиненное иерархическое положение в отношении к соседнему митрополиту Кесарийскому в Палестине, который в свою очередь был подчинен иерарху Антиохийскому, как своему патриарху. Чтобы достигнуть патриаршества, епископу Иерусалимскому, с одной стороны, нужно было освободиться от подчинения митрополиту Кесарийскому, с другой — патриарху Антиохийскому. Всего этого постепенно и достигает названный епископ. В этом помогла ему слава, которой пользовался Иерусалим, как священнейшее христианское место. И в самом деле, при всей незначительности своего иерархического положения, епископ Иерусалимский никогда не терял уважения, и он удерживал за собой некоторые почетные права. Так, епископы Иерусалимские во II и III веке наряду с епископами Кесарие-Палестинскими председательствуют на соборах (Евсевий, V, 23). Иногда даже на них первый преимуществует пред последним. Например, после собора против Павла Самосатского в адрес соборного послания против этого еретика (вероятно, и в подписях актов собора), имя епископа Иерусалимского значилось выше епископа Кесарийского (Евсевий, VII, 30). Историк Евсевий в своей церковной истории, следя за преемством епископов в первенствующих городах империи, с тщательностью передает ряд имен епископов иерусалимских и не удостаивает такой чести Кесарию Палестинскую. Значит, Иерусалим всегда высоко стоял во мнении христианского мира, при всей незначительности иерархической роли его епископов. С IV века, со времени перехода Константина Великого в христианство и утверждения христианства в империи, взоры всех еще более обратились к Иерусалиму, его посещают, его украшают. Все это мало гармонировало с его невысоким иерархическим положением, с подчинением иерарха этого города митрополиту Кесарийскому. И вот это христианско-историческое значение Иерусалима мало-помалу побуждает само законодательство расширить права епископа Иерусалимского, пока эти права не возрастают до прав патриарших. Первый камень для этого здания положен уже на I Вселенском соборе. Седьмое правило этого собора во уважение древности и святости этого города («понеже утвердися обыкновение и древнее предание, чтобы чтити епископа, пребывающего в Элии», — говорится в правиле) усвояет епископу Иерусалимскому почетное преимущество перед другими епископами окружными и перед самим Кесарийским, хотя фактически высшее управление, касательно иерусалимской епископии, по-прежнему остается за митрополитом Кесарийским, а вместе с тем и сам иерусалимский епископ остается в зависимости от этого последнего.

Пользуясь таким преимуществом, иерусалимские епископы идут далее, они стремятся приобрести иерархическую независимость от епископа Кесарийского. Так было между I и II Вселенскими соборами. Известный Кирилл Иерусалимский старается поставить свою кафедру вне зависимости от митрополита Кесарийского, откуда происходят распри между епископами — иерусалимским Кириллом и Кесарийским Акакием.[456] С наступлением II Вселенского собора честь иерусалимского епископа возрастает. В подписях этого собора епископ Иерусалимский помещает свое имя прежде епископа Кесарийского,[457] и в послании Константинопольского собора 382 года церковь Иерусалимская уже именуется «матерью всех церквей».[458] Такой успех возвышает дух иерусалимского епископа; он уже помышляет о независимости не только от кесарийского митрополита, но и от самого иерарха Антиохийского, его законного патриарха. У него рождается стремление к полной самостоятельности патриаршей. Попытку осуществить подобные планы делает Ювеналий, епископ Иерусалимский, на III Вселенском соборе 431 года. Он энергично поддерживает сторону Кирилла Александрийского против Нестория и против епископа Антиохийского Иоанна, в надежде, что Кирилл, как председатель собора, отплатит ему за это возвышением иерусалимской кафедры. На III Вселенском соборе Ювеналий ищет независимости от иерарха не только Кесарийского, но и Антиохийского, и домогается подчинить себе на правах патриарших всю Палестину, Финикию и Аравию.[459] Для доказательства своих прав на Палестину он пользуется делом незаконным — подложными документами. Но старания Ювеналия были напрасны. Кирилл Александрийский не оправдал его надежд.[460] Епископ Иерусалимский ничего не достиг на III Вселенском соборе. Он, однако же, не останавливается при виде такой неудачи, а обращается в надежде на исполнение своих планов к императору Феодосию Младшему, который, действительно, указом и дает Ювеналию права независимого управления всей Палестиной, Финикией и Аравией.[461]Таким образом, епископу Иерусалимскому удается отторгнуть от патриархата Антиохийского очень значительные области и подчинить их себе на правах патриарших. Но несмотря даже на императорский указ, патриарх Антиохийский и не думал уступать Ювеналию иерархических прав над указанными странами, которые по церковным правилам принадлежали патриархату Антиохийскому. Между двумя претендентами ведется долгий и упорный спор,[462]и только IV Вселенский собор положил ему конец. По взаимному соглашению между епископами Антиохийским и Иерусалимским, соглашению, конечно, недобровольному, области Финикия и Аравия снова перешли в ведение Антиохии, а за иерусалимским епископом остались лишь три области в Палестине, но с правом самостоятельного управления ими.[463]Эти три области следующие: Верхняя Палестина с митрополией Кесарийской, Средняя Палестина с митрополией Скифопольской и Нижняя Палестина с митрополией в г. Петра. Ювеналий, по всему видно, явил себя уступчивым на соборе Халкидонском, потому что, будучи замешан в деяниях собора, так называемого «разбойничьего», он вынужден был довольствоваться тем, что дадут, чтобы не остаться ни при чем. Итак, епископ Иерусалимский достигает патриарших прав лишь над тремя областями Палестины. Впоследствии патриархи антиохийские старались лишить его и этого скудного достояния, но не имели успеха.

Так произошли, сложились пять древних патриархатов: Римский, Александрийский, Антиохийский, Константинопольский и Иерусалимский.

Не следует, однако же, думать, что эти патриархаты обнимали собой всю тогдашнюю церковь. Так, северо-африканская церковь с Карфагеном во главе не принадлежала ни к какому патриархату, римский патриархат сначала далеко не обнимал собой всех стран Запада, причем определить с точностью, где именно кончались пределы этого патриархата — не представляется возможности. На Востоке церкви о. Кипр составляли независимую, автокефальную область.[464] Ни к какому патриархату долгое время не были приписаны многочисленные церкви обширного, так называемого, Иллирика — они считались то подчиненными Риму, то Византии.[465] Патриархам не были подчинены также страны вне пределов Римской империи.

VII. Историческое развитие иерархического римского приматства

Возникновение пяти патриархатов и патриархов не было заключительным актом в развитии иерархической централизации. Хотя в идее патриархи были равны между собой по авторитету, но в церковной практике авторитет каждого из них не был одинаков. Так было и раньше, а еще более обнаружилось это в середине IV и в дальнейшие века. К тому же, между более влиятельными патриархами происходит препирательство из-за меры власти: патриарх более сильный отмежевывал себе сколько возможно широкие пределы власти и авторитета. В конце концов самыми видными и полновластными патриархами сделались Римский и Константинопольский; остальные стушевываются и становятся почти номинальными. Это история чрезвычайно длинная, дающая материал для обширной книги, но мы можем этим вопросам уделить лишь немного места.

Всегда и неизменно выше других патриархов был епископ Римский. Так было с самого начала христианской истории. Равного с ним епископа не было и быть не могло. Посмотрим на положение римского епископа в течении первых трех веков. Уже в апостольское время слава римской церкви превосходила славу всех остальных в отдельности. Апостол Павел писал к римлянам: «ваша вера (ваша!) возвещается во всем мире» (I, 8). Последующие века показали, что в этих словах не заключается никакого преувеличения. Римская церковь быстро выдвинулась из ряда других. В первом же веке появляется знаменитое письмо Климента, епископа Римского, к коринфянам, а это письмо — исторический факт. Оно свидетельствует, что уже в конце I века римская церковь присваивает себе материнские попечения о далеких от нее церквах, и что тогда уже эта церковь умела говорить языком, который также был и языком любви и авторитета. Она присваивает себе такое понимание требований христианства, какого, с ее точки зрения, нет у других. Книга «Пастырь» Ерма (римское произведение II века) показывает, со своей стороны, что даже в кругах римских мирян было сознание, что на римской церкви лежат заботы чуть не о всей христианской церкви.[466] Если так смотрела на себя эта церковь, то можно было бы подумать, что это только самовосхваление с ее стороны. Но такая мысль не может иметь места, как скоро и представители Восточной церкви первых веков отдавали полную дань уважения римской церкви и ставили ее выше других церквей. Первое свидетельство в подобном роде находим у мужа апостольского Игнатия Богоносца; как бы мы не смягчали те высокие похвалы, какие Игнатий приписывает римской церкви, все же остается несомненным, что Игнатий считал римскую церковь первенствующей в ряду всех прочих (см. Послание к римлянам, приветствие). Другой восточный писатель II века Дионисий Коринфский в своем письме к епископу римскому Сотеру не знает даже, как и похвалить римскую церковь; письмо показывает, что деятельность этой церкви, в особенности по части благотворительности была громадна и простиралась на близкие и отдаленные церкви; с другой стороны, оно же свидетельствует о том, каким благоговением и почитанием Римская церковь пользовалась на греческом Востоке. Дионисий Коринфский в своем письме в особенности ударяет на то, что римские христиане суть римляне, т. е. жители всемирной столицы, и что, следовательно, у Рима христианского есть особые права по отношению к прочим церквам.[467]У известного писателя II века Иринея Лионского, грека по происхождению и языку его сочинений, можно найти немало такого, что указывает, что римская церковь II века пользовалась великой славой; он называет ее «maxima, antiquissima» и «всем известная церковь»; о римской церкви он говорит: «к этой церкви по причине ее преимущественного первенства необходимо обращаться всем церквам».[468] Ириней видел и отмечает тот факт, что в Рим приходили представители многих церквей, чтобы таким образом доказать свое православие или утвердиться в православии. Не мешает остановиться на минуту на известном путешествии Поликарпа, епископа Смирнского, в Рим (II век); это тоже может служить свидетельством, так сказать, без слов. Престарелый знаменитый епископ Востока — Поликарп — не страшится предпринять опасного для его лет путешествия в Рим; и зачем же он едет — лишь затем, чтобы лично утвердить общение с Римом, общение, казавшееся поколебленным. Не может не броситься в глаза очень замечательный факт: не папа Аникита едет к Поликарпу, а этот последний к первому.[469] В середине II века, к которой относится путешествие Поликарпа в Рим, для всех христиан открылось то, что нет и не может быть ни одной церкви в империи, которая оставалась бы равнодушна к вопросу: в каких отношениях стоит она к римской церкви, ибо каждая из церквей имела такие или другие связи с римской церковью — в римской церкви поэтому всегда можно было встречать христиан изо всех церквей. Римская церковь еще во II веке так возвысилась, что она одна из всех церквей для засвидетельствования своего значения создала список (каталог) своих епископов, который доказывал непрерывное преемство римских епископов от первоверховных апостолов — Петра и Павла; римская церковь раньше других церквей выработала свой символ веры, который сделался образцом для других церквей. Пользуясь своим положением, именно как церковь столицы, Рим служил к тому, чтобы сплотить все рассеянные церкви к одному целому с признанием приматства римской церкви. Правда, на первых порах приматство Рима не было чем-либо строго определенным, точно сформулированным, то этот факт оставался фактом, не возбуждавшим прекословии.[470] Замечательно, что уже в конце II века приматство Рима начинает быть каким-то правом римского епископа; образуется уже взгляд, что сама власть папы выше власти других епископов: и это происходит как-то само собой. В этом отношении заслуживает полного внимания следующие два факта из конца второго века. Когда возникло монтанистическое движение, то монтанисты, и именно монтанисты малоазийские, отправляются в Рим к папе Элевферию и ищут здесь поддержки для своего учения; сюда же, в Рим, по этому случаю прибыли галльские исповедники и ходатайствуют перед тем же папой о принятии в общение монтанистов.[471] Таким образом, и Малая Азия и Галлия смотрит на Рим, как на такое место, откуда можно ожидать санкции своего дела, а таким делом на этот раз был монтанизм. Разумеется, в данном случае нельзя искать какого-либо указания на то, что появляется в церкви догмат о папской власти, это было бы несправедливо; но остается факт очень важный: монтанистические энтузиасты в Риме и от Рима ждут решающего голоса в интересующем их деле. Еще решительнее доказывает раскрываемую нами мысль поведение следующего за Элевферием папы — Виктора. Разумеем известное участие папы Виктора в споре о праздновании Пасхи. В этом случае Виктор уже требует, чтобы уважение, которое оказывалось церкви Римской, было вместе с тем уважением перед самим папой. В споре о Пасхе Виктор писал по крайней мере три письма на Восток. Первее всего письмом он потребовал от Поликрата, епископа Эфесского, чтобы он собрал собор для рассмотрения спорного вопроса — и Поликрат исполняет это требование папы. А так как в это же время происходило много соборов и в других странах Востока, и так как решения этих соборов были отправлены к папе, то можно думать, что Виктор обращался с окружным посланием к разным церквам Востока, требуя от них высказать свое мнение по спорному вопросу. Какой был тон окружного послания папы к другим церквам, кроме малоазийской, не известно, но несомненно, что его послание к малоазийской церкви, т. е. к главнейшей из них — Эфесской, отличалось суровым и грозным тоном.[472] В перечисленных фактах все замечательно: епископ Римский окружным письмом обращается ко многим и, может быть, ко всем церквам — он, очевидно, чувствует себя, так сказать, хозяином в церковных делах; он обращается при этом не собственно к церквам, а к епископам, следовательно, сами иерархи (что доселе не было в обычае) как бы привлекаются к ответу перед папой по данному вопросу; очень замечательно и то, что ответы епископов, ответы, которые выработаны ими на соборах, посылаются ни в какое другое место, а в Рим; — Рим, таким образом, является какой-то высшей инстанцией в спорном деле. Но на этом не окончились сношения Виктора со своей церковью. Папа Виктор обнародовал свое решение вопроса о Пасхе, составленное на Римском соборе, обнародовал, очевидно, как норму, которая должна служить руководством для прочих церквей.[473] Затем последовал со стороны римского епископа важный шаг: когда он получил от Поликрата Эфесского соборное определение, в котором малоазийские епископы очень смело утверждали правоту своего празднования Пасхи, отличного от римского, то епископ Римский написал письмо малоазийцам, в котором провозглашалось отлучение малоазийских церквей от союза со всей остальной церковью.[474] Нам нет надобности подвергать критике поведение папы в споре о Пасхе (Евсевий, V, 23—25). Важно то, что Виктор уже является в видной роли охранителя «общего единения» церковного: он, епископ Римский, заявляет своей деятельностью, что в вопросах церковной жизни ему принадлежит право определять, чем должно условливаться общее единение церкви.[475]ревность, в лице некоторых епископов, неодобрительно отнеслась к притязательному вмешательству Виктора в дела Восточной церкви (Евсевий, V, 24); и доселе в церковно-исторических курсах не римско-католических писателей рассказанная нами история папы Виктора обыкновенно ставится в вину этому папе; но поступающие таким образом, кажется, не должны упускать из внимания, что папа Виктор ратовал за правду: известно, что римские воззрения касательно празднования Пасхи потом стали общеобязательными для всей церкви. И, значит, папа может быть до известной степени признан не властолюбцем, а поборником церковного благочиния. Таково было положение римских епископов во II веке.[476]