Рудольф Гусев - Такова торпедная жизнь Страница 11

Соперники принесли нам бывшие много лет в употреблении бутсы и майки — хуже не нашли! Хранились они разве что для отчета фининспектору о правильности расходования профсоюзных средств на спорт. В такой форме мы выглядели не по-боевому. К моменту нашего выхода на поле стадион был переполнен. Раздались аплодисменты, выкрики, насмешки.

— Ну, у них и форма! Страх!

Вышли на поле, построились. Ура — привет! Судья бросил монетку. Выпало: первый тайм нам играть по ветру. Хорошему ветру! Наверное, потому мы и забили гол первыми…

Саня Тутышкин неожиданно прорвался по левому флангу. Как ни старался он избавиться от мяча — ничего не получалось Мяч не хотел от него отлетать. В сумбуре отчаянного дриблинга у него слетает с ноги бутса. Противник расслабился, считая, что Саня будет ее надевать. Не тут-то было! В стремительном порыве Саня так поддал по мячу, что тот, описав немыслимую траекторию, не без помощи, конечно, ветра, влетел в ворота! Стадион взревел, требуя отмщения! Сборная поселка пошла на штурм! Вскоре все игроки бегали с высунутыми от усталости языками. Но мяч в наши ворота не хотел идти. С большим трудом к концу тайма противнику все же удалось как-то завести его в наши ворота. Была у нас возможность и выйти вперед: меня снесли в штрафной площадке, и судья отмерил одиннадцать шагов! Удар! В ворота влетает подметка от бутсы, а мяч летит мимо ворот! Эх, если бы наоборот! На перерыв ушли с почетным счетом 1:1. К началу второго тайма ветер стих. Борьба проходила вяло, но гол нам забили. Мы проиграли с достойным счетом 1:2. Чужое поле!

Валера Воронин выложил из своего кармана 2 р.42 к. — на одиннадцать кружек пива победителям. Это был призовой фонд — цена победы! Правда, часа через три мы вполне отыгрались на волейбольной площадке, где зарвавшиеся противники неосторожно удвоили ставку! Не знали они, что Гриша Свердлов и Юра Андерсон входили в состав сборной училища по волейболу, а высокорослые Костыгов, Верещагин и Смушков могли атаковать, не отрываясь от матушки-земли!

На следующий день все в поселке уже знали нас и по именам, и по прозвищам. В процессе горячей спортивной борьбы мы не стеснялись в выражениях, требуя паса или удара, вызывая у публики и хохот, и расположение. Не стало секретом, кто из нас Гном, кто Вертолет, кто… Поселок всех нас зачислил в свой экипаж, а некоторых включил в состав своих сборных команд. Так что под чужими фамилиями мы играли на первенстве Феодосии против команд хлебозавода и ликеро-водочного предприятия. Успешно!

Производственная практика продолжалась. В начале месяца — тишина и покой, как на всех заводах страны. В это время мы выделяли в цех двух-трех человек для имитации неугасимого интереса к производству. Основательно освоили с моря Кара-Даг, Золотой пляж, Планерское, галерею Айвазовского, закоулки Феодосии. А в конце месяца работали по две смены. Жизнь в поселке раем не казалась. Ее будоражили многочисленные командированные инженеры, ученые и толкачи с заводов, спорящие с военпредами по поводу незачетных выстрелов и отправки торпед на флот. Длительные командировки вносили корректуру в любовные пары и даже в семьи. Менялись участники ночных преферансов. Но для нас здесь состоялось главное: мы стали торпедистами! Мы полюбили «Русский Уайтхед» и поселок Орджоникидзе, его прекрасных жителей! Не знаю людей, которые, побывав здесь однажды, не стремились бы сюда еще и еще!

Сейчас, спустя много лет, когда от старости не спится по ночам, начинаешь крутить жизненный калейдоскоп в поисках чего-нибудь такого, что не вызывает ни досады, ни тревоги, ни раздражения. При этом обязательно наткнешься на умиротворяющие кадры времени первого пребывания на «Русском Уайтхеде»! Очаровательные цветные стеклышки складываются в мозаичные картины. Вот стрельбовой полигон, цех торпед, картина Айвазовского «Среди волн», Кара-Даг, Планерское и снова — старт торпеды и т. д. Встает перед глазами «сборная ВМФ» по футболу в рваных бутсах, смеющиеся зрители, и кажется, что откуда-то сверху начинает звучать торжественная мелодия — гимн «Русскому Уайтхеду», и ты засыпаешь…

Спасибо тебе, «Русский Уайтхед», школа и здравница торпедистов! Жаль, что тебя отделили от нас!

Но не нас от тебя!

4

Прощай, Система!

Каждый воин должен понимать свой маневр

Свое Училище мы называли Системой по первому слову расхожего бюрократического выражения «система военно-морского образования». Словно жило самостоятельной жизнью в курсантском жаргоне: «Сквозону-ка я вечером из Системы»… А Система делала свое дело. Она вытесывала из нас инженеров — оружейников и морских офицеров уверенно и умело, как папа Карло своего Буратино из полена…

Задумывалось Высшее Военно-морское училище инженеров оружия с размахом, как линкор «Советский Союз». Многие видные военно-морские начальники тотчас определили в него своих сыновей и родственников. Пример подал Николай Герасимович Кузнецов. Справедливости ради, надо сказать, что сын его был удивительно скромным. О том, что он не однофамилец, а сын Главнокомандующего ВМФ на шкентеле роты узнали почти перед самым выпуском. Несколько позже появились, однако, и такие, с которыми начальство униженно нянчилось на потеху все понимающего плебса. Родословной к тому времени еще не все научились гордиться, но использовать уже умели в полной мере. Хотя…

Поначалу мы ревностно охраняли свои «честь и достоинство». В отместку ретивым младшим командирам мы не торопились запевать по их требованию строевую песню, а если и запевали, то обязательно: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, ио-хо-хо, и бутылка рому». Или долго не «брали ногу», а подчеркнуто шли вразброд. Потом «прокатили» Жору Коноплева на комсомольском собрании — не избрали его в состав комсомольского бюро, хотя поручили Вале Верещагину его выдвинуть. И Валя знал, что мы Жору не изберем. Но просьбу коллектива выполнил. Он был вне подозрений. Любого другого обвинили бы в заговоре. А когда Жора еще раз допустил роковую ошибку и списал на флот одновременно трех курсантов, по одному человеку из каждого взвода (таков получился расклад) за пустяки, вроде неотдания чести патрулю в метро, мы, в ответ на его утреннее: «Здравия желаю, товарищи курсанты», ответили гробовым молчанием. Борьба эта заканчивалась не в нашу пользу. Ряды наши катастрофически редели. Поэтому к концу обучения мы уже вяло и безотчетно пытались сохранить остатки своей индивидуальности: кто огрызнется, кто хлопнет дверью. Упакованные в одинаковые бушлаты и шкары, освященные самой передовой идеологией, вскормленные борщом и макаронами по-флотски, мы становились похожими друг на друга во всем и нажали бы любую кнопку в любое время ради мира на земле и светлого будущего для всего человечества.

Дни летели за днями, недели за неделями, месяца за месяцами. Сначала медленно, потом все быстрее. Прейскурант нашей внутренней и внешней завершенности заполнялся последними изысками: партийный билет — номер, свидетельство о браке — номер, диплом инженера — серия, номер… Потом сразу: лейтенантские погоны, кортик, знак об окончании училища, пачка денег, восторженный взгляд подруги, торжественный ужин…

Последний курс училища выпускался в два этапа на Охте в бывшем Политическом училище. Основная часть выпускников получила назначение в войсковые части ракетных войск, надела зеленые фуражки и высокие русские сапоги — то, над чем посмеивались весь период обучения. На флот был выделен пяток торпедистов и десяток химиков. В состав пятерки торпедистов входили Борис Костыгов, Валера Воронин, Гриша Свердлов, Юра Андерсон и я. У нас впереди были четыре месяца стажировки на флоте в звании инженер-мичмана, а остальные уже лейтенанты. Правда, зеленые. Но нам никто не завидовал. Не завидовали и мы. Хотя лейтенант и мичман — две большие разницы, как говорят в Одессе. На торжественном ужине в столовой у них на столах стояли водка, вино, шампанское. У нас — лимонад. Пить водку нам еще было не положено. Она, конечно, она стояла под столом, но не требовалась: растроганные товарищи подходили к нам с двумя стаканами в руках, чтобы мы не почувствовали социального неравенства. Поэтому вскоре нас «откомандировали» в кубрик. Как истинные моряки, мы слегка пошатывались, крепко набравшись в святая святых — в Системе. Наш покой охранял Жора Коноплев лично, чтобы нас не потянуло на подвиги…

Ну, а наш «морской» выпуск был вообще бесславным. К ноябрю 1960 года оставшееся от былого великолепия имущество училища размещалось уже в одной баталерке и состояло из нашего офицерского «приданого», сшитого в швальне ВОК. Мы быстренько переоделись и получили поздравления от командования, в состав которого входил баталер тетя Вера и командир роты Жора Коноплев. Потом мы долго и много расписывались — за вещи, кортик, проездные и пр. и пр. Более крупное начальство поздравить нас не пришло и правильно сделало. Дело в том, что мы здорово провинились. Мы самовольно сократили на месяц срок стажировки и разгуливали по Ленинграду, пока Гриша дома случайно не проговорился Шефу, что нас не отпускали, а мы без разрешения рванули с флота, убедив флотское начальство, что у нас вот-вот будет выпуск. Мы им изрядно надоели, и они поставили необходимые росписи и печати. Гнев Шефа нужно было видеть. Мы, естественно, быстренько вновь разбежались по своим подводным лодкам: кто в Росту, кто в Сайду, кто в Полярный, но дело было испорчено. Оправдаться мы, конечно, могли, но нас никто не хотел слушать. В той форме одежды, в которой мы прибыли в августе на Северный флот, в ноябре уже было немного холодновато. Так мы не вынесли первых тягот службы. А должны были вынести. Как сказал потом Грише Шеф, начальник училища берег на счете училища что-то около тысячи рублей, чтобы организовать нам торжественные проводы, но, узнав о побеге, сдал все деньги в «закрома Родины» и видеть нас не пожелал. Может быть, все было не так. Но в воспитательных целях изложено было не плохо.