Елена Макарова - Вещность и вечность Страница 17

Хельга Кински (Поллак).

1991. Вена.

Эпидемия рисования

«Как-то утром в комнате появилась маленькая женщина с большими карими глазами и очень короткой стрижкой, – рассказывает Хельга Кински (Поллак) – стремительность ее походки, ее энергия захватили нас сразу. Она влетала в комнату, на ходу распределяя материал. С первой же секунды я полюбила ее и ждала уроков. Уроки были короткими, мы работали интенсивно и, как мне помнится, в тишине. Урок кончался так же стремительно, как и начинался. После уроков она забирала рисунки. Не знаю, зачем. Я панически боялась конца. Я готова была продолжать до ночи, но это было запрещено. Так началась в нашем доме эпидемия рисования».

«Я помогала Фридл на занятиях, – рассказывает Эва Штихова-Бельдова. – С бумагой всегда было плохо, красок не хватало. Она приносила материалы, я раздавала, а после урока собирала рисунки, проставляла на них даты и сразу же готовила все для следующей группы. Наверное, после занятий она просматривала все, что уносила в комнату, и ставила отметки. У нее были уроки и в других детских домах.

Ее невозможно было не любить, она была такая приятная и обращалась с детьми как со взрослыми. Фридл плохо давался чешский, и это никому не мешало. Я говорила с ней по-чешски, а она со мной – по-немецки, и мы прекрасно понимали друг друга.

Помню, рисовали щетку. Фридл не показывала ее, но описывала ее свойства, фактуру. Когда я собирала рисунки, то заметила, что все щетки вышли разными.

Помню ее установку на другом уроке: не думать, просто рисовать, просто вспоминать или мечтать, рисовать, не думая, как и что получится. Много было и свободных уроков, – Фридл просила детей, чтобы они нарисовали что-то, “не размышляя”. Она всеми силами пыталась привести детей в норму и об этом часто говорила с педагогами в группах».

Свет и тьма

«Как-то я рисовала лодку и свечу во тьме, и у меня не получалось, – рассказывает Эдна Амит. – Фридл сказала: “Здесь нужен свет, чтобы выделить темное, и тьма, чтобы выделить светлое”.

Она была единственной, кто в тамошних условиях сказал нам: рисуйте, что думаете и как чувствуете. Например, мы рисовали с натуры, в саду. Помню цвета, цвета, цвета… Цветность мира мне открыла Фридл, и так странно, что это случилось в Терезине, в таком мрачном месте. Меня возбуждал сам вид красок, смотреть на них было счастьем.

“Интересные вещи у нас под ногами, нас окружает такое многоцветье. Пропало одно, и тут же находится другое. Любой материал годится в дело” – вот идеи Фридл.

Все пытались ввести нас в рамки, она нас из рамок выводила. Она внушила нам, что в любой ситуации можно что-то изобрести, при любых условиях что-то создать, она была первым учителем, который возбудил во мне потребность в творчестве. Она полностью нам доверяла, говорила – ищите в себе и вокруг себя, присматривайтесь…

Я не понимала, что она за человек на самом деле. Она была другая, другая. Эта ее таинственность… Всем хотелось узнать ее поближе. Мы открывали ее для себя, она открывала нас. Мы ей были интересны, и она наивнимательнейшим образом присматривалась к каждому. Например, обратила внимание на то, что я люблю камни, и рассматривала камни вместе со мной.

Фридл говорила, что в рисунке нужно уметь отказываться от лишних деталей, пропуски – это легкие рисунка, он дышит ими, что в рваной бумаге куда больше жизни, чем в нарезанной. Ножницы режут механически. Может, она так говорила потому, что у нас не было ножниц, но я по сей день рву бумагу для коллажей и этому научила внуков.

У нее был особый взгляд на вещи: стоило ей обратить наше внимание… ну хотя бы на дерево, которое растет у нас под окном и на которое мы целыми днями смотрим, и оно преображалось на наших глазах.

Человека можно определить через его влияние на других. Влияние Фридл я чувствую по сей день. Когда я задавала ей слишком много вопросов, она замыкалась, уходила в себя. В этом смысле она была трудной. Очень странной, что ли, я не понимала ее до конца. Она влекла меня как тайна. Было что-то, что я и по сей день не понимаю в ней. Иногда у меня было ощущение от нее, как от врача. Что она сама лечение, сама по себе. Ее тихий голос… Как-то она сказала, что в черном и белом много цветов. Я тогда не поняла, как это? Потом поняла.

Она никогда не навязывала своего мнения. Граница, суверенитет, здесь я – здесь ты. Беседы с ней завораживали, в них было что-то магическое, мы не всегда понимали их смысл, и это, наверное, еще сильней притягивало.

О себе Фридл не рассказывала ничего. Она была с другой планеты.

Она говорила, что у каждого – свой мир, у всего, всякой вещи на свете – свой мир. Каждая вещь – отдельная система. Красота – таинственна. Красивая вещь – тайна: чем больше на нее смотришь, тем сильнее желание проникнуть внутрь нее; интенсивность этого желания может свести с ума.

Она объяснила мне про красоту. Красота – это не слепок, не отображение природы. Красота – в вариациях. Красота – в разнообразии. Она внушала нам, что нет вещей абсолютных. Красоту надо искать, гнаться за ней, ибо нет красоты остановившейся.

Для меня самым важным было ощущение свободы. Это ощущение передавалось нам. Свобода думать и делать то, что чувствуешь. По сей день я открываю для себя Фридл. И, зная, что ее нет, я постоянно ощущаю ее рядом».

Рут Гутманова (13.4.1930—6.10.1944). Композиция. 1943—1944.

Эдна Амит (Лилька Бобашова). Довоенное фото.

Художник видит иначе

Фридл вслушивается в детей, всматривается в рисунки, ставит оценки за «Энергию – Напряжение – Пропорции – Форму – Образность – Композицию – Цвет». Себе в первую очередь.

По вечерам, закутавшись с головой в одеяло, она читает послания, которые ей «по секрету» пишут девочки. Иногда под подушкой она находит «сюрпризы». «Сюрприз» от Эрики Тауссиговой – сердце с подковой и надписью «для фрау Фридл». Эрика маленькая и рисует все маленькое. По заданию «моя комната» она нарисовала неожиданно большие цветы в банке, а над ними вверху малюсенькие трехэтажные нары. Девочки Эрику раскритиковали. В комнате шесть нар в три этажа, на каждой спят по двое. И никаких цветов! Фридл заступилась за Эрику. Неправильно! Художник – это волшебник, он взмахнет кисточкой – и на бумаге вместо нар появляются цветы. Давайте превратимся в волшебников и снова нарисуем комнату. «А можно просто цветы?» – шепотом спросила Эрика Фридл. Пока девочки заполняли свои комнаты разукрашенными скатерками, дымящимися кастрюлями, кошками, собаками и певчими птицами, Эрика нарисовала один цветок – ирис. Он у бабушки в саду рос. И заплакала. Оказывается, неделю тому назад бабушку отправили в Польшу. Так все и узнается.

Эрика Тауссигова (28.10. 1934—16.10.1944). «Для госпожи Брандейс». 1943.

«У Фридл было несколько книг по искусству, помню, меня потрясли подсолнухи Ван Гога, – рассказывает Дита Краус (Полах). – Она обратила наше внимание на то, что краски, которыми написаны цветы, не соответствуют реальным. Мы были поражены. Значит, правда, что художник видит иначе!»

Эрика Тауссигова. «Цветы и нары». 1944.

Светотень

«Мне хотелось достичь объема, так, чтобы нарисованные люди отлепились от бумаги, и Фридл взялась учить меня искусству светотени, – рассказывает Эстер Шварцбардт. – Она принесла книгу Рембрандта и объяснила – вот здесь свет сильный, направленный, а здесь он тоже сильный, как бы не по закону. Это для выразительности. И ты не бойся резких теней, они “выдернут” фигуры из бумаги.

Эва Винтерницова (31.1.1935—4.10.1944). «Комната». 24.5.1944.

Моя младшая сестра Юдит была в 25-й комнате, и там много рисовали. Я приходила как будто бы к ней, а сама смотрела, как зачарованная. Фридл заметила это и дала мне карандаш и бумагу. И я стала рисовать после работы. Я ухаживала за стариками и видела столько мертвых…

Эстер Шварцбардт. 1998. Израиль.

Фридл похвалила меня за рисунки. За то, как я чувствую пластику. Однажды она принесла мне глину. Я никогда не лепила из глины. И Фридл сказала: слепи, что хочешь, не бойся. Я слепила людей, которые сидят вокруг мертвого тела. Фридл взяла скульптуру на выставку, она сокрушалась, что ее негде обжечь, и, конечно, моя работа вскоре развалилась на части. На выставке я увидела лепку какого-то мальчика из Бельгии – настолько лучше моей – и взгрустнула. Фридл сказала: не завидуй, этот мальчик из семьи художника, у него хорошая подготовка. Ты тоже научишься»[91].

Лилька Бобашова. «Корабль и свеча». 1943–1944.

Маленькая девочка пошла гулять в парк

Лампочка в фонарике слабая. Фридл перелистывает страницы «БОНАКО» и натыкается на Сойкину статью.