Коллектив авторов - Словенская литература. От истоков до рубежа XIX–XX веков Страница 38

Возмущенные критическими выступлениями Левстика и Стритара «старословенцы», а вслед за ними и «младословенцы», клеветнически утверждают, будто Левстик подкуплен австрийскими властями, заинтересованными в том, чтобы вызвать раскол в лагере словенской интеллигенции. С отходом Левстика от политической борьбы соглашательские тенденции в лагере словенского либерализма усилились. Словенская либеральная буржуазия к середине 1870-х гг. вновь сблизилась с правыми, и эта политика «согласия» продолжалась более десяти лет.

Новое обострение политической борьбы наступило в конце 1880-х гг., когда в ответ на подъем рабочего движения католические круги во главе с профессором богословия Антоном Махничем, основателем клерикального журнала «Римски католик» (1889–1896), подвергая яростным нападкам любое проявление свободомыслия, разрушили союз консерваторов и либералов.

Сложившаяся в 1880-х гг. общественно-политическая ситуация нашла яркое отражение и в литературной ситуации того времени. В 1881 г. в Любляне стал издаваться журнал «Люблянский звон» (1881–1941), вокруг которого объединились все значительные словенские литераторы. «Люблянский звон» сыграл большую роль в консолидации литературных сил на либеральной платформе и в развитии словенского реализма, в знакомстве с литературной жизнью европейских стран, в том числе России. Правда, платформа журнала как в идейном, так и в эстетическом плане, была довольно неопределенной. На страницах издания появлялось мало статей проблемно-теоретического характера, отдел критики тоже не отличался богатством и высоким уровнем публикаций. Тем не менее значение этого журнала нельзя недооценить.

В противовес «Люблянскому звону» представители клерикальных кругов создают журнал «Дом ин свет» (1888–1944), отличавшийся ярко выраженной морально-дидактической и религиозной направленностью. Таким образом, 1880-е – первая половина 1890-х гг. характеризуются довольно четкой поляризацией общественно-политических и литературных сил и одновременно определенной степенью зрелости реализма, который, по мнению большинства критиков, переживает в этот период свой расцвет. Такова общая канва борьбы общественно-литературных сил в Словении на протяжении почти полувека.

Если характеризовать отдельные фазы процесса, то первый период в развитии словенской литературы второй половины XIX в. охватывает 1849–1858 гг. – от поражения революции и связанных с нею надежд, а также смерти Прешерна до появления трех упомянутых сочинений Левстика («Ошибки словенского правописания», «Путешествие из Литии в Чатеж», «Мартин Крпан»). В поэзии в эти годы, как уже говорилось выше, признанным бардом является Я. Весел Косески, чье творчество, по утверждению Я. Коса, «свидетельствует о сильном влиянии Шиллера: оды и патриотические стихотворения указывают на связь с Водником, использование гекзаметра – наследие классицизма XVIII столетия. Несмотря на то что литературные интересы Косеского, как показывают его переводы, прежде всего были обращены к пред-романтизму и романтизму, большая часть его оригинальных стихотворений осталась эпигонской копией образцов просветительской поэзии» [74]. Эта характеристика может быть отнесена и к произведениям последователей и эпигонов Косеского, не оставивших после себя сколько-нибудь значительного следа. Движение словенской поэзии в это время нельзя назвать поступательным. Налицо возврат к старым художественным тенденциям, который производит впечатление неожиданного парадокса. Но еще более неожиданным парадоксом стало то, что именно в словенской поэзии (а не в прозе, как это было в большинстве славянских литератур) был сделан первый решительный шаг в сторону реализма. Этот «прорыв» к реализму связан с творчеством видного поэта-лирика и одного из зачинателей словенской прозы Симона Енко (1835–1869). Он принадлежал к группе так называемых «ваевцев» – литераторов, впервые обнародовавших свои произведения на страницах рукописного люблянского гимназического журнала «Вае» (1854–1855). Для «ваевцев» был характерен, в частности, устойчивый интерес к России, к реалистической русской литературе, особенно к творчеству Гоголя, влияние которого сказалось в их прозе. По свидетельству Ф. Левеца, Енко «открыто признавал, что наибольшее влияние на его творческое развитие оказали Байрон, Гейне и Лермонтов. Крупнейшим славянским поэтом он считал Лермонтова, а непосредственно учился больше всего у Гейне»[75]. Близость к лермонтовскому мироощущению проявилась в таких его стихотворениях, как «Картинка» («Паруса трепещут») и «Несчастный покой», где, так же, как у Лермонтова, романтический герой байронического склада не находит счастья в существующих общественных исторических условиях. Однако в этих стихотворениях сквозь скептицизм и пессимизм прорывается стихийное, присущее натуре поэта жизнелюбие. В других стихотворениях Енко пристальное внимание к реальной жизни, стремление воплотить ее зримые приметы приводят к отходу от традиционных романтических канонов, к существенной трансформации излюбленных романтиками жанров. Особенно ярко это проявилось в поэме «Огнепламтич», увидевшей свет в 1855 г. в журнале «Вае». Поэма названа по фамилии героя, корневые элементы которой «огонь» и «пламя». Таким образом, уже само заглавие носит пародийный, иронический характер. Комическая окраска поэмы-пародии свидетельствует о явной противопоставленности ее «высокой» романтической поэме Прешерна «Крещение у Савицы» и произведениям его эпигонов, а также процветавшей под покровительством клерикализма морализаторской поэзии. Одни исследователи поэмы Енко путем подробного сравнительного анализа обосновывают ее генетические связи с травестированной «Энеидой» А.Блумауэра («Приключения благочестивого героя Энея…») и стихотворным романом Байрона «Дон Жуан»[76]. Другие считают, что в плане движения к реализму она ближе пушкинским поэмам «Домик в Коломне» и «Граф Нулин», а также лермонтовской «Тамбовской казначейше», которые способствовали «дегероизации» высокой романтической поэзии. В этом смысле и «Дон Жуан» Байрона, и пушкинские «Домик в Коломне», «Граф Нулин» и «Евгений Онегин», и «Огнепламтич» Енко представляют собой отдельные звенья общего литературного процесса, одним из конкретных проявлений которого на пути от романтизма к реализму было сознательное полемическое снижение «высокого стиля», а порой и откровенное пародирование романтического пафоса[77].

По своему конкретному содержанию и жизненному материалу «Огнепламтич» более сходен с лермонтовской «иронической поэмой» «Тамбовская казначейша», чем с произведениями Блумауэра и Байрона. Словенский поэт обращается к обыденной жизни хорошо знакомых ему общественных слоев, к изображению представителей той среды, к которой он сам принадлежал. Центральные персонажи поэмы – завсегдатай люблянских трактиров и неотразимый сердцеед Яка Огнепламтич и красавица Ленка, продавщица в бакалейной лавочке на окраине города. История их отношений намеренно противопоставлена не только трагическому романтическому чувству Чертомира и Богомилы из поэмы Прешерна «Крещение у Савицы», но и истории любви героев поэмы «Зорин и Стрлина» Матии Вальяеца (1831–1897), опубликованной незадолго до «Огнепламтича». Студент Зорин и крестьянская девушка Стрлина выступают в поэме как живое воплощение неземного платонического чувства. Любовь Стрлины должна пробуждать в скептически настроенном Зорине те моральные добродетели, которые присущи подлинно верующему католику. Когда Зорин впадает в тяжелейший моральный грех – начинает испытывать сомнения во всемогуществе Господа, – Стрлина своим ангельским поведением во время церковного богослужения настолько потрясает его, что «чистопламенное сердце» юноши снова обретает неугасимую веру и любовь к Богу. Однако герой должен понести наказание за пережитые им моменты безверия, поэтому он, подобно герою поэмы Прешерна, Чертомиру, покидает свою возлюбленную, с которой они больше никогда не увидятся. Поэма Валявеца, написанная с целью изображения современных последователей героев Прешерна, объективно превращается в пародию на творение великого словенского романтика.

В противовес возвышенной романтической любви героев Прешерна и Вальявеца, Енко изображает вполне земное приключение своих персонажей. Их любовная интрижка начинается в трактире с того, что под столом, вокруг которого собрались занимающиеся спиритизмом гости (Енко относится к такому занятию с откровенной издевкой), герой прижимается к ножке красавицы Ленки и, не встретив сопротивления, начинает решительное наступление на ее «добродетель». Вторая встреча героев происходит уже наедине, на складе, между мылом, свечами и прочими товарами, которые продаются в лавочке. Драматическое препятствие (в виде свечей, измазавших сюртук молодого человека) мешает герою отправиться домой, и влюбленные пробираются в комнату продавщицы, находящуюся в том же дворике, что и склад. Здесь и кончается «история любви» героев, кончается настолько откровенным описанием их физической близости, что подобного описания не найти даже в произведениях словенских натуралистов. Молодой автор, лишая любовь ее романтического ореола, дегероизирует своих персонажей, противопоставляя их романтическим героям типа Чертомира. Огнепламтича (с точки зрения романтизма) можно назвать не столько героем, сколько анти-героем, пародией на его славных предшественников. Недаром в финале поэмы перед самой откровенной альковной сценой Енко раскрывает замысел своего произведения: