Анатолий Маркуша - НЕТ Страница 35

– Составляйте круглосуточный график. Невозможный вы человек, Виктор Михайлович. Просто не представляю, почему я вас терплю…

Теперь Хабаров работал почти каждую ночь. Но спать толком днем ему не удавалось. Всегда находились какие-то совершенно неотложные дела. И он уставал, сильно уставал, хотя и был доволен: дело двинулось заметно быстрее.

Неожиданно генерал Бородин напомнил Хабарову о его обязанностях заместителя председателя комиссии по отбору кандидатов на курсы летчиков-испытателей. Понятия не имея о постоянных ночных полетах Виктора Михайловича, генерал сказал:

– Пора проветриться, Виктор Михайлович. Завтра на двенадцать ноль-ноль я назначил первую проверку техники пилотирования. Полагаю, вы будете на месте?

Это было очень некстати, но Хабаров возражать не стал.

– Хорошо, Евгений Николаевич, буду вовремя.

И он приехал на аэродром, поспав каких-нибудь три часа. Кандидатов, назначенных на проверку, было восемь. Машин – четыре. Инструкторов – трое.

Виктор Михайлович взял бланк плановой таблицы и быстро заполнил его. Каждому инструктору два вылета и себе тог же два. Поглядел в список, увидел фамилию Блыша. Взял Блыша себе, остальных распределил наобум. Блыш доложил Хабарову сдержанно:

– Товарищ полковник, старший лейтенант Блыш к выполнению задания готов.

– Здравствуйте, Антон Андреевич, – сказал Хабаров и протянул Блышу руку. – У нас тут не очень принято козырять и не надо делать вид, что мы незнакомы. Слушайте задание: высота три тысячи, нормальный пилотаж: вираж вправо, вираж влево, переворот, петля, боевой разворот в одну сторону, потом в другую, еще переворот, иммельман и еще переворот, иммельман. Влево и вправо. Дальше: переворот, горка, бочка и переворот, ранверсман, бочка. Виток штопора влево, выход боевым разворотом, виток штопора вправо… Все.

Блыш пилотировал хорошо. Летчик это понял на первом же вираже. И по тому, как уверенно он ввел машину в крен, и по тому, как одним четким движением ручки создал предельную узловую скорость вращения, и по тому, как аккуратно нажимом верхней педали строго поддерживал нос самолета на горизонте, и по тому, как легко переложил машину из левого в правый вираж… Словом, Блыш показывал настоящую работу. И Хабаров не дал ему закончить задание – к чему зря терять время? Сказал в переговорное устройство:

– Довольно, Антон Андреевич. Хорошо. Высота тысяча семьсот пятьдесят метров, обороты две тысячи двести, пять минут строго горизонтального полета с курсом двести десять градусов. У нас это называется площадка. Если поняли, выполняйте.

– Понял, – ответил Блыш, и в голосе его послышалось явное недоумение: подумаешь, горизонтальный полет! Нет, он ничего не сказал, но, должно быть, так подумал.

Блыш установил заданные обороты, снизился и, следя за курсом и скоростью, полетел по прямой. Виктор Михайлович не прикасался к управлению и ничего не говорил. Когда пять минут истекли и Блыш доложил, что задание выполнено, Виктор Михайлович сказал:

– Посмотрите на высотомер.

Высота была две тысячи семьсот пятьдесят метров.

– Виноват, ошибся. Хватанул лишнюю тысячу метров, – и, прежде чем Хабаров успел как-то отреагировать на это признание, Блыш опрокинулся в перевороте, сбросил лишнюю тысячу метров и погнал новую площадку.

– Не гоняй стрелки, Антон, – сказал Хабаров, пилотируй по высотомеру, – И через пять минут: – Дай управление, посмотри, как это надо делать.

И Блыш увидел: в руках Хабарова машина будто замерла. Стрелка высотомера прилипла к циферблату, компас не дышал, и только стрелочка указателя скорости ползла потихонечку вперед.

– Ты думал, гнать площадку – ерунда? Ни черта, брат, не ерунда! По горизонту летать надо уметь. Все движения должны быть двойные – дал, убрал, еще дал и опять споловинил. И упреждать машину надо. Вот она собирается носик опустить, а я не даю, не даю. Видишь? Вот ее влево сейчас потянет, не пускаю. Ухватываешь?

Вернувшись на аэродром и мельком взглянув на расстроенную физиономию Блыша, Хабаров спросил:

– Ты чего?

– Видно, зря я сунулся с суконным рылом да в калашный ряд, – сказал Блыш, – какой из меня испытатель…

– Правильно. Пока – никакой. Выучишься, будешь нормальным испытателем.

– Уж лучше бы не успокаивали, Виктор Михайлович.

– Хватка у тебя, Антон Андреевич, хорошая. И нахальство есть. Это ж надо было так шарахнуть – с двух семисот пятидесяти до тысячи семисот пятидесяти!.. Пойдет у тебя. Техника пилотирования – отлично, а площадка не в счет.

Хабаров осунулся, похудел. На столе у него выросла целая стопка непрочитанных газет. Виктор Михайлович никак не мог съездить в ателье забрать готовый костюм. Он ничего не успевал. И все-таки был доволен. Дело двигалось. Хорошо двигалось. Заметно!

К двадцатому марта предварительные работы были завершены. График опередили на четыре дня. И Хабаров проспал двое суток подряд.

Отоспавшись, Виктор Михайлович собрался съездить на рыбалку. Договорился со штурманом, приготовил снасть. Перед выездом, сам того не ожидая, позвонил Марине.

– Мариночка, здравствуйте, Хабаров.

– Ой, Виктор Михайлович! Что это вы пропали? Да так, дела всякие…

– Вам Павел Семенович нужен?

– Нет.

– Павел Семенович вам не нужен?..

– Скажите мне чего-нибудь хорошего, Мариночка. Можете?

– Могу. Только не по телефону, – и тут Хабаров услышал слова, обращенные явно не к нему, а к кому-то, кто был в комнате Марины: – Я же вам сказала, неужели непонятно – Павел Семенович будет после трех. Да. И можете закрыть дверь. Виктор Михайлович, вы не позвоните мне позже – тут сейчас нормальная психбольница, совершенно нет возможности разговаривать? Позвоните?

– Постараюсь, Мариночка.

Но тут явился Орлов, и позвонить Хабаров не успел. Они уехали на рыбалку.

Лед был уже непрочный, ноздреватый, солнце грело во все лопатки, и головастые окуньки кидались на мотыля как сумасшедшие. Они провели на озере два дня. Загорели, помолодели и вернулись домой такими счастливыми, такими свежими, будто за спиной у них не было месяцев напряженной работы, недосыпания, постоянно натянутых нервов.

Сороковка-дублер стояла перед ангаром. Машина была кремово – желтая, сияющая. В лучах предвесеннего солнца на иссиня – белом снегу машина смотрелась особенно четко, как-то празднично.

Хабаров забрался в кабину и разом отключился от внешнего мира. Он принялся проигрывать, репетировать предстоящий полет. Виктор Михайлович двигал рулями, переводил рычаг управления двигателем во взлетное положение, сам себе отдавал команды и тут же их исполнял. Его не мучили сомнения, он был уверен – все сделано как надо, все должно быть хорошо.

По приставной лесенке в кабину поднялся инженер.

– Как дела, Акимыч? – спросил Хабаров.

– Это я у тебя завтра спрошу. Хорошо баян переставили? – спросил Болдин и показал на левый пульт.

– Хорошо, – сказал Хабаров. – Ты график изменения центровки смотрел?

– Смотрел.

– И как?

– Как будто нормально.

Конечно, они тревожились. Человек не компьютер. Сколько успокаивающей, превосходнейшей, обнадеживающей информации ни оседало бы у него в голове, нужно ощущение, нужен еще ровный гул работающего двигателя, и мягкое раскачивание послушно рулящей машины, и чистая реакция летящего самолета на отклонения послушных рулей – вот тогда, и только тогда, человек может поверить до конца: все в порядке.

Накануне первого полета Виктор Михайлович снова позвонил Марине.

– Что ж вы меня обманули, я ждала, а вы не позвонили больше? – сказала девушка.

– Обстоятельства, – сказал Хабаров. – Сегодня я вам тоже не смогу назначить свиданья. Завтра могу. Как, Мариночка?

– Завтра я занимаюсь до половины одиннадцатого.

– А после?

– А после мой растущий организм должен отдыхать и не волновать родителей.

– Ясно. А что вы мне скажете сегодня?

– Обязательно – сегодня?

– Желательно.

– Вы хороший, Виктор Михайлович, вы… – и она, видимо, взяла трубку другого аппарата: – Да, слушаю, Павел Семенович вышел… Минут через пять…

– Что через пять минут? – спросил Хабаров.

– Это не вам.

– А мне?

– Ох, позвоните мне лучше домой, завтра вечером. Запишите телефон…

– Говорите, я запомню.

– Вы все телефоны запоминаете?

– Нет. Но ваш запомню…

Наконец Хабаров разогнал сороковку по стартовой полосе, мягко оторвал ее от земли и, осторожно маневрируя, замкнул сначала один круг над аэродромом, за ним – другой. Убрал шасси и сразу почувствовал – машина сделалась послушнее, мягче, податливей. Виктор Михайлович прошел по третьему кругу и неслышно приземлился.

Хабаров выключил двигатели и, прикрыв глаза, слушал тишину.