Писатели и стукачи - Владимир Алексеевич Колганов Страница 25

Но речь здесь не о том – Дмитрий Львович не прощает обид своим гонителям:

«"Литературная газета" вообще никаким боком не относится к литературе: это рупор малоталантливых, амбициозных, сервильных обскурантов, пишущих с грамматическими, стилистическими и фактическими ошибками. Мне стыдно за бренд, который в семидесятые олицетворял собою какой-никакой глоток воздуха, пусть и тухловатого».

Ах, как он их послал! Жаль, что портал Openspace.ru и журнал «Что читать», в качестве главного редактора которого высказался Быков, не столь популярны, как «Литературная газета», а то можно было бы рассчитывать на продолжение этой перебранки. Будь у меня возможность, я бы основал журнал или газету, специально посвящённую конфликтам в творческой среде. Представьте, сначала одного мутузят, выкладывая на страницы всю его отвратительную подноготную, а уже через неделю обиженный и оскорблённый возит своего оппонента «мордой» по столу.

Вообще-то над Быковым издеваются все, кому не лень. Вот и филолог Николай Александров в 2011 году заявил, что таким уникальным даром многословия, как у Быкова, обладают только женщины:

«Мой опыт преподавания литературы подсказывает мне, что девочки вообще гораздо легче пишут сочинения, и они у них получаются гораздо длиннее. Для любого мальчика написать сочинение – это довольно существенная проблема. Таким образом, лёгкость письма и, в общем, если угодно, плодовитость – это одна из специфических особенностей женского письма и женского почерка. И в этом смысле, на самом деле, образец женской прозы в нашей современной изящной словесности – это Дмитрий Быков».

Впрочем, в рецензии Александрова на книгу Быкова о Пастернаке для израильского журнала «Лехаим» в 2007 году намёков на «женский почерк» Быкова ещё нет. Надо полагать, «половые» особенности прозы Быкова ещё не были заметны, хотя девятисотстраничный текст и сейчас наводит на кое-какие подозрения. Привожу наиболее впечатляющий отрывок из рецензии: «Быков пишет размашисто, свободно, масштабно, в полной уверенности своего права на такую свободу и размах». Судя по этому тексту, критик старается подчеркнуть мужские достоинства прозы Быкова – в отличие от женских, которые он углядел через четыре года. Похоже, именно «половая» характеристика является коньком, фирменным знаком литературоведа.

Несколько позже Александров, обсуждая недостатки романа «Списанные», обвинил Быкова в «явном нарушении кафкианского канона», выразившемся в некоем разъяснении авторской позиции, сделанном на страницах книги, и добавил: «Внятности, однако, это роману не прибавляет, а скорее ослабляет даже то, что помимо стилизации Кафки бросается в глаза – а именно – откровенную фельетонность».

В короткой и маловразумительной рецензии явно ощущается желание критика унизить автора, причём без достаточных на то оснований. Возможно, это всего лишь отзвуки той битвы Быкова с «правоверными» евреями, которой он был увлечён за несколько лет до написания своего романа – об этом речь пойдёт в одной из следующих глав. Не исключено, что здесь проявляются и особенности психики Николая Александрова. На сайте «Эха Москвы», где критик подвизается в роли специалиста по рекламе, в частности, поступающих в продажу книг, приведено такое откровенное его признание: «Я довольно мучительно пишу, но зато почти со сладострастием правлю текст».

Видимо, это сладострастие проявляется и при мучительном прочтении чужих текстов, когда так и хочется что-нибудь подправить, но раз уж это невозможно, всё, что остаётся критику, это хотя бы как-нибудь нагадить автору в рецензии.

К счастью, моральные потери, вызванные критикой, нередко компенсируются материальной выгодой – о таком случае Быков рассказал на презентации «Остромова» в Москве:

«Один из моих романов, переведенный на английский, вызвал какую-то рецензионную бурю – для меня совершенно неожиданную. Везде писали, что это «бесформенная, аморфная, оскорбительная, несбалансированная, отвратительная, мерзкая, великая книга». Вот такой ряд эпитетов. Меня, как вы понимаете, устраивают всё. А больше всего устраивает то, что два её тиража по тысяче экземпляров продались».

Не будем придираться к сказанному второпях: что «продались», что «были проданы» – это по большому счёту нам без разницы. Переживём как-нибудь и «мерзкую, бесформенную книгу». Тут главное – тиражи, а остальное по фигу!

Вообще-то ругань завистников в адрес более успешных коллег имеет под собой вполне оправданные психологические основания. Это нечто вроде психотерапии – приятнее конкурента обругать, чем принимать успокоительное. Вот я стараюсь обойтись без ругани, но если всё же окажусь не прав, готов отвечать перед законом, то есть перед Дмитрием.

Сам Быков к участию в нелицеприятных перебранках вроде бы не склонен: «В повседневной жизни я стараюсь воздерживаться, по крайней мере, от тех грехов, которые считаю наиболее отвратительными: от лицемерия, фарисейства и целенаправленного унижения других людей». Можно понять, когда воздерживаются от унижения современников – ведь неизвестно, на кого иной раз попадёшь, может ненароком двинуть кулаком или же влепить пощёчину. Совсем другое дело, когда речь идёт о тех, кого, как это ни печально, с нами уже нет. В 2002 году вышла в свет вторая часть книги Солженицына «Двести лет вместе», посвящённой истории взаимоотношений русского и еврейского народов. Вполне логично, что Быков на неё откликнулся, однако основное содержание полемики оставлю за пределами этой книги. Меня заинтересовало мнение Быкова о великих: «Достоевский гениален, когда говорит о психологии, но стоит ему коснуться геополитики, правительства или Стамбула – выноси святых». Ну, это ещё как-нибудь перетерплю. Тем более что я ценю Достоевского как писателя, а вовсе не как путешественника, азартного игрока или, не дай бог, политика. Можно было бы обсудить причины этих увлечений, но Дмитрий Львович и в своих романах подобные тонкости старательно обходит, предпочитая уделять внимание несущественным деталям.

Но вот читаю дальше Быкова:

«Трудно представить себе что-нибудь более скучное, плоское и безблагодатное, чем теоретические и теологические работы Толстого… Этот великий знаток человеческой и конской психологии делался титанически глуп, стоило ему заговорить о политике, судах, земельной реформе, церкви или непротивлении злу насилием».

Вот ведь как на могилке потоптался! Замечу, что Фёдора Достоевского, в отличие от Льва Толстого, Дмитрий Львович почему-то невзлюбил. Но что же это получается: кого любишь, того и оскорбить приятнее? Отчасти оправдывает Дмитрия Львовича лишь то, что дело было за год до того, как он получил первую свою премию, а вместе с ней и литературную известность.

Чего не могу простить Быкову, так это его слов, посвящённых Юрию Олеше. Читаем в романе «Оправдание» описание воображаемой встречи Бабеля с Олешей уже после войны – дело происходит в пивной у Белорусского вокзала:

«Олеша пришел к девяти вечера, уже пьяный, в грязном черном пальто, несмотря на теплынь: пусть дождь, но не ходить же летом