Сергей Наровчатов - Необычное литературоведение

Сергей Сергеевич Наровчатов

Необычное литературоведение

Танец Атыка

На некоторых картах, где означены лишь самые большие города, можно встретить в ряду с Москвой и Нью-Йорком, Парижем и Дели никому не известный Уэлен. Чему он обязан такой честью? Видимо, тому, что маленький этот поселок расположен возле мыса Дежнева, являющегося крайней восточной точкой огромного Евразийского материка. Нанесенный на карту, он как бы свидетельствует о том, что все пространство за ним, вплоть до другой крайней точки на западе, помеченной во всех атласах, до Гибралтара, пройдено, освоено и закреплено за собой людьми.

Десять лет назад, когда я прилетел туда, в Уэлене было немногим больше пятидесяти домов. Незадолго перед тем чукчи переселились в них из отслуживших свой век яранг, и в каждом доме только начиналось новоселье. Благодаря своему товарищу, чукотскому писателю Юрию Рытхэу я был желанным гостем во всех семьях. Мой спутник по путешествию был сам уроженцем Уэлена, все его здесь знали, и он всех здесь знал. Среди новых моих знакомцев оказался человек, произведший на меня разительное впечатление. Сейчас его уже нет в живых, а тогда он был очень стар. Еще на заре века он был среди проводников Амундсена, помогавших отважному норвежцу направить свое судно в далекое плавание. Он был мудростью, памятью и совестью своего народа. Звали этого человека Атык.

Он был живой кладовой всех знаний, накопленных чукчами за века существования на этой далекой земле. Весь житейский и духовный опыт своего народа он мог всегда воплотить в короткий и точный совет, немедленно применяемый к делу. Никто лучше его не знал повадки зверей, птиц и рыб. Никто не мог так точно предсказать погоду вперед на неделю, а то и на месяц.

В его памяти хранились предания, легенды, мифы глубокой старины, но они не мешали ему с необыкновенной свежестью воспринимать явления теперешней новизны. Повторяя сложенные прадедами песни, он вплетал в их ткань новые, свои собственные образы и краски. И силой его искусства древность возникала в современности, а сквозь современность просвечивали языки костров далеких тысячелетий.

Темной бронзы, иссеченное морщинами лицо; короткая трубка, попыхивающая в углу не по-стариковски твердого рта; стремительный, мгновенно оценивающий собеседника взгляд из-под припухлых век — таким мне запомнился старый Атык с первого знакомства. А что представляло собой его искусство, я попробую рассказать дальше. Но рассказ этот потребует некоторого введения.

Основное занятие жителей Уэлена — промысел морского зверя. Моржи, тюлени, киты — объекты трудной, а иногда опасной охоты. Бивень моржа и хвост кита бывают порой гибельны для легких лодок чукчей. Редкая семья в поселке не насчитывает невосполнимых потерь. Перевернется лодка, и человек в тяжелой меховой одежде ключом уходит в ледяную воду. Но охота не забава, а необходимость, и чукчи идут навстречу опасности.

Скажи мне в Москве, что на кита можно идти с винтовкой, я бы улыбнулся. Но здесь действительно охотятся за ним с простыми винтовками.

На четырех-пяти вельботах, в каждом по четыре-пять промысловиков, чукчи выходят в море и — когда десятками винтовочных выстрелов, а когда сотнями — кончают со зверем. Мне захотелось посмотреть собственными глазами, как это делается. И вот по рекомендации Атыка и Рытхчу промысловики взяли меня с собой на китовую охоту.

Кита мы заметили уже в виду мыса Дежнева. Впереди, смотрим, то бурлит, то успокаивается вода. Вдруг, словно киль потопленного судна, появляется горбатая спина, лоснящаяся под ярким полярным солнцем. Появится и исчезнет, а потом опять все спокойно.

Навстречу нам спешат три вельбота. На них тоже по пяти человек. Один вельбот близко от нас. Белый, выкрашенный масляной краской, он стремительно летит по густо-синим волнам. На носу двое. У одного винтовка вскинута к плечу и уже приложена к щеке — это застрельщик. Его фигура четко вырисовывается на фоне бледно-голубого горизонта. Второй — гарпунер — отвел руку назад, приготовился к броску. Оба не шелохнутся. Моторист смотрит только на свой моторчик: нельзя, чтобы он отказал в решающую минуту. Рулевой — двойник нашего Таната — сидит как врезанный на корме, весь устремленный вперед. А вот и мой двойник — посредине лодки, в кухлянке и меховой шапке, неторопливо нацеливающий винтовку.

Первый выстрел! Гулко отдается он в прибрежных скалах, и вслед за ним с разными интервалами следуют другие. Но это не беспорядочная пальба. Нужны зоркие глаза и твердые руки, чтобы пули нашли уязвимые места в этой многотонной громадине.

Кит ранен. Это видно по его лихорадочным броскам то влево, то вправо. Кольцо лодок вокруг него суживается. И вот уже встает в нескольких местах от нас черная лоснящаяся спина кита. Это лишь часть ее, но насколько она больше нашего вельбота! Слышится гортанный вскрик Аноса — гарпун летит в цель. Мгновение — и рулевой резко поворачивает вельбот, мы отходим от зверя. Свистят в воздухе гарпуны с соседних лодок. Все они, как и мы, повторяют движения медленного подхода и стремительного ухода. Через две-три минуты та же игра, если можно назвать игрой этот великолепный поединок между зоркой волей и слепой силой.

Танат сделал свою последнюю петлю вокруг израненного кита.

— А вот сейчас самое плохое! — вдруг сказал Анос. — Сейчас он «свечу» будет делать. Сам не знает, куда упадет.

Кит действительно сделал «свечу». Кто занес на Чукотку этот гимнастическо-цирковой термин — бог весть. Рулевые, выключив моторы, резко отгребали кормовыми веслами от места китовой гибели. На каких-то несколько секунд высоко выпрыгнуло из воды огромное черное тело и тяжело рухнуло в воду, чуть не перевернув ближайшую лодку.

— Хорошо, — сказал, обернувшись ко мне, Эйгук, наш застрельщик. — Всего сорок патронов истратили.

— А сколько обычно? — полюбопытствовал я.

— Пятьсот-шестьсот. А то и больше тысячи выходит. Тонко винтовка шьет, а шкура толстая, жира много. Гарпунную пушчонку надо бы.

Вельботы вплотную подошли к киту. Он лениво покачивался на чуть пенившейся зыби. Вода кругом окрасилась в темно-вишневый цвет. Эйгук легко вспрыгивает на колышущуюся спину животного. Вслед за ним Анос. Ловко орудуя ножами, они вырезают огромные куски сала и мяса с застрявшими в них гарпунами.

Вокруг вьются белые чайки. Рулевой Печетегын, на несколько минут забывший о своем моторчике, мелко режет куски китового жира и бросает их чайкам.

— А то обижаться будут, — широко улыбается он, — они нам путь показали.

— Ах вот в чем дело, — и я тоже кидаю чайкам кусок китового жира, белого, как прибрежный снег.

Я пересел в шлюпку, которая, как первый бурлак в бечеве, тянет впереди других огромную баржу — кита. Работа не кончена, она продолжается. У рулевого дел прибавилось вдвойне: он следил за рулем и одновременно за тросом, как бы тот не стал перетираться. Гарпунер превратился в кока. Он кладет одно из весел поперек лодки, привязывает к нему на шнурке, связанном из оленьих жил, чайник и ставит под него на дно лодки примус.

— Бери кружку, не обожгись, — слышу я голос товарища по лодке, — здесь хлеб, здесь соль, а жир сам найдешь.

Завиделся Уэлен. Полсотни его домов все четче вырисовывались на каменистой косе. Вскоре стали видны люди: мужчины, женщины, дети. Лохматые собаки по грудь стояли в воде.

— Что? Встречают? — спросил я у гарпунера, наивно отнеся собачью чувствительность на наш счет.

— Встречают! — спокойно ответил он. — Кита чуют!..

Вельбот мягко ткнулся носом в берег. Дюжина сильных рук протащили его дальше по гальке. Я спрыгнул прямо на морскую траву, которой здесь застлана прибрежная полоса. Кита стали вытягивать трактором на берег. Взбираюсь на пригорок и иду к дому. Там меня встречает Рытхэу. Он, как всегда, спокоен и немногословен.

— Ну как? — спрашивает. — Штука не для слабонервных?

— Да, это мужская вещь, — отвечаю я, устало присаживаясь на свою кровать.

В дверь комнаты входит старый Атык. За ним появляются Анос, Танат, Эйгук, Печетегын. А в окно я вижу: к дому пришел и предсельсовета Келы, а с ним многие и многие другие — женщины и мужчины в меховых одеждах, расшитых бисером.

— Сейчас начнется праздник кита, — сказал Атык.

Вскоре на площадке перед домом образовался круг. На середину круга вышел Атык. В руках он держал бубен. Старик был важен и сосредоточен. Взгляд его был направлен против голов собравшихся, куда-то в далекое далеко. Все замолчали, стало совсем тихо, только слышалось, как невдалеке волны бились о камень. И вдруг гортанный вскрик, удар бубна, а дальше…