Как разговаривать с подростком о вечных истинах - Симон Львович Соловейчик Страница 11

Еще раз повторим: смысл жизни находится вне человека.

И состоит он, если говорить просто, даже упрощенно, в том, чтобы оставить своей жизнью добрый след.

Когда человек умирает, в церкви поют ему: «Вечная память! Вечная память! Вечная память!»

Почему память, да еще вечная? Кто будет помнить человека, если все знавшие его умрут?

Память - это, если сказать по-другому, след, оставленный в жизни. След, оставленный в житейском море. Это не тот след, который оставляет за собой моторная лодка или большой корабль, это реальный след навсегда. Каждый из нас своим существованием участвует в созидании одной на всех великой жизни человечества. Если строят храм, а ты, проходя мимо, положил в него лишь один кирпич - оставил ли ты след, вечную память о себе? Это не важно, что кирпич положили бы и без тебя; это не важно, что никто не будет знать, какой именно кирпич -твой, что на нем не будет именной надписи; это не важно, что никто не будет знать, положил ты кирпич или равнодушно прошел мимо. Действительно важно лишь одно: что ты его положил. И в этом смысл всей твоей жизни, для этого ты жил и страдал. Для этого кирпича в общий храм.

Все эти мысли навеяны одной пушкинской строкой. Семнадцатилетний (еще раз: семнадцатилетний!) поэт в стихотворении «Элегия» написал:

Покину скоро я друзей,

И жизни горестной моей

Никто следов уж не приметит;

Последний взор моих очей

Луча бессмертия не встретит,

И погасающий светильник юных дней

Ничтожества спокойный мрак осветит.

Вот что страшило: спокойный мрак ничтожества. Жизнь, прошедшая бесследно.

В чем же задача жизни?

Перейти в ту людскую половину, которая не просто живет, а думает о следе своей жизни. Так просто.

О долге любви

Сегодня - еще несколько строк из стихотворения Александра Сергеевича Пушкина «Элегия», написанного им в семнадцать лет:

А вы, друзья, когда лишенный сил,

Едва дыша, в болезненном бореньи,

Скажу я вам: «О други! я любил!..»

Прервем течение стиха чуть ли не на полуслове, остановимся; задумаемся.

Представим себе человека, жизнь которого кончается. Пушкин в молодости часто писал о смерти, но не потому, что боялся ее, а потому, что постоянно думал о ценности своей жизни, о том, что успел он сделать. Он словно подводил итог каждый день - но не за день, а за жизнь. И что же он видит итогом целой жизни?

О други! я любил!..

И это все? А где же великие свершения, где всенародная слава, где труды, открытия, сочинения?

Все не важно по сравнению с главным человеческим делом и подвигом:

О други! я любил!..

Потому что любовь одного человека к другому, если это только действительно любовь, - это не только личное дело двух, нет!

Любовь каждого из нас вплетается в общий поток любви, который незримо омывает землю, род людской, человечество. Это колыбель, в которой взрастает человечество, это воздух, которым мы все дышим. Если люди нравственно погибают, то лишь по одной причине - они задыхаются, они увядают без любви.

Нельзя сказать, что любовь к людям - наш долг.

Слова любовь и долг несовместимы, они в разных плоскостях. Но человек, который никого из близких не любит, живет как бы впустую - он не поддерживает то общее стремление любви, о котором мы говорим, он, можно сказать, все-таки не исполняет самый главный долг перед жизнью.

А в чем он состоит?

Теперь и вы ответите:

О други, я любил...

О свободе в цепях

В алфавитном перечне пушкинских стихотворений шесть одинаковых названий: «Элегия». Пушкин написал шесть элегий - грустных песен без музыки. Это ведь в учебниках наших Пушкин только и делал, что боролся за свободу и воевал с царем; в действительности он, как и всякий человек, любил, страдал, грустил, печалился - но от всех людей он отличался тем, что умел выразить свою грусть и печаль в тончайших стихах. Нам с вами, обыкновенным людям, это не дано. Мы умеем плакать, грустить, злиться, молчать, устраивать скандалы - это все то, что замещает нам великую способность выражать свои чувства в красивом слове или в музыке - ведь бывают и музыкальные элегии, например, Шопена.

И вот в одной из пушкинских элегий, которая по первой строчке называется издателями «Я думал, что любовь погасла навсегда...», поэт обращается к Амуру, богу любви:

...Амур, уж я не твой,

Отдай мне радости, отдай мне мой покой...

Брось одного меня в бесчувственной природе

Иль дай еще летать надежды на крылах,

Позволь еще заснуть и в тягостных цепях

Мечтать о сладостной свободе.

Мечтать о сладостной свободе. На свете очень мало свободных людей, но - и это утверждение покажется странным - еще меньше людей, мечтающих о свободе. Мы все в какой-то степени рабы, мы и не мечтаем о свободе, мы покорно несем свои тягостные цепи. И прежде всего -цепи своей собственной лени, цепи безразличия к жизни, цепи подчинения нелюбимым людям. Да, человек вынужден подчиняться жизни, вынужден жить в семье, где ему плохо, ходить в школу, которая далеко не всегда ему в радость, а потом на работу, которая тоже кажется ему обузой. Но не это тягостные цепи, не это!

Говорят: Бог внутри нас.

Но и тягостные цепи неверия в людей, нелюбви к ним, бездумья, безвольного подчинения дурным людям и компаниям - вот истинные цепи, вот от чего бы избавиться, вот о какой свободе хотя бы мечтать!

О сладкой деннице

Почитаем Пушкина. Две-три его строчки, даже случайно выхваченные, могут создать доброе настроение на весь день:

Прости, светило дня, прости, небес завеса,

Немая ночи мгла, денницы сладкий час,

Знакомые холмы, ручья пустынный глас,

Безмолвие таинственного леса,

И все... прости в последний раз.

Все живое для Пушкина,