Георг Зиммель - Избранное. Проблемы социологии Страница 42

К тому же решению в вопросе о таком роде деятельности, который позволяет сэкономить и, соответственно, развивать максимум силы, мы придем, если будем подчеркивать не последовательное появление различного, как было до сих пор, а различие в рамках последовательности появления. Если задача состоит в том, чтобы расположить разнообразные стремления в таком порядке, который дал бы им возможность осуществиться с возможно большей полнотой и энергией, то необходима, как мы выяснили, их дифференциация во времени; но если, наоборот, дано развитие во времени и спрашивается, какое содержание более всего годится для такого развития, чтобы при как можно меньшей затрате сил достигнуть как можно большего эффекта, то ответ должен быть такой: содержание наиболее в себе дифференцированное. Здесь каждому должна прийти в голову аналогия с той пользой, которую приносит плодосменное хозяйство в сравнении с двухпольным. Если поле засевается всегда одним и тем же растением, то сравнительно быстро все те элементы, которые нужны последнему для развития, оказываются извлеченными из земли, и она нуждается в отдыхе для их восполнения. Но если засевается другой вид, то он нуждается в других элементах почвы, которые были не нужны первому, зато не использует те, которые уже исчерпаны. Таким образом, одно и то же поле дает возможность развиваться двум различным видам растений, хотя двум одинаковым видам оно такой возможности не дает. Таково же взаимоотношение между теми требованиями, которые предъявляются к силе человеческого существа. Если требование изменяется, то оно извлекает из жизни как своей почвы такое питание, которого оно не могло бы найти, если бы не изменилось, потому что оно должно было бы обратиться к тем элементам, которыми уже пользовались раньше и которые поэтому более или менее использованы. Так же легко исчерпываются и наши отношения к людям, если мы требуем от них всегда одного и того же, тогда как они остаются плодотворными, если мы, предъявляя к ним различные притязания, возбуждаем к деятельности различные части их существа. Подобно тому как в отношении сенсорики человек есть существо, нуждающееся в различии (т. е. он чувствует и воспринимает только то, что отличается от его прежнего состояния), точно так же он нуждается в этом и в отношении моторики, поскольку энергия движения притупляется необычно скоро, если последнее не содержит различия. Экономия сил, проистекающая из этой формы дифференциации нашей деятельности, может быть изображена так. Если мы имеем две различные формы деятельности «а» и «b», которые могут произвести одинаковый эффект, или два количественно одинаковых эффекта «c», и если мы только что или в течение некоторого времени применяли «а», то, чтобы и впредь получать результат «c» при помощи «а», нам нужно будет большее напряжение, чем при помощи «b», что представляет собой перемену по сравнению с предшествующей деятельностью. Подобно тому как нерв, воспринимающий ощущение, нуждается в более сильном центростремительном раздражении в том случае, если он должен, вслед за состоявшимся только что возбуждением, произвести снова такое же, чем в том случае, если такое же возбуждение должен произвести другой нерв, не испытавший еще раздражения или испытавший его иначе, – точно так же нужно более сильное центробежное раздражение и, следовательно, нужна большая затрата сил всего организма в том случае, если нужно воспроизвести еще раз тот эффект, который был только что достигнут, чем в том случае, если нужен новый эффект, на который еще не истрачена специфическая энергия. Нельзя сказать, что то существо, виды деятельности которого не дифференцированы в рамках последовательного появления, уже только поэтому тратит больше силы, чем то, которое их дифференцирует, однако можно сказать, что первое тратит больше сил, если хочет достигнуть таких же результатов, как последнее.

Если мы окинем взглядом уже полученные нами результаты, то может показаться, что все они пронизаны одним фундаментальным противоречием. Вместо того чтобы еще раз суммировать сказанное, я предпочитаю непосредственно обрисовать это противоречие. Дело в том, что дифференциация социальной группы явно находится в отношении прямой противоположности дифференциации индивида. Первая означает, что индивид столь односторонен, как только возможно, что какая-нибудь единичная задача заполняет его целиком, и вся совокупность его влечений, способностей и интересов настроена на один этот тон, потому что при односторонности индивида в высшей степени возможно и необходимо, чтобы она по своему содержанию отличалась от односторонности всякого другого индивида. Так отношения общественного хозяйствования загоняют индивида на всю жизнь в рамки самой однообразной работы, самой узкой специальности, потому что благодаря этому он приобретает в ней тот навык, который делает возможными необходимые качества и дешевизну продукта; так общественный интерес часто требует такой односторонней политической точки зрения, которая совершенно не по душе индивиду (в качестве примера здесь можно привлечь предписание Солона о внепартийности); так общность повышает свои требования к тем, кому она предоставляет какое-нибудь положение таким образом, что часто этим требованиям можно удовлетворить лишь посредством самой сильной сосредоточенности на своей специальности с отказом от всех других образовательных интересов. В противоположность этому дифференциация индивида означает как раз отсутствие односторонности; она развязывает сплетение волевых и мыслительных способностей и образует из каждой самостоятельное свойство. Именно тем, что индивид повторяет в себе участь рода, он ставит себя в отношение противоположности к нему; тот член, который хочет развиваться согласно норме целого, отказывается тем самым в данном случае от роли части этого целого. То разнообразие резко обособленных содержаний, которого требует целое, возможно создать лишь при условии, что отдельный человек откажется от этого разнообразия: нельзя построить дом из домов. Что противоположность этих двух тенденций не абсолютна, но имеет с различных сторон свои границы, – это очевидно, потому что само влечение к дифференциации не уходит в бесконечность, но должно остановиться в каждом данном единичном или коллективном организме там, где начинается действие противоположного влечения. Таким образом, как мы не раз уже указывали, при определенной степени индивидуализации членов одной и той же группы или прекращается их способность действовать даже в рамках своего особого призвания, или же распадается вся группа, потому что члены ее больше не находятся ни в каких отношениях друг к другу. Точно так же и индивид сам по себе не захочет отдаваться до последней возможности всем своим различным влечениям, потому что это означало бы самое невыносимое расщепление. Итак, в известных пределах, интерес индивида, состоящий в том, чтобы он был дифференцирован как целое, будет вести к тому же состоянию, что и интерес совокупности, состоящий в том, чтобы он был дифференцирован именно как член целого. Но где же этот предел, где стремления отдельного человека к внутреннему разнообразию или к односторонней специализации совпадают с теми требованиями, которые предъявляет к нему совокупность, – решить этот вопрос в принципе захотят только те, кто полагает, что требование, вытекающее из отношений данного момента, можно обосновать только в том случае, если представить его абсолютным требованием, вытекающим из в себе сущей сущности вещей. Во всяком случае, задача культуры состоит в том, чтобы все расширять эти пределы и все более и более придавать как социальным, так и индивидуальным задачам такую форму, чтобы для тех и других нужна была одинаковая степень дифференциации{43}.

Против все большего осуществления этой цели говорит прежде всего то, что с обеих сторон возрастают противоположные притязания. Ведь если целое сильно дифференцировано и включает множество самых различных видов деятельности и личностей, то те влечения и склонности, которые появляются у индивида в результате наследования, станут в конце концов также очень разнообразными и расходящимися и будут во всей своей пестроте и при всем своем расхождении стремиться к проявлению, именно постольку, поскольку вызвавшая их дифференциация отношений не дает им такой возможности всестороннего осуществления. До тех пор, пока дифференциация социального целого касается еще не индивидов, а скорее целых подразделений этого целого, – следовательно, при господстве кастовой системы, наследственного ремесла, а также патриархальной формы семьи и цехов и при всех более строгих сословных различиях, – это внутреннее противоречие развития будет обнаруживаться еще меньше, потому что свойства передаются по наследству главным образом в пределах одного и того же круга и, следовательно, переходят на тех людей, которые тоже могут развить в себе переданные таким образом влечения и предрасположения. Но как только круги начинают смешиваться: либо так, что индивид становится членом нескольких кругов, или же так, что в одном потомке накапливаются склонности, перешедшие к нему от различных предков, – тогда, если подобное состояние существует на протяжении многих поколений, каждый индивид начинает в конце концов чувствовать в себе целый ряд неисполнимых требований. Чем сильнее перекрещиваются различные составные части общества, тем более разнообразны те предрасположения, которые получает от него в удел каждый потомок, тем полнее последний по своим способностям представляет собой его микрокосм, но в то же время тем меньше у него возможностей развить каждую свою способность так, как она этого требует. Ибо только при большом росте социального макрокосма происходит такое смешение элементов, и именно этот рост заставляет его требовать от своих членов все большей специализации. С этим, возможно, связано то обстоятельство, что в новейшее время стали чаще встречаться так называемые проблематичные натуры. Гёте называет проблематичными такие натуры, которые не удовлетворяют ни одной ситуации и которых не удовлетворяет ни одна ситуация. Именно там, где сочетается много влечений и предрасположенностей, выступающих, конечно, и в форме желаний, в жизни легко окажется очень много неизрасходованных остатков. Удовлетворение, которое может дать действительность, относится лишь к тому или иному желанию, и там, где сначала кажется, что известная участь, или занятие, или отношение к людям наполняет нас всецело, у более разносторонних натур обычно скоро наступает локализация удовлетворения, а если связи в душе и допускают сначала, чтобы возбуждение распространилось на всю душу, то последнее все же ограничивается вскоре своим первоначальным очагом, симпатически возбужденные колебания утихают и проблема всестороннего удовлетворения оказывается неразрешенной и такой ситуацией. Со своей стороны, в каждой особой ситуации складывающиеся отношения востребуют человека целиком, он же, однако, способен отдать себя ей всецело только в том случае, если вся совокупность его склонностей в некоторой мере может быть соединена в этом направлении, что становится все менее вероятным ввиду разнообразия переходящих по наследству свойств. Только люди с очень сильным характером, которые, с одной стороны, сдерживают все влечения, не соответствующие данному требованию, а с другой – способны придать самому требованию такую форму, чтобы оно согласовалось с их собственными желаниями, – только они могут удержаться от проблематичного способа существования в такие времена, когда ситуации все более специализируются, склонности становятся все разнообразнее. Поэтому не случайно выражение «проблематичная натура» стало почти синонимом «слабого характера», хотя слабость характера не является настоящей и позитивной причиной такого формирования всего существа человека – причина эта лежит скорее в отношении между индивидуальной и социальной дифференциацией, но все же является причиной постольку, поскольку можно утверждать, что действительно сильный характер сумел бы найти противовес этим отношениям.