Елена Макарова - Вещность и вечность Страница 15

Гронов

Фридл и Павел переезжают в Гронов, небольшой городок неподалеку от границы с Польшей. Павел с трудом нашел новую работу – на текстильной фабрике Шпиглера.

«Дорогая Аничка! Здесь спокойно, – пишет Фридл подруге в Лондон. – Все в глубоком снегу. Вчера началась весна. У меня что-то со зрением. Я уже не знаю, как выглядит пейзаж. Но каждый день я слышу поющих птиц. Это неописуемо… Когда я в семь утра иду в булочную … я слышу кудахтанье и квохтанье в птичнике. Это так связано с детством, каникулами, счастьем и свободой. Слушая кукареканье петуха, я бы и в свой смертный час не поверила, что происходит что-то злое. …Эта здешняя жизнь, в ее малости и красоте, мне точно по силам…»[83]

Фридл Дикер-Брандейс. «Дон Кихот и Ленин». 1938. Прага.

Фридл получает заказы по росписи тканей. Для выставки «Наход-38» она спроектировала стенд, за что ее наградили дипломом и золотой медалью.

…Дорогая моя Юдит! – пишет Фридл десятилетней дочери Анни. – Я сижу у двух свечек, тепло, печка поет свои длинные песни. После сотой поломки водопроводной системы, после сотого короткого замыкания угасла печка. Вопреки всему, нужно всегда выбирать, что важнее. И идти на компромисс, «покупая» в придачу к «приятностям» теневые стороны этой жизни… мне она, с ее покоем, гораздо приятнее, чем Прага и шум. Будь благословен Гронов. Когда взвешиваешь, как важное относится к неважному, когда «покупаешь» не бессмысленно, то не следует так уж привередничать… в этом-то все и дело, в конце концов…

…Я сейчас уткнулась в маленькую картину – пятнышко коричневатых елок – и рисую ее из окна. Все возникло из коричневатого пятнышка, которое вдруг резко обозначилось на фоне розового и голубого мерцания снега (розовый стелется по горизонтали, голубоватый – под углом, а темно-синий – стоймя, вертикально уходит в глубокую тень), – деревья такие темные, и потому все за ними выглядит необычайно нежно, а синева вдали еще резче подчеркивает фиолетовую коричневатость… Но это не выглядит скучно, поскольку коричневый – рядом с фиолетовым, и дымовые трубы того же цвета, только еще более интенсивного, – и эти торчки не выпадают из картины, знаешь почему? А потому, что светло-коричневое и очень элегантное знамя дыма связывает их с вершиной холма, что напротив. Дым разрезает небо светло-серой полосой – и это как противовес снегу на первом плане… И так я рисую и рисую, вздыхая все чаще, думая о маленьком мерцающем пятнышке, – но где же оно, куда запропастилось? Его нет…

Фридл Дикер-Брандейс. Стенд фабрики Шпиглера на текстильной выставке. Наход. 1938.

…Теперь я немного хочу поизображать тебе мою здешнюю жизнь. Я постоянно в Гронове, оттого не видела маму Ирену уже 6–8 недель. Устроилась и все привела в порядок, такая красота. Прибираюсь и готовлю; вначале мои блюда напоминали еду у «Бауди», помнишь, как мы плевались! Но я совершенствуюсь, ты получила бы огромное удовольствие от моей стряпни.

…И я опять усаживаюсь рисовать, пока не стемнеет. Ко мне ходит в гости крошечный восьмидесятилетний старичок, из бывших рабочих. На нем голубая блуза, заштопанная, но чистенькая. Он беден и вынужден просить милостыню (фактически он получает 1 крону в день). И вот он сидит у меня, что-то бормочет беззубо… Когда он думает, что я его рисую, он подбирает отвисшую губу, приводит свое лицо в порядок. Такое симпатичное лицо! С огромными темнокожими ушами и фиалковыми глазами. От раза к разу он выглядит все «приличнее», в последний раз, о ужас, он пришел в стоящем колом белом воротничке и галстуке с защелкой, к тому же подстриженный и гладко выбритый. Он у меня выпивает кофе или рюмочку водки и рассказывает о своих невзгодах, этого ему не занимать. Боже, когда я буду такой старой, я, наверное, и ползать-то не смогу, буду полной маразматичкой. …Еще я учу чешский, при этом не особенно ломаю себе голову, – так что и успехи, увы, соответствующие. Иногда мы ходим гулять, и это так прекрасно, пару раз мы катались на лыжах при луне. Пегги похрустывает снежком, а мы идем тараканьим шагом сквозь тихий лес и великое безмолвие.

15 марта 1939 года в «великое безмолвие» вступает армия Гитлера. Фабрика Шпиглера закрывается. Фридл и Павел остаются без работы и с трудом находят себе новое жилье. «В этой деревне она была обречена, – говорит Георг Айслер. – Пауль Венграф, который знал Фридл еще по Вене, решил устроить ей выставку в Лондоне, в весьма уважаемой галерее “Аркад”. Можно было бы продвинуть Фридл в Англии как художницу-беженку. Выставку он устроил, но она не приехала».

Моя дорогая Хильда!

Сегодня я пишу тебе письмо, не живописное, потому что все серо, туманно, один лишь ветер и летучий снег, не философское, потому что на человека иногда находит столбняк, и даже не человеческое! Главное, я не хочу, чтобы оборвалась нить или чтобы ты думала, что я не думаю о тебе. Но мне очень грустно, и я просто застыла, и, когда я думаю о тебе, моя славная, мужественная девочка, о том, как ты там сидишь одна и старательно и упорно работаешь, мне жаль, что я не могу завести граммофон и поставить для тебя прекрасную увертюру Леонора или просто тебя обнять…

Я теперь не в состоянии писать картины (именно потому, что застыла), но зато нашла в тебе свою публику, т. е. адресата, к которому могу обратиться. …Когда ты в следующий раз приедешь, мы будем более обстоятельно беседовать о модернизме. В нем ведь так много предугадано…

Как только я отправлю это письмо, начну другое. …Там пойдет речь обо всех пустяках и мелочах, которые можно насобирать в этой пустыне, в этой красивой пустыне…[84]

Красивая пустыня

Хильда была единственной, кто навещал Фридл и Павла в «красивой пустыне». Путь из Гамбурга в Гронов был долгим и опасным. Как «арийка», она имела право ездить в поездах, но, если бы гестапо ее выследило, беды было бы не избежать.

«Никто не знал, куда я ездила, никто не имел права знать об этом. Но когда мы собирались вместе, мы были так счастливы, – рассказывала Хильда. – Фридл все превращала в театр. Помню Рождественскую ночь в Гронове… Фридл была в ударе, она пыталась всех нарядить в костюмы, мы еле вырвали из ее рук ножницы – она норовила раскроить уникальные образцы тканей на маскарадные одежды. …Потом она схватила катушку с черными нитками, сунула себе под нос и произнесла поздравительную речь от имени Гитлера… Мы покатывались со смеху. Потом она нас всех заставила рисовать углем под звуки ее голоса, причем нарочно с такой скоростью меняла высоту и ритм – наверное, ей было забавно глядеть на нас, размазывающих уголь пальцами по обойной бумаге, – это был какой-то сумасшедший выброс энергии… Иногда она бывала ужасно-ужасно веселой».

Хильда Анжелини Котны (1912–2000). Прага, 1936.

В письмах Фридл обучала Хильду искусству, обсуждала прочитанное. Сотни страниц посвящены Сальвадору Дали, Ван Гогу, Рембрандту, анализу искусствоведческих книг.

Не всегда верно считать простоту началом, а сложность – итогом… Важно не дать себе запутаться в деталях, уметь все увидеть в совокупности… Возьми что-то одно, например, африканскую скульптуру, – и ты познаешь пропорции и ритм… Смотри внимательно. У Микеланджело, например, важны руки и ноги, в них вся психология. Напомню тебе об Адаме со свободно протянутой рукой, которая прикасается к руке Бога, толстого Адама во время изгнания из рая (я упоминаю его потому, что каждая часть тела его чрезвычайно выразительна), а у Рембрандта – не часть тела, а вся картина в целом. Посмотри офорт Рембрандта «Воскрешение святого Лазаря», там важна рука, которая заклинает Лазаря восстать из гроба. Это ранняя работа Рембрандта, и там жест воздетой руки очень важен…

Фридл Дикер-Брандейс. «Дама в автомобиле». «Кажется, мне удалось выскользнуть из сети… и у меня еще достаточно сил для работы. Видишь мою бодрость в “Авто”, видишь, как я решительно настроена…». Из письма к Хильде Котны (9.12.40).

…То, что тебе нравится Микеланджело, и то, как ты воспринимаешь его, – уже хорошо. Плохо одно – вы все привыкли смотреть только на готовые произведения, но не на эскизы. Готовое совершенство, увы, малодоступно. Отсутствует масштаб для того, чтобы судить или анализировать детали произведения, – а это важно, если хочешь не только смотреть, но и понимать.

Что до книг, то здесь твоя помощь неоценима. Меня интересует всё. Мы читаем взахлеб, памятуя, что нам осталось слишком мало времени до отправки дальше.

Читаю интересную книгу о воспитании… Помню, как я думала в школе: вот вырасту взрослой и буду уберегать своих учеников от неприятных впечатлений, от неуверенности, от отрывочности знаний. Сегодня мне видится существенным только одно – пробуждать тягу к творчеству, сделать ее привычкой и научить преодолевать трудности, незначительные по сравнению с целью, к которой стремишься…