Влада Баранова - Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья Страница 15

В отличие от «ошибочной» дореволюционной оценки группы как греков инспектор Арефьев во главу угла ставит язык и, в соответствии с этим подходом, считает урумов татарами. Автор не рассматривает происхождение как независимое свойство группы; напротив, вопрос о родстве с крымскими татарами решается на основании лингвистической характеристики урумов.

Другая точка зрения представлена в отчете С. Г. Яли, члена Центрального комитета по делам национальных меньшинств при ВУЦИК: «Мариупольские греки, населяющие сейчас территорию Мариупольского и соседнего с ним Сталинского округов, являются потомками греков, выходцев из Крыма в 1780 г. То обстоятельство, что среди греков было с самого переселения 2 языка: греческий и татарско-турецкий, поставило под вопрос происхождение тех и других от настоящих греков» [ЦГАВО 10, л. 23]. Яли перечисляет основные гипотезы, сформулированные в работах XIX в. (греческое, татарское или гото-аланское происхождение урумов), не высказывая впрямую собственной точки зрения, однако, по-видимому, придерживается заявленного в начале отчета представления о группе как о «потомках настоящих греков» [ЦГАВО 10, л. 23].

В дальнейшем С. Г. Яли в докладных записках, отчетах об обследовании греческих поселков [Греки на украïнських теренах, 2000, с. 180–188, 230 и далее], статьях в прессе и книге [Яли, 1931] обращается к вопросу о двуязычии группы. Греки-тюркофоны должны быть признаны сменившими язык греками по происхождению. Признаки «кровь, греческое происхождение» рассматриваются как независимые от языка и вероисповедания группы и наиболее значимые для характеристики группы[28].

Не исключено, что некоторое влияние оказало отторжение категоризации «татары» самими носителями. О настроениях группы можно судить по замечанию инспектора Арефьева о том. что «даже теперь, после стольких лет существования советской власти, татары [то есть урумы. – В. Б.] обижаются, если их называют татарами, а не греками, так как они считают греческую национальность более высокой, чем татарскую» [курсив мой. – В. Б.] (цит. по: [Якубова, 1999, с. 122]). В этот период татарская культура оценивалась урумами как непрестижная.

Внимание к происхождению группы привело к категоризации и румеев, и урумов как греков. В то же время установка национальной политики советской власти на преподавание родных языков требовала более дробной классификации: категоризация румеев и урумов как греков не отвечала на вопрос, на каком языке следует осуществлять обучение в школе.

Де-факто языковая принадлежность учитывалась как дополнительный признак, и значимость языковой идентичности группы была узаконена этнонимом «греко-татары» и подтверждалась выбором языка преподавания в школе. Определение языков румеев и урумов как эллинского и татарского вызвала необходимость разделения общего понятия «греки» на «греко-эллинов» и «греко-татар»[29], то есть введения некоторого промежуточного статуса. Неизвестно, как воспринимало сообщество эти номинации, но в 1920-1930-е гг. они активно использовались в документах для различения двух групп греков Приазовья.

В документах вместо полных этнонимов «греко-эллины» и «греко-татары» часто использовались термины «эллины» и «татары», однако в тех случаях, когда речь идет о румеях, урумах и собственно татарах, употреблялись номинации «греко-эллинцы, греко-турко-татары и татары» [ГАДО 2, л. 969].

С официальной категоризацией двух греческих групп тесно связан вопрос о выборе идиома или идиомов, которому или которым по закону 1923 г. будут предоставлены «равные права» с другими языками национальных меньшинств республики. Двуязычие мариупольских греков и отнесение их языков к бесписьменным оставляло дискуссионными варианты идиомов и алфавитов. Органами Наркомпроса было решено «для греко-эллинов ввести новогреческую азбуку, а для греко-татар – крымско-татарскую азбуку ввиду полного сходства этих двух языков» (цит по: [Греки на украшських теренах, 2000, с. 258]).

Несмотря на то, что греческие идиомы Краснодара, Северного Кавказа, Грузии, Приазовья и т. д. имеют значительные различия, было решено создавать единый литературный вариант греческого языка. Всесоюзное совещание по вопросам просвещения и культурного строительства среди греческого населения СССР (май 1926 г.) объявило «единым официальным письменным и разговорным языком – язык „димотики“, который сейчас в Греции неофициально формируется на базе всех народных диалектов и признан пока лишь в художественной литературе» (цит. по: [Греки на украшських теренах, 2000, с. 258]).

Если исходить из необходимости выбора единого языка для греков СССР, это решение представляется достаточно осмысленным: димотика не принадлежала ни одной из греческих групп СССР и связывала диаспоры с Грецией. По-видимому, понтийцы поддержали решение, потому что димотика была им понятна, тогда как причины такого выбора делегатов-румеев представляются менее очевидными. В официальных отчетах решение в пользу димотики аргументировалось идеологическими причинами[30], а также отсутствием письменности на румейском языке («грамотность греческого населения достигает 95–97 %, но только на русском языке», тогда как на своем языке составляет 2,7 % [ГАДО 15, л. 30]).

Литература печаталась в реформированной, так называемой 30-буквенной, или фонетической, орфографии, которая подразумевала упрощение написания, устранение парных букв (омега и омикрон и пр.). В Греции димотика также проходила в это время процесс стандартизации, начавшийся примерно с 1880-х гг. и частично завершившийся в 1930-е гг., с изданием грамматик Ахиллеса Тсартсаноса (1928) и Манолиса Триандафилидиса (1938) [Frangoudaki, 2002, р. 102]. Но, строго говоря, к началу реформы греческой орфографии в СССР в самой Греции еще не было нормативной грамматики димотики, а официальным языком оставалась кафаревуса. Предложенная реформа греческой орфографии в СССР вызвала критику в Греции; Л. Якубова отмечает, что языковая реформа в СССР нашла «как сторонников, так и противников на страницах греческих газет „Эстна“ и „Ризопастис“» [Якубова, 1999, с. 187].

Преподавание на родном языке в румейских школах сразу столкнулось с несколькими сложностями: во-первых, с отсутствием учебников и преподавателей греческого языка; во-вторых, с непониманием румеями димотики; в-третьих, с противодействием местного населения эллинизации. Последнее обстоятельство является одновременно и причиной, и следствием неудач новой языковой политики: многие представители сообщества низко оценивали румейский язык и хотели дать детям образование на русском; трудности с организацией преподавания на родном языке усиливали это стремление и негативное отношение к своему идиому.

Эллинизация румейских школ началась почти сразу после обследования греческих поселков комиссией ВУЦИК. Предполагалось постепенно перевести во всех румейских поселках на родной язык всю начальную школу (четыре класса) и вводить греческий как предмет в средних классах семилетних школ. Сразу нужно отметить, что выполнить целиком подобную программу оказалось невозможно, хотя каждый год местные власти отчитывались об эллинизации новых групп, а к концу периода коренизации было открыто достаточно много греческих классов. Необходимо учитывать, что в большинстве случаев эллинизация происходила достаточно формально.

В 1926–1927 учебном году были переведены на греческий язык семь первых классов в Сталинском округе и восемь первых классов в Мариупольском округе. Видимо, первые занятия проходили еще по учебникам со старой орфографией, а затем были введены буквари на основе новой орфографии. Первое время в Мариуполе не было своего греческого издательства, и учебники, написанные на димотике с элементами понтийского идиома, поступали из Ростова-на-Дону и Грузии. Учителя постоянно отмечают, что книги, изданные ростовским издательством, непонятны мариупольским грекам [ЦГАВО 2]. Кроме того, в архиве сохранились запросы Мариупольского педтехникума в Наркомпрос (1928 г.) относительно возможности приобретения учебной литературы в Атенском педтехникуме (Афины, Греция), так как она издается на димотике [ЦГАВО 3]; формальное разрешение было получено, однако закупали ли учебники в Греции, выяснить не удалось. Позднее, в начале 1930-х гг., с развитием издательского дела на греческом языке в Приазовье в Мариуполе выпускались собственные учебные пособия; по крайней мере, известно одно из них (см.: [Φορτυνατοβα, 1932]). В этом издании достаточно много черт собственно румейского языка.

Хотя Окружная комиссия по делам национальных меньшинств на протяжении всего периода своей работы высылала запросы на учебники для греческих школ, их катастрофически не хватало для комплектования уже созданных и для открытия новых эллинских классов. Часто, видимо, учебная литература не попадала по назначению: «Необходимые для школ словари, о которых так долго кричали места, находились в аппарате ОкрИНо до 100 шт., и часть их даже подгнила; эллинские буквари для ликбеза хранились небрежно и часть их подмокла» [ГАДО 13, л. 22]. Учебных пособий не хватало, причем такое положение, похоже, почти не менялось. Например, учебными пособиями для курсов учителей в 1926 г. «служили школьный букварь эллинского языка и практическая грамматика, а также греческая газета „Коммунистис“» [ЦГАВО 5, л. 48]. В 1930 г. в Мариупольском педтехникуме «на 8-10 студентов приходится 1 книга-учебник, а художественной литературы нет совсем» [ЦГАВО 4].