А. П. Лебедев - Духовенство в Древней Вселенской Церкви Страница 65

Некоторые лица из духовенства во времена Златоуста говорили: к чему приобретать дар красноречия, когда сам Апостол Павел называет себя невеждою, и притом об этом пишет к коринфянам, которые славились и хвалились красноречием? Златоуст со всей энергией опровергает тех, кто вследствие такого основания охлаждали в себе ревность к приобретению церковно-ораторской способности. Он находит, что подобные лица вовсе не понимают Апостола, «они хвалят такое невежество, от которого Павел столько был далек, сколько не был далек никакой другой человек, живущий под небесами». Апостол, как никакой другой человек, разъясняет Златоуст, умел защищать истинное учение словом, значит, не был невеждой; он был невеждой только в отношении к изысканной и утонченной витиеватости языческих писателей. А что Апостол силен был в слове, на это приводит Златоуст многие доказательства, в укор возражавшим. «Скажи мне, — пишет Златоуст, — каким образом он переспорил иудеев, живущих в Дамаске! Каким образом взял верх над эллинистами? Не потому ли, что сильно побеждал словом? И никто не может сказать, что ему удивлялся народ, по молве об его чудесах, нет, в это время он еще не начинал творить чудес: он побеждал единственно словом своим. Член Ареопага, житель суевернейшего города, не за одно ли проповедание Павла сделался его последователем? А что было в Солуне, Коринфе, в Эфесе и самом Риме? Не целые ли дни и ночи кряду были проводимы им в истолковании Писаний? Что еще сказать о состязании с эпикурейцами и стоиками (Деян. 17, 18)? И так очевидно, что если и прежде чудес и при чудесах Павел расточал обильно слово свое, то неужели осмелимся называть невеждой того, кто беседой и проповедью своей приобрел себе великую славу. Почему ликаонцы приняли его за Меркурия? Что Павла и Варнаву сочли за богов, причиной этому чудеса, но что Павла приняли именно за Меркурия, причиной этому не чудеса, а слово» (Деян 14, 12). Златоуст далее спрашивает: «Почему во всей вселенной имя Павла наиболее обращается в устах всех?» И отвечает: «Не за превосходство ли его посланий, которыми он приносил пользу верным не только в то время жившим, но и приносит ее существовавшим с того времени до нынешнего дня и имеющим после существовать?» Святой отец энергично пишет: «Многие (из пастырей) и погибли, и сделались менее ревностными к истинному учению», вследствие того, что вообразили, будто Павел хвалился действительным невежеством, и решили быть невеждами. После этих рассуждении Златоуст спрашивает у этих действительных невежд в духовенстве: «Каким образом кто-либо, оставаясь невеждою, будет обличать противников веры и заградит им уста? Да и какая нужда заниматься чтением и литературой, если потребно лишь невежество? Все это, — что говорили невежды в духовенстве в свое оправдание, — все это, — замечает Златоуст, — только один вымысел, предлог, пустое извинение лености»[554] со стороны их. Отсюда видно, как многого требовал Златоуст от пастыря по части образования. Другой великий святитель того времени Григорий Богослов также решительно требовал многостороннего образования со стороны пастыря. Григорий находит, что пастырю весьма прилично знать философию, как и другие человеческие науки, не говоря уже о науках богословских. Григорий, например, пишет: «Предстоятелю совершенно необходимо быть вместе и простым, и сколько можно более многосторонним и разнообразным для приличного со всяким беседе. Ибо одни, будучи по способностям младенцы, требуют самых простых первоначальных уроков, а другие имеют нужду в премудрости, желаемой совершенными» (1 Кор. 2, б).[555] В частности, богослов должен иметь отчетливое понятие: о мире, о материи, душе, разумных существах и проч. Подобно Златоусту, Григорий Богослов твердо боролся против предрассудка, который, кажется, был очень силен между духовенством, именно, что будто нет надобности в учености для пастыря, когда сами апостолы, не отличаясь ученостью, однако же, силою духа победили мир. В опровержение этого предрассудка Григорий замечал: апостолы находились под особенным действием благодати, а пастыри церкви действуют среди обыкновенных условий и обыкновенными способами, а потому должны обладать образованием как наилучшим средством действовать на паству.[556] Григорий в похвальном слове Василию Великому прямо объявляет, что подобного мнения держатся лишь невежды, желающие оправдать свое невежество. Он говорит: «Не должно унижать образование, как рассуждают об этом некоторые, напротив, надобно признать глупыми и невежественными тех, кто, держась такого мнения, желал бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве».[557]

Таким рисовался идеал пастыря в умах лучших, просвещеннейших отцов церкви. Имели ли пастыри того времени способы и средства поднять себя на тот уровень образования, какого желали более передовые святители?

Отвечая на этот вопрос, следует прежде всего заметить, что церковь, или, если угодно, иерархия, в рассматриваемое время не принимала на себя попечения об учреждении каких-либо училищ для подготовки юношества к прохождению духовным должностей. Это зависило от многих причин. Во-первых, эпоха первых трех веков не знала никаких духовно-учебных заведений, обходилась без них. Это было, так сказать, прецедентом. Далее, с VI века развивается и утверждается в церкви монашество, которое по самой идее[558] не имело побуждений благоприятствовать школьному делу. А так как в IV веке из монахов даже стали выбирать епископов, то заботы о научном развитии духовенства отступили в церкви на задний план. Климент Александрийский в III веке рассуждал: «Если бы кто-либо предложил гностику (т. е. христианскому ученому: τώ γνωστικώ) сделать выбор между познанием Бога и вечным блаженством (την σωτηριαν την αιωνιον), допуская, что одно с другим несовместно (а это, конечно, неправда), то гностик, без сомнения, избрал бы познание»[559] (т. е. науку), а с тем отказался бы от блаженства. Мысль замечательная! Но с IV века едва ли кто решился бы повторить подобную мысль: она противоречила духу времени (нечто подобное говорили радикальные ариане, но ариане — плохой пример). Не о науке, и не о школах были тогда думы... Наконец, нужно сказать, что наука и школы сделались подозрительными: из существовавших школ слишком много вышло ариан и несториан. Поэтому попечения церкви о школах были не в интересах того времени.

Но, однако, где же училось тогдашнее духовенство? За отсутствием церковной инициативы, на помощь духовенству явились частные лица из просвещенных христиан, которые и открывали школы, какие пришлось и какие могли.

Сообщим сведения об этих школах. Само собою разумеется, таких школ было очень мало.

Обратим внимание сначала на Восток. Все указанного рода школы, в которых с большим или меньшим успехом могли получать образование пастыри, — наперечет. Древнейшей и знаменательнейшей из этих школ была Александрийская. Но время ее процветания относится к периоду до Константина Великого. С четвертого же века среди арианских, монофизитских и других движений она как-то стушевывается и вскоре умирает. Последним осенним цветком этой школы был знаменитый учитель ее, Дидим, слепец от рождения. Глубоко образованный не только в науках отвлеченных, но и начертательных, Дидим возбуждал общее удивление. Он знал поэзию, риторику, астрономию, геометрию, диалектику, музыку и все науки философские. Блаж. Иероним называет его чудом для всех. Его широкая образованность при слепоте заставляла некоторых говорить о нем, что не имея очей телесных, он имеет очи ангельские. По свидетельству церковного историка Созомена, его слава привлекала многих в Александрию: одних для того, чтобы слушать слепца, других для того, чтобы только увидеть его. Тот же Созомен называет училище, в каком преподавал Дидим, «духовным училищем священных наук». Дидим был горячим приверженцем Оригена.[560] Но, говорим, недолговечна была школа Александрийская.

Более влиятельной была школа Антиохийская, основанная, как мы знаем, в III веке, преимущественно пресвитером Лукианом (ум. в 311 г.). Но о деятельности Лукиана[561], как учителя, мы почти ничего не знаем. Гарнак остроумно называет его «признанным святым, но непризнанным учителем». Это не то значит, что его ученики своими умствованиями скомпрометировали своего учителя: при жизни Лукиана ничего такого не было, — а значит то, что его учено-педагогическая деятельность, как таковая, не нашла себе одобрения в глазах церкви.[562] В общем, хотя сведения наши о Лукиане и не совсем скудны, но они весьма мало отвечают на вопрос: что он делал, чем занимался в своей школе, чему и как учил? Мы знаем достоверно только о том, кто у него учился. Эти лица развили широкую богословскую и педагогическую деятельность в IV веке.[563] Нельзя скрывать, что ученики его стяжали печальную известность; между ними оказались сам Арий, много ариан, каков, например, Евсевий Никомидийский и др. Но эти и подобные имена в настоящем случае важны для нас, как свидетельство, что у Лукиана была действительно школа; а это нам пока только и нужно доказать. Конечно, между его учениками были не одни ариане, а люди различного религиозного умонастроения. Ясно заметно одно: школа скрепляла связь между учениками (как показывает история арианских движений), значит, была доброй школой — товарищи не забывали друг друга и по выходе из школы. Они притом же высоко ставили имя своего учителя, хвалились тем, что они учились у этого мужа (существовал известный в истории кружок «солукианистов»).[564] Значит, было чем хвалиться, значит ученики любили своего учителя, и без сомнения — было за что. Преемники Лукиана по учительству в IV веке с большим успехом поддерживали славу той же школы. Так, Диодор, впоследствии епископ Тарский, был замечательнейшим учителем Антиохийской школы. Под его руководством воспитывался такой блестящий богословский талант, каким был Иоанн Златоуст. Своим редким по обширности и глубине богословским образованием Златоуст обязан Диод ору. С любовью слушал его уроки Златоуст и, как он сознается, всегда благодарил и другим внушал благодарить Бога, что Он даровал им такого мудрого отца и учителя.[565] Другой учитель Антиохийской школы, Феодор,[566]впоследствии епископ Мопсуестийский, славен был как экзегет, из-под руководства которого вышел глубокомысленный богослов своего времени — Феодорит, епископ Киррский. Достаточно знать, что Златоуст и Феодорит обязаны своим богословским развитием школе Антиохийской, чтобы понять, на какой высокой степени совершенства стояли антиохийские учителя. Но и этой школе, подобно Александрийской, как-то не посчастливилось: она поставляла современной церкви более пастырей еретических (несторианских), чем православных, и потому деятельность ее была кратковременна. В V веке она уже прекращает свое существование.