А. П. Лебедев - Духовенство в Древней Вселенской Церкви Страница 55

Рим с его епископом поднимался в авторитете и значении по многим причинам; главные из них следующие: Рим был городом, где проповедовали первоверховные апостолы Петр и Павел, он был кафедрой Петра, единственной апостольской церковью на Западе, римская церковь свои духовные и материальные попечения простирала на всю остальную церковь; Рим, наконец, не мог не иметь значения как столица мира — даже перенесение столицы не повредило римскому епископу, потому что хоть столицу и перенесли, но зато остался Рим.

С IV века значение римского епископа все больше и больше возрастает, и к середине V века папы возвышаются настолько, что им почти нечего было больше желать. Самомнение римских епископов этого времени растет с изумительной быстротой. Папа IV века Юлий, уже не стесняясь, объявлял, что, будто бы в силу церковных правил, в делах церковных ничего не должно совершаться без ведома римского епископа.[485] Папа Дамас, того же IV века, обращаясь в своих письмах к восточным епископам в совокупности, называет их не братьями, как прежде, а осмеливается называть их «мои дети», говорит с ними не от имени соборов, а прямо от своего лица, от своей апостольской кафедры, и объявлял, что кормило церкви, которое прежде было в руках ап. Петра, теперь перешло к ним, папам.[486] Начиная с папы Сириция, римские епископы не упускали случая заявить, что на них лежит забота о всех церквах.[487] В пятом веке на самих Вселенских Соборах папы осмеливаются провозглашать о своей высшей церковной власти. Конечно, они здесь заявляют не лично, а через своих легатов. Легат Филипп на III Вселенском соборе говорит: «Никто не сомневается, — это уже стало известно в течение веков, — что св. Петр предстоятель (князь) (и глава) апостолов, столп веры и фундамент кафолической церкви, от Господа Христа получил ключи царствия, и ему поручена власть вязать и решить; и этот (т. е. Петр) живет доднесь в его преемниках и имеет власть суда. Теперь же преемником Петра есть святейший папа Целестин» и т. д.[488] То же видим на IV Вселенском соборе. Папский легат Пасхазин говорил: «Мы имеем в руках повеление святейшего и апостольского мужа папы города Рима, который (Рим) есть глава всех церквей». И при другом случае тот же Пасхазин называет апостола Петра «скалой и утверждением кафолической церкви и основанием правой веры»[489] — в известном папском смысле. Западные церкви и западные епископы со своей стороны не только не противодействовали развитию папского абсолютизма, но и охотно поддерживали пап в подобных стремлениях. Так, собор Сардикийский IV века, по первоначальному намерению — Вселенский собор (пр. 3), предоставил папе, в лице римского епископа Юлия, право принимать апелляции ото всех епископов христианского мира (епископов, которые считали себя несправедливо низложенными), принимать апелляции с тем, чтобы или подтвердить приговор, или, кассируя его, передавать дело на рассмотрение нового собора. Замечательнейшие западные писатели, как св. Амвросий Медиоланский, блаженный Августин и блаженный Иероним говорят о папской власти так, как будто бы их устами говорил сам папа.[490] Сами императоры, например, Феодосии I и Валентиниан III, говорят в лестных выражениях о власти пап в церкви.[491]

Но что еще важнее — Восток, Восточная церковь с IV века, как будто умышленно делает очень многое, чтобы утвердить и уверить папу, что он действительно выше других епископов. Во время различных нестроений на Востоке в IV и V веке многие замечательнейшие представители православия искали себе помощи в трудных обстоятельствах жизни — в Риме, у папы. Туда отправлялся лично Афанасий Великий; там искали себе поддержки и защиты Павел, епископ Константинопольский, Маркел Анкирский; Златоуст, сосланный в ссылку, обращается за помощью опять же в Рим. Кирилл Александрийский и блаженный Феодорит — в Риме же ищут себе поддержки и одобрения. Из всего этого создавался прочный фундамент для папского возвышения. Василий Великий во время арианских смятений от лица Восточной церкви писал на Запад: «Подвигнитесь на помощь нашу и избавьте нас от бури; прежде, нежели совершенное крушение постигло церкви, поспешите к нам, уже, ей! просим вас, подайте руку падшим на колена».[492] Конечно, папе не только приятно, но и выгодно было видеть Восточную церковь смиренно преклоняющейся на коленах перед римскими и вообще западными епископами. И нужно сказать: римский епископ привлекал и очаровывал восточных епископов своим могуществом: папа был большой реальной силой. А народ на Востоке отдавал дань уважения папам за их твердость и непоколебимость в вере, хотя народ нередко за такую твердость принимал нечто другое: Рим спокоен, он не входит в споры — значит, он тверд в истине, рассуждали непроницательные люди на Востоке. Далее: что ни делалось бы на церковном Западе — восточные епископы не вмешивались в это, как напротив: не было ничего такого на Востоке, во что ни вмешались бы папы. Образовалось странное положение: папам как будто бы до всего есть дело, а восточным епископам ни до чего нет дела, кроме их домашних споров. Невольно, как на Западе, так и на Востоке, возникала мысль, что папы действительно обладают какими-то особыми правами в церкви. А чем отвечали в IV и V веке на Востоке на многочисленные притязания пап, вторгавшихся в дела Востока? Почти ничем. Мы не видим громкого протеста против папского высокомерия. Вот папа Лев I не принял 28-е правило собора Халкидонского, каковым правилом возвышалась кафедра Константинопольская. Чем же отвечает Восток на это? Епископы Востока с императором византийским действуют нерешительно и уклончиво; по-видимому, они подавали Льву даже надежду, что правило это в скором времени будет совсем отменено.[493] Власти, церковная и гражданская, смиренно склоняются перед чуждым авторитетом и не настойчиво настаивают на своих правах. Историки церковные V века Сократ и Созомен настолько пригляделись к вмешательству пап в дела Востока, что в своих исторических трудах считают это явлением как бы вполне законным и обычным. Созомен говорит: «Римский епископ имеет обязанность пещися о всех», т. е. о всех церквах, «согласно достоинству своего престола» (III, 8). А Сократ пишет: «По церковному правилу никакого постановления в церквах без согласия римского епископа вводить не следует» (II, 8.15).

Вообще некоторые современные нам историки полагают, что во времена Вселенского Халкидонского собора «идея папского приматства достигала уже тех размеров, до каких она доходила в Средние века».[494]

Было бы, однако, напрасно думать, что папский авторитет возрастал без всяких помех на Востоке. Такие помехи были, но они не остановили возрастания папской власти. О соперничестве с Римом раньше всего стал помышлять александрийский патриарх, но его помыслы в этом роде закончились полнейшим фиаско. Известный немецкий историк Гарнак вот что говорит об этом соперничестве Александрии с Римом. Александрийские епископы, начиная от Афанасия до Диоскора, имели нечто общее. Они ратовали за то, чтобы сделаться повелителями Египта и руководителями церкви Восточной. Их характеризовало постоянное их сопротивление светской власти. Их можно сравнивать с великими папами, и это сравнение тем более уместно, что они имели целью образовать из Египта род независимой церковной области. Все епископы Александрийские от Афанасия до Диоскора все более и более приближались к этой цели. Они при этом опирались на три могучие силы: на монашество, на массы низшего народа и на римского епископа, который до поры до времени поддерживал александрийских патриархов. Александрийский патриарх был сторонником церковного традиционализма и боролся против науки — этим он хотел достичь ореола высшей святости. Все цели, к которым стремились эти патриархи, воплотил в себе Диоскор. Он хотел закончить то, к чему стремились его предшественники. Он порвал все связи с Римом и захотел образовать второй Рим в Александрии. И вот в середине V века Диоскор стал на такую точку, утверждаясь на которой, он вздумал объявить себя независимым владыкой Египта и полным господином всей Восточной церкви. Но попытка Диоскора не удалось. Он был копт. А коптский деспот, отказавшийся от всего греческого, мог разве только мечтать о той власти, к какой он стремился. При том же он вооружил против себя папу, а папой в то время был могущественнейший Лев I, который не желал с кем бы то ни было делить своей церковной власти. И Александрия не сделалась вторым Римом. Диоскор пал — и папа навсегда избавился от такого соперника, как патриарх Александрийский, так как после Халкидонского собора александрийский патриархат чем дальше, тем больше теряет свое значение. Вот рассуждения Гарнака, впрочем, слишком уж решительные, по занимающему нас вопросу.[495]