Сергей Шавель - Перспективы развития социума Страница 26

Во-вторых, вечная тема о свободе воли. Известно, что Блаженный Августин отверг свободу воли, исходя из учения о божественном предопределении, которое было преобразовано позже и положено в основу кальвинистской ветви протестантизма. В то же время многие известные мыслители разных направлений отстаивают свободу воли. Так, Сартр утверждал, что человек обладает «абсолютной внутренней свободой»[208].

Вполне очевидно, что полное отрицание свободы воли ведет к фатализму, к торжеству «железной необходимости» детерминизма лапласовского толка, при котором с человека снимается ответственность за результаты его действий или бездействия. Но и абсолютизация свободы воли чревата волюнтаризмом, как худшей формы индетерминизма. Стремление пройти между Сциллой и Харибдой привело в свое время Б. Спинозу к формуле «свобода есть осознанная необходимость», которую поддержала и развила классическая немецкая философия, особенно Гегель, а за ним К. Маркс и его последователи. Эта дефиниция подверглась не столько даже критике, сколько поношению якобы «нелепостей» марксизма (о Спинозе и Гегеле забыли, если и знали) за то, что она неадекватна очевидным фактам. «Человек сидит в тюрьме, но должен чувствовать себя свободным, если осознает какую-то необходимость» – доказывал математик и диссидент Есенин-Вольпин на одном из диспутов в МГУ. На самом деле, данная формула правильная, но она относится только к позитивной версии, понимаемой как свобода «для». Имеется в виду выбор средств достижения цели, инструментария, проекта, бизнес-плана, т. е. всего того, что позволяет человеку действовать со знанием дела, или разумно, по Веберу. Свобода «от» есть лишь подготовительный этап, представляющий собой избавление от внешних ограничений, принудительной силы обстоятельств, а также и раскрепощение от внутренних скреп, ограничивающих проявление потенциала – от комплексов неполноценности, фобий, маний, зажатостей, застенчивости, в том числе и недостатков знаний и умений, что преодолевается культурой и образованием.

Волюнтаризм – это торжество не воли, а глупости, когда невежественный человек считает субъективно желаемое объективно возможным и достижимым. Скажем, если бы Хрущев был профессиональным агрономом, вряд ли бы он довел посевы кукурузы до экстремально высоких широт, вплоть до Мурманской и Архангельской областей; будь он профессионалом в политике – не затевал бы многие из своих кампаний, отрицательный исход которых достаточно определенно просчитывался. Но верно и другое: ничего этого он не делал бы, если бы чувствовал и нес персональную ответственность за свой волюнтаризм. Заметим, что у отдельных мыслителей само понятие «воля» приобрело превращенный, гипертрофированный статус. У Ницше, например, воля к власти есть cause sui – причина самой себя, преодолевающая все сила, средство самоутверждения и основной критерий отбора для формирования вида “сверхчеловеков”. К чему ведет освобождение такой воли, продемонстрировал фашизм с любимым слоганом Гитлера: «Солдаты, я освобождаю вас от химеры, называемой совестью». Видимо, такого рода перверсии волюнтаризма имел в виду М. К. Мамардашвили, когда писал: «Одной из катастрофических идей XX века является идея нового человека… Реальный же парадокс истории состоит в том, что дай нам Бог порождать или породить просто человека, имеющего свое назначение»[209].

В-третьих, в многослойной проблематике социологического детерминизма особое значение имеет способность (воля) к самоограничению. Гегель писал: «Кто хочет совершить великое, должен уметь ограничивать себя»[210]. «Сознание свободы, – подчеркивал С. Булгаков, – загорается в душе лишь через чувство ее ограниченности»[211]. Характерно признание Б. Л. Пастернака в письме к сестре 31 октября 1924 г.: «Если бы в моем случае все сводилось к тому, чтобы много зарабатывать, этот вопрос был бы давно разрешен, но я человек наименее свободный из нас четверых… Под несвободой я разумею несвободу предназначения»[212].

3. Логика социологического детерминизма: схема М. Вебера

Лозунг «Назад к Канту» для М. Вебера не был столь актуален, как для Дильтея, Зиммеля, Риккерта. На последнего Вебер ссылается при разработке ценностных идей. Но нельзя не признать справедливой следующую оценку их творческой связи, данную Р. Ароном. Имея в виду методологические и теоретические результаты исследований Вебера, он писал: «Даже если допустить, что они исходят из «Границ»[213], то нужно было бы сказать, что влияние Риккерта на Вебера было только средством самокритики»[214]. Стремясь сохранить место субъективности и одновременно соблюсти объективность анализа необходимости, Вебер формулирует исходные методологические принципы: «отнесение к ценности» и «свобода от оценок». Первый из них позволяет исследователю (историку, социологу) исходить из собственного ценностного сознания в понимании «духа времени», опереться на собственную идентичность при конструировании объекта изучения и отборе фактов; второй – запрещает делать оценочные суждения как до, так и после исследования.

Будучи ученым и в то же время человеком политики, Вебер стремился к объективности в истории (и в общественных науках) не вопреки, а ради политики: примечателен его ответ на вопрос, может ли анархист быть профессором права[215]. Для нашей темы особое значение имеет, как отмечал Р. Арон, положение Вебера о том, что «каузальные связи между фактами должны иметь объективный характер, иначе воспроизведение прошлого распадается на множество несовместимых линий, потому что мир мыслим только в том случае, если в нем царствует детерминизм»[216]. Вебер разработал оригинальную логическую схему анализа детерминации, называемую часто логикой каузальности или, как у Арона, «логикой объективности».

В учебниках по логике выделяют три типа связей между понятиями (суждениями): 1) конъюнкция – связка «и», например – «город и село»; 2) дизъюнкция – связка «или», например – «студент или аспирант»; 3) импликация – связка «если…, то», например – «если идет дождь, то на улице слякоть». Различают импликацию материальную и формальную: первая выражает реальное изменение вещей, событий; вторая – операции с символами. Импликативную форму имеют и более сложные логические построения, такие как силлогизм типа: «Если А присуще всякому В и В присуще всякому С, то А присуще всякому С».

Первая часть силлогизма называется антецедентом, вторая – консеквентом[217]. Антецедент включает предпосылки как основания существования каузальной связи в изучаемой предметной области. В число таких предпосылок входят причины, а также необходимые условия и релевантные сопутствующие обстоятельства, иначе говоря – причинный комплекс и механизм его действия. Вторая часть силлогизма называется консеквентом и включает все возможные следствия, вытекающие из установленных предпосылок. Отметим еще два термина, используемых Вебером: акциденция – это случайные изменения причин, следствий и их взаимосвязей; констелляция (букв, созвездие, россыпь, стечение) – целостность событий, фактов, относящихся к рассматриваемому предмету (теме).

Свою логическую схему Вебер разрабатывал в полемике с Э. Майером[218]и вслед за ним опирался на исторический материал, отмечая ретроспективность исторического познания, неизбежность регрессии в каузальном исследовании, т. е. движения от следствий к причинам, а не наоборот. Но было бы неоправданно на этом основании усомниться в социологическом значении данной разработки. Можно только повторить вслед за Ароном, что и для социологии «фактически самой интересной схемой является схема, предложенная Вебером»1. И конечно, схема, построенная для анализа каузальной связи, не отрицает ее применимость к детерминизму, при условии, что причинность не выносится за пределы детерминизма, а составляет его ядро.

Вебер исходит из положения о том, что для объяснения исторического события (выявления его причин) необходимо задаться вопросом: «А что было бы, если бы…?» История, конечно, не знает сослагательного наклонения как материальной импликации, но в грамматике и логике оно не отменено, более того, к нему постоянно прибегают и простые люди и политики. Приняв такую посылку, Вебер выделил четыре логические операции каузального анализа: 1) расчленение консеквента; 2) диверсификация антецедентов с выделением того из них, эффективность которого необходимо оценить; 3) конструкция ирреальной динамики; 4) сравнение психических образов и реальных событий. «Что было бы с Грецией, ее культурой, если бы в битве при Марафоне победили персы?» – ставит вопрос Вебер. Для оценки консеквента целесообразно посмотреть, к каким последствиям привело владычество персов на уже захваченных территориях – Израиль, Малая Азия, Египет. Сравнение показывает, что теократический режим (власть жрецов) был бы не необходимым, но объективно возможным и для Греции. Его реализация зависела бы от некоторых обстоятельств, которые были бы особенными для Греции в сравнении с другими странами, или таковых не было бы.