Владимир Пропп - Проблемы комизма и смеха Страница 12

Как и в других случаях, особенно богатый и разнообразный материал мы находим у Гоголя. Особенность гоголевского стиля в этом случае состоит в том, что люди у него никогда не изображаются в образе животных (как это делается, например, в басне), а только в разнообразных формах напоминают их, уподобляются им.

Наиболее последовательно прием изображения человека так, что сквозь его человеческий облик вырисовывается образ животного, применен в описании Собакевича, который уподобляется медведю: «Когда Чичиков взглянул искоса на Собакевича, он ему… показался весьма похожим на средней величины медведя». Он неуклюж, ходит ступнями внутрь, на нем коричневый фрак, и зовут его Михаилом Семеновичем.

Но не только он сам, но и вся обстановка, окружающая его, имеет в себе что-то медвежье: «Все… имело какое-то странное сходство с самим хозяином дома», «В углу стояло пузатое ореховое бюро на пренелепых четырех ногах — совершенный медведь».

«В Иване Федоровиче Шпоньке» Василиса Кашпаровна хочет женить своего племянника. Он во сне видит себя уже женатым, и этот сон принимает формы кошмара: «Ему странно: он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее гусиное лице». Дальше он «видит другую жену, тоже с гусиным лицом». Чаше сближение с животным производится как бы мимоходом, отчего комизм не снижается, а, наоборот, усиливается. В «Ревизоре» Хлестаков рисует себе картину, как он в столичном наряде явится домой к неотесанным соседям и через своего лакея спросит: «Прикажете принять?» «Они, пентюхи, и не знают, что такое значит "прикажете принять". К ним, если приедет какой-нибудь гусь-помещик, так и валит, медведь, прямо в гостиную». В сцене хвастовства Хлестаков говорит: «А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только — тр-тр… пошел писать». С другой стороны, городничий отзывается о Хлестакове так: «Как наденет фрачишку — ну точно муха с подрезанными крильями». В письме Хлестакова Тряпичкину читаем: «Надзиратель за богоугодным заведением Земляника — совершенная свинья в ермолке»; «Городничий глуп, как сивый мерин».

Во всех этих случаях человек низводится до степени животного. Но у Гоголя встречается и обратный случай: животное очеловечивается. Псы у Коробочки заливаются всеми возможными голосами, и Гоголь описывает это как концерт, в котором особенно выделяются тенора. Собаки Ноздрева держат себя с людьми фамильярно: «Все они тут же, пустивши вверх хвосты, называемые у собачеев правилами, полетели прямо навстречу гостям и стали с ними здороваться». Приветствие это состоит в том, что «штук десять из них положили свои лапы Ноздреву на плечи». Одна из них, Обругай, вместо поцелуя лижет Чичикова в самые губы. Очеловечивание животных доведено иногда до абсурда, и эта нелепость усиливает впечатление комического. В «Записках сумасшедшего» невероятность оправдывается тем, что мир показан сквозь призму восприятия умалишенного: «Я читал также в газетах о двух коровах, которые пришли в лавку и спросили себе фунт чаю». Переписка двух собачек, Меджи и Фидель, показана как совершенно реальная и имевшая место в действительности. Переписка эта представляет собой сатиру на представителей высших сословий и круг их интересов. В их среду Поприщин не может попасть, хотя и страстно желает этого. Высмеяны не только социальные недостатки, но и совершенно человеческие чувства, как, например, любовь: «Ах милая, как ощутимо приближение весны! Сердце мое бьется, как будто все кого-то ожидает». Слова эти имеют поэтический смысл, но в собачьей интерпретации приобретают совершенно другой оттенок. То, что Гоголь перемежает сатиру общественную с сатирой индивидуально-психологической, не снижает сатирического смысла его творчества, а как раз наоборот: последовательная социальная сатира, без прослоек просто комического, создавала бы однообразие и дидактическую тенденциозность и вызывала бы у читателя скуку.

В советской сатире и юмористике уподобление животным встречается сравнительно редко. Чаще оно применяется в изобразительном искусстве. Многие сатирические журналы носят или носили заглавия, взятые из мира животных. Таковы названия «Бегемот», «Носорог», «Крокодил», «Еж», «Ерш», «Жук», «Комар>, «Оса» «Скорпион», «Шмель», «Москит», «Крысодав» и многие другие. В каждом отдельном случае можно объяснить, почему выбрано то или иное название.

Особую роль животное играет в баснях и в народных сказках. Обращаясь к басням Крылова, можно видеть, что животное в них иногда вызывает смех, иногда нет. В таких баснях, как «Волк и ягненок», «Лев и мышь», «Волк на псарне», и в целом ряде других басен животные не смешны. Специфическое свойство басни — аллегоризм. Под животными понимаются люди. Следовательно, аллегоризм как таковой еще не обеспечивает смеха. Но вот возьмем басни «Мартышка и очки», «Лягушка и вол», «Квартет» и многие другие — и нам уже делается весело. В образе вертлявой обезьяны, надутой от спесивости лягушки, бестолковых мартышки, осла, козла и медведя мы легко узнаем людей со всяческими их недостатками. Правда, и в баснях «Волк и ягненок», «Лев и мышь» и других тоже выведены недостатки. Но в первом случае выведены недостатки ужасающие, во втором — мелкие. Волк, пожирающий невинного ягненка, не смешон, а отвратителен.

Иное соотношение между людьми и животными в сказке. Широко распространено мнение, будто в сказках под животными понимаются люди, как это имеет место в басне.[2] Такое мнение, несомненно, ошибочно. В — отличие от басни сказке совершенно чужд аллегоризм. В сказках повадки зверей, различие их характеров напоминают людей и тем вызывают улыбку, но образы животных не представляют образы людей в целом, как это встречается в басне. Сказки о животных как жанр не преследует сатирических целей, не служит целям насмешки. Действующие лица не воплощают человеческих недостатков. Отношение к животным в сказке может быть ласковым. Они названы ласкательно и уменьшительно: «зайчишка», «петушок», «ежик», «козлик» и т. д. Даже хитрая лиса названа «лисичка-сестричка». Отрицательный персонаж сказки волк может вызвать, насмешку, но в этом случае она вызвана не образом животного (образ волка не комичен), а сюжетом. Если, например, в сказке о волке и лисе глупый волк, — следуя коварным советам лисы, опускает хвост в прорубь, так что хвост примерзает, а когда на него нападают, отрывает свой хвост и убегает без хвоста, то комичен здесь не образ волка, комично действие, комичен сюжет. О комизме действия речь еще впереди.

Народные сказки о животных не преследуют сатирических целей. В тех случаях, когда это все же имеет место, сказка оказывается не народной, а имеет литературное происхождение. Таких сказок в русском фольклоре только две. Это сказка о Ерше Ершовиче и сказка о лисе-исповеднице. Обе эти сказки не фольклорного происхождения. Сказка о Ерше — повесть XVII в., представляющая собой острую сатиру на тогдашнее московское судопроизводство, а сказка о лисе-исповеднице — сатира на духовенство. Обе они перешли в фольклор из литературы.[3]

В тех случаях, когда народ в сказках стремится изобразить мир сатирически, он не прибегает к образам животных. Сатирические сказки — это сказки о попах, о помещиках, но не сказки о животных.

Не преследует сатирических целей и ряженье. На святках, частично и на масленицу, рядились зверями, надевали на себя маски и шкуры зверей — медведя, журавля, изображали козу. Люди в обличье зверей дурачились, и невзыскательные зрители хохотали до упаду. Длинная шея журавля, неуклюжие повадки медведя, блеяние козы — все это вызывало у" присутствующих веселый смех. Это другой вид смеха, изучение которого еще впереди. Если здесь и есть насмешка, то вполне безобидная, добродушная.

В этих случаях животное изображается человеком. Но с таким же эффектом возможно обратное: на этом основан комизм дрессированных животных. Слоны размазывают мыльную пену на лице хозяина, чтобы его побрить, медведи ездят на велосипеде, собачки пляшут на двух ногах или подвывают под игру на мандолине, как это делает чеховская Каштанка. Комическое восприятие животных имело место уже в Древней Греции. Аристофан некоторые из своих комедий обозначил наименованиями животных: «Птицы», «Осы», «Лягушки». В них вместо людей действуют животные, и это по сегодняшний день веселит зрителей. Насколько живучи использованные Аристофаном принципы, видно по сказке Салтыкова-Щедрина «Орел-меценат». Здесь орел устраивает себе помещичий рай, заставляя служить всех птиц: «Из коростелей и гагар духовой оркестр собрали, попугаев скоморохами нарядили, сороке-белобоке, благо, воровка она, ключи от казны препоручили, сычей да филинов заставили по ночам дозором летать». Из птиц учреждается даже академия наук, но из всей этой затеи ничего не получается, так как в конечном итоге все друг против друга ополчаются, и все разваливается. Салтыков-Щедрин в своих сказках неоднократно пользовался образами животных (премудрый пескарь, самоотверженный заяц, вяленая вобла и др.) Все это сказки-аллегории и сатиры, и в этом отличие от сказок фольклорных. Сближение некоторых сторон творчества Салтыкова-Щедрина с фольклором ошибочно. Зато у него есть общее с сатирическими сказками-повестями XVII в. В «Современной идиллии» есть сцена, озаглавленная «Злополучный пескарь, или Драма в кашинском народном суде» (гл. XXIV), которая во многом напоминает «Повесть о Ерше Ершовиче, сыне Щетинникове» (или «Судное дело Леша с Ершом»).