Сергей Шавель - Перспективы развития социума Страница 21

А. И. Опарин справедливо отмечал, что если не признается возможность возникновения живого из неживой материи, то остаются такие концепции, как гилозоизм (одушевленность материи), креационизм (сотворение), панспермия (жизнь занесена извне) и пр., ненаучность которых доказана. Вместе с тем, выступая против «открытия» О. Лепешинской клетки из неклеточной материи, он констатировал: «Однажды появившись, жизнь уже никогда не возникнет на Земле» («живое от живого»). В дискуссии о природе вируса (живой он или не живой) Опарин писал: «Это новообразование возможно лишь при наличии организации, которая свойственна только жизни, и, следовательно, не вирус послужил началом жизни, а, наоборот, он сам мог возникнуть только как продукт биологической формы организации»[155].

Этот небольшой экскурс мы приводим по двум соображениям: а) чтобы хоть в малой степени включить материал, сравнительно мало используемый в синергетике и постмодернизме, б) чтобы на примере биологии показать, что неопределенность – не чисто когнитивная категория, не антропоморфизм, а объективный параметр самой природы, реального мира. Многие явления неопределенны сами по себе, например: сдвиги в литосфере – твердой оболочке Земли до 40 км толщиной; движение воздушных масс – циклонов и антициклонов; пол ребенка при зачатии; миграция саранчи; пандемии и многое другое. Все это делает невозможным однозначный прогноз, стопроцентное предсказание тех или иных событий, явлений, исходов и вместе с тем подталкивает к философскому агностицизму и индетерминизму. М. Борн рассказывает о пережитом в молодости периоде агностицизма (скептицизма), когда он, пытаясь удостовериться, что зеленый лист в его глазах является действительно (объективно) зеленым, прошел через мучительные поиски ответа. Позже он писал: «Детерминизм постулирует, что события в разные времена связаны некоторыми законами таким образом, что возможны предсказания еще неизвестных ситуаций (прошлых или будущих)»[156]. Если бы он добавил после слова «постулирует» вставку «как утверждал Лаплас», это было бы и справедливо по отношению к Лапласу, и корректно в философском смысле. А так – это тривиально, ибо общеизвестно, что однозначные предсказания и строгие расчеты дают лишь динамические законы, например закон всемирного тяготения. Этот закон позволил Циолковскому решить главную проблему космонавтики, а именно вычислить с точностью до метра, причем вручную, почти как гоголевский ярославский мужик, создавший топором и долотом знаменитую тройку – великий символ Руси («Русь-тройка»), первую космическую скорость, равную 8431 м/с, а позже Королеву – маршруты, грузоподъемность, запас горючего и тысячи деталей первых космических кораблей. И таких примеров множество: мосты и автомобили, дома и плотины, дороги и виадуки, электростанции и самолеты – все это покоится на точном расчете. Да и кто бы согласился жить в доме, если бы ему сказали, что вероятность его разрушения равна 0,1 или даже одна миллионная и катастрофа наступит в любое случайное время. Но поскольку в природе действуют не только динамические, но и статистические законы, человек задолго до теории вероятности пользовался такими предсказаниями – кристалликами опыта поколений в виде народных примет, традиций, ритуалов и пр. Сегодня вероятность точного краткосрочного прогноза погоды близка к 0,9, землетрясения – больше 0,5; даже пол ребенка предсказуем, исходя из того, что на 100 девочек рождается 108 мальчиков – такое статистическое распределение установила сама природа.

Фаталист, как отмечал М. Вебер, обречен или верить в мойру (рок), или надеяться на чудо, т. е. благоприятный для себя случай. Но ведь индетерминизм с его абсолютизацией случайностей как раз ведет к фатализму, мистике, суевериям, господству эзотерики, паранормальности, лженауки и пр. Детерминизм считался особым достоинством классической ньютоновской теории. Большинство естествоиспытателей сходятся на том, что современная неклассическая наука не отбросила достижения классики, а преемственно ассимилировала их. Есть, однако, и иные подходы. В одной из давних публикаций утверждалось: «Речь идет уже не о поправках, а об отмене предыдущей концепции, ибо, как сказал Фейнман, у нас нет двух миров – квантового и классического, – нам дан один-единственный мир, в котором мы живем, и этот мир квантовый»[157].

Мир, действительно, один. Но каков он или каким его следует считать, чтобы не впадать в неразумный солипсизм, логический позитивизм, воинствующий нигилизм и иные, уже пройденные «измы» и их новые ипостаси? В поисках ответа обратимся к философским размышлениям основного автора квантовой теории Макса Планка (1858–1947). В 1937 г. он прочитал доклад «Религия и естествознание» в Дерптском (Тартуском) университете, который был опубликован у нас только в 1990 г. Первое, что он подчеркивает, – это преемственность в историческом развитии науки: «Физические представления изменялись не беспорядочно, а лишь постоянно совершенствовались и уточнялись»[158]. Далее он говорит об универсальных константах, «образующих те неизменные кирпичики, из которых строится здание теоретической физики». Резко критикуя позитивизм, Планк показывает, что эти константы «являются наглядным доказательством наличия в природе реальности, не зависящей от любых человеческих измерений, и, что самое существенное, мы заранее точно знаем, что и все будущие измерения приведут к тем же константам»[159]. Планк имеет в виду прежде всего одну из удивительнейших констант, носящую его имя – постоянная Планка. Таких универсальных констант достаточно много – скорости света и звука, состав воздуха, коэффициент гравитации и др. Именно константы создают основу мироздания, олицетворяют, как пишет К. Гильзин, «внутренние связи между микромиром, макромиром и миром Большого космоса, или, как его иногда называют, Мегамиром»[160]. Важно и то, что устойчивость этих величин лежит в основе такого психологического феномена, как естественная установка восприятия мира. Об этом знаменитый афоризм И. Канта: «Две вещи наполняют мою душу восторгом: звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас». Планк подчеркивает, что такое глубочайшее благоговение, выраженное в приведенных словах Канта, человек обычно не испытывает перед тем, что «привнесено от себя, самим придумано». Позитивисту подобное благоговение чуждо. «Для него звезды – суть не что иное, как воспринимаемые нами комплексы ощущений. Все остальное, по его мнению, является полезным, но в принципе произвольным и необязательным». Обращаясь к основной теме доклада, Планк отмечает: «Религия и естествознание сталкиваются в вопросе о существовании и сущности Высшей Власти, господствующей над миром». Он убежден как религиозный человек, что «они вовсе не противоречат друг другу в утверждениях, что, во-первых, существует разумный миропорядок, независимый от человека, и, во-вторых, что сущность этого миропорядка нельзя непосредственно наблюдать, а можно лишь косвенно познать или предположить его наличие. Для этой цели Религия пользуется своеобразными символами, а точные науки – своими измерениями»[161]. В духе известного принципа дополнительности Н. Бора автор считает, что религия и естествознание не исключают друг друга, а дополняют и обусловливают. Пути нравственного отношения к миру, к жизни, с одной стороны, и рациональное познание – с другой, «не расходятся, а идут параллельно, встречаясь в бесконечности у одной и той же цели».

Как далеко это от суждений доцента математики, кандидата философских наук, действительного члена Американского научного общества В. Тростникова и физика Фейнмана о сугубо квантовом мире. На самом деле мир не только один, но и един, что требует преодоления междисциплинарных барьеров и методологических противоречий, начатых в XIX в. «номологическим расколом»[162], и принятия конструктивных шагов к единой науке. Не секрет, что растущий интерес на Западе к марксизму, многократное переиздание по требованию студентов первого тома «Капитала» в Германии и других странах побуждают вспомнить одно из пророчеств (или предсказаний) К. Маркса о судьбах науки. Он писал: «В дальнейшем естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука»[163].

Думается, что и противопоставление «жесткого» и вероятностного детерминизма неконструктивно, ведь согласно принципу дополнительности они должны дополнять друг друга, синтезируясь в неодетерминизме.

1.4. Социологический детерминизм в теории и эмпирических исследованиях

Вторая статья проф. М. А. Можейко[164], в которой наряду с другими размышлениями содержится весьма интересный анализ такого сложного явления, как трансгрессия, привлек особое внимание социологической общественности. Вместе с тем стало очевидным, что наш диалог требует выхода в более широкое поле социологического дискурса. Нельзя не признать, что именно публикации М. А. Можейко – не только названные статьи в журнале «Социология», но и многие другие работы – послужили реальным толчком к анализу места и роли детерминизма в социологической науке, за что хотелось бы выразить особую ей благодарность. Относительно высказанного ею замечания о приведенном определении понятия «линейность», можно сказать следующие соображения. Действительно, некоторые упрощения в духе «геометриз-ма» сделаны сознательно, для иллюстрации. Известно, что в математике линейность описывается уравнениями, причем существуют специальные приемы, позволяющие преобразовывать нелинейные уравнения в линейные. В этнографии для обозначения однолинейных родственных групп используется термин «линидж» (англ. Lineage)[165]. К тому же, материнская и отцовская линии в силу экзогамного запрета расходятся, «ветвятся», подключая в генеалогию одной семьи членов из других семей. Такие нюансы также хотелось бы иметь в виду.