Сергей Зверев - «Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов Страница 3

Такие высокие нравственные требования к высшему командному составу, закрепленные уставом, и сама последовательность «распределения ролей» по значимости, с самого верха властной пирамиды, как пред ставляется, чрезвычайно важна и актуальна. Ни одна армия не может эффективно выполнять свои задачи без прочной внутренней связи, скрепляющей солдата и главнокомандующего, без взаимного доверия и твердой уверенности друг в друге. Слабым местом системы уставных документов Российской армии является отсутствие устава об обязанностях военного руководства, не ограничивающегося перечислением их должностных обязанностей, но формирующего в армии представление о требованиях к нравственному облику должностного лица, которому вверены десятки и сотни тысяч человеческих жизней. Устав, подобный американскому полевому FM 22–100 «Армейское руководство» (1999), смог бы стать средством воспитания у личного состава уверенности, что офицер или генерал, поставленный на ту или иную должность, занимает ее неспроста, что должность предполагает соответствие лица, ее занимающего, высоким стандартам профессионального и личностного развития. Нет сомнения, что это располагало бы к доверию руководителям высокого ранга, о которых в войсках, на флоте и в обществе сейчас нередко судят в лучшем случае по их послужному списку.

Петровские уставы были документами военного, очень сурового времени, и обычно они говорили языком весьма далеким от какой-либо романтики, чеканными формулами, надолго врезающимися в память, например: «…ничто так людей ко злу не приводит, как слабая команда», многократно цитировавшимися в позднейших документах и наставлениях, хотя бы в «Полковом учреждении» А. В. Суворова[6]. Но эти же уставы после незыблемого императива не упускали возможности ярко и очень образно разъяснить свои требования: «…которой пример суть дети в воле без наказания и страха возращенные, которыя обыкновенно в беды впадают, но случается после, что и родителем пагубу приносят. Тако и в войске командующий суть отцом оных, которых надлежит любить, снабдевать[7], а за прегрешение наказывать» [153, с. 17].

Это еще один урок для современных уставов, которые за маркированными списками самонужнейших требований упускают возможность на примерах или метафорически разъяснить их истинность и необходимость. И стилистическая однородность текста в этом случае скорее вредит, чем дисциплинирует и организует. Язык современных российских уставов не пробуждает воображения, не волнует кровь военного человека, отзываясь в сознании только сухой констатацией истин, хоть и писанных, как принято говорить, кровью. Но биения этой крови, этой боевой жизни, этих уроков походов и сражений, увы, не видно читателю, желающему не столько быть наставляемым, даже убеждаемым, сколько убеждаться самостоятельно.

После требований к командованию в петровских уставах шли меры к устранению из жизни войск всего, что ведет к деморализации, уничтожению нравственности, препятствует доброму солдатскому поведению, укреплению субординации и дисциплины. Особое внимание уделялось предотвращению словесных оскорблений и искоренению брани: «От всех чести нарушительных бранных словес, брани и бесчестия имеют, как начальные люди, так и солдаты весьма воздерживатись и никого оными… никаким подобием не оскорблять и не бесчестить», – читаем в гл. 59 «Устава прежних лет» [108, с. 27]. Еще определеннее эта тема звучит в ст. 9 гл. 2 «Артикула краткого» (1706), предназначенном А. Д. Меншиковым для употребления в кавалерии: «Кто смрадным, а особливо самым злобственным, которое у русаков гораздо суть в употреблении своего подобного будет бранить, то бы оного явно просил о прощении» [108, с. 56]. А поскольку «скверные слова великое попущение к прелюбодейству подают»[8], то надлежало воздерживаться не только от брани, но и от блудных (нескромных) песен.

Квинтэссенцией воспитательных воздействий являлся текст военной присяги, помещенной в «Артикуле воинском»: «От роты и знамя, где надлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучатца, но за оным, пока жив, непременно, добровольно, и верно так, как мне приятна честь моя и живот мой, следовать буду. И во всем так поступать, как честному, послушному, храброму и неторопливому[9] салдату надлежит». От воспитанной таким образом армии и флота можно было с успехом требовать жертвы «телом и кровью» под страхом лишения не только живота, но и, что самое главное, чести. Эта фраза рефреном повторяется в статьях петровских воинских уставов и артикулов, но, к великому сожалению, совершенно исчезла из современного военного законодательства.

Уставы золотого века русской воинской славы

Мощный импульс петровских преобразований обеспечивал устойчивое развитие российской армии на протяжении почти полувека. Елизаветинские уставы 1755 года «Описание пехотного полкового строю» и «Экзерциция и учреждение строев и всяких церемониалов регулярной кавалерии», разработанные по инициативе генерал-фельдцейхмейстера графа И. П. Шувалова, не внесли чего-то кардинально нового. Все их внимание, в полном соответствии с названиями, было посвящено организации обучения строю и стрельбе. Единственно, что привлекает внимание исследователя, так это фраза из 19-й главы пехотного устава: «…имея командовать такими храбрыми и отважными салдатами, как наши… не только не сумнительно над неприятелем полезные поиски делать, но тем с помощью Божиею онаго победить, о чем не только всякому офицеру уверену быть, но и непрестанно салдатам вкоренять должно также то, что против них никто стоять не в состоянии» [120, с. 92]. Фраза эта, исполненная национальной гордости, почти дословно перекочует в выражение А. В. Суворова: «От храброго российского гранодеру не только сии неверные варвары, но и никакое войско в свете устоять не может»[10].

Таким образом, мнение историка русской армии А. А. Керсновского, полагавшего, что уставам 1755 года «суждено было остаться мертвой буквой»[11], как и мнение, что они удалились по духу от петровского устава[12], нельзя считать в достаточной степени справедливыми. Время господства линейной тактики с его увлечением «огневым боем», конечно, накладывало свой отпечаток, но в уставах отражалось и здоровое национальное чувство, характерное для елизаветинского царствования. Помимо прочего, нельзя не отметить, что внимание к стрельбе было глубоко обосновано, если вспомнить, что одним из основных противником русских на протяжении почти всего XVIII в. были турки. «Наставление от предводителя Второй армии» (1770) графа П. И. Панина справедливо отмечало, что их вооруженные преимущественно короткоклинковым холодным оружием по сути иррегулярные толпы «одною огненною исправною пальбою в бегство… обращены почти всегда бывают» [114, с. 4].

В 1764–1766 гг. вышли «Инструкции полковничьи» пехотного и конного полка, детализировавшие обязанности командиров, которые по сей день остаются центральным звеном войсковой организации.

Само появление этих документов после окончания тяжелой и кровопролитной Семилетней войны (1756–1763) свидетельствует о том, что «центр тяжести» смещался от дивизии к полку, от генералов к полковникам, возрастало значение частных начальников – полковых командиров с их «почином», – и их роль в обучении и воспитании подчиненных и руководства ими в бою и повседневной службе. Полк впервые становился единой войсковой семьей, о которой полковник обязан был иметь неусыпное попечение, заботясь о чести полка как о собственной личной чести, каждым своим приказом соблюдая «пользу службе, честь и сохранение полку»[13]; ревнование о чести полка простиралось до утверждения полковником браков подчиненных, – традиция, строго соблюдавшаяся в Российской Императорской гвардии, и по сей день удержавшаяся в гвардейских полках британской короны. Воспитание полковой корпоративной чести обогащало арсенал воспитательных воздействий еще одним мощным регулятором поведения, доступным, благодаря народной общинной психологии, массе солдат и унтер-офицеров, в известной степени заменявшим им личную честь, соединявшейся в их понимании с благородством происхождения. Рост же «полкового» самосознания офицеров, особенно полковых командиров, как, например, А. В. Суворова, И. И. Мейендорфа, С. Р. Воронцова и др., ярко проявился в уставном творчестве, в трактовке вопросов, оказавшихся на периферии Высочайше утвержденных документов.

У солдат «Инструкции» требовали воспитывать в первую очередь храбрость – качество, которое в позднейших боевых уставах незаметно переместилось на менее почетное место в списке приоритетов, уступив знаниям и умениям действовать в бою[14]. Между тем, при недостатке храбрости все прочие солдатские таланты оказываются бесполезными, недаром «Инструкция» века воинской славы России требовала от полковника: «При чтении воинских артикулов, уставов и приказов разъяснять… требуемую от солдата неустрашимую храбрость, и что никакие страхи и трудности храбрости и верности российских солдат, в число которых и он принят, никогда поколебать не могли» [93, с. 17]. Основанием солдатской храбрости и расторопности в бою полагали уверенность солдата в себе и своем оружии. «Пехотный строевой устав» (1763) рекомендовал «командирам видом своим осанистым ободрять подчиненных и делать их смелыми, неторопливыми и на себя надежными» [147, с. 180]. «Каждый шел через мои руки, – писал впоследствии А. В. Суворов, – и сказано ему было, что более ему знать ничего не осталось, только бы выученное не забыл. Так был он на себя и надежен – основание храбрости» [124, с. 38].