Олег Творогов - Что думают ученые о "Велесовой книге" Страница 50

13) Волховник… рукопись VI века колота Путисила, жившего в Русе граде, в печере;

14) Путник IV века;

15) Поточник VIII века, Солцеслава;

16) О Китоврасе, басни и кощуны… на буковых досках вырезано и связаны кольцами железными числом 143 доски, 5 века на славенском…».[393]

Мы привели лишь малую часть уникумов «Книгорека». Сочинив столь необычный документ, Сулакадзев, кажется, и сам поверил в его подлинность. Он включил в эту фальшивку и ряд своих более ранних изделий, а потом напротив этих «произведений» с гордостью отметил, что они есть в его собрании.

И все же «Книгорек» мы вправе рассматривать как промежуточный этап в «деятельности» Сулакадзева. Ее итогом стал «Каталог книг российских и частью иностранных, печатных и письменных, библиотеки Александра Сулакадзева». Он составлен, по всей видимости, в последние годы жизни фальсификатора и был рассчитан на то, чтобы привлечь внимание к его библиотеке с целью ее продажи, то есть преследовал чисто коммерческий интерес.

Существовало не менее двух редакций этого каталога. Список первой (пространной) редакции, ныне утраченный, содержал перечень свыше 1438 книг и рукописей.[394] Второй список, являющийся сокращенным вариантом первого, упоминал 290 рукописей и непосредственно перечислял 62.[395]

«Каталог» знаменовал «новый шаг» в освоении автором методик фальсификации источников. Он составлен с учетом многих принципов, разработанных учеными в первые десятилетия XIX в. при подготовке справочных пособий. «Драгоценности» библиотеки распределены в нем по двум разделам: «На пергамине книги и свитки» («Рукописи на пергамине») и «Рукописи в книгах на бумаге». Каждая рукопись имеет в нем свой порядковый номер, выделенное заглавие, указывается количество ее листов, материал, на котором она написана, сообщается об имеющихся приписках, даются библиографические и иные сведения о входящих в нее сочинениях и т. д. Показательно и внимание Сулакадзева к палеографическим признакам рукописей. Об одной рукописи он сообщает, что «паргамент тонкий и, как атлас, гладкий, какой с 10-го века редко попадается»; о другой пишет, что в ней «буквы в паргамент врезало»; в третьей отмечает — «паргамент и почерк дают мысль точно XI века»; в четвертой — «паргамент старый, и видно много лет была эта рукопись в употреблении»; в пятой — «письмо старинное без всяких правил и без расстановок»; в шестой — «в ней самый слог древнеславянский, церковный, всякого палеографа и археолога удовлетворить может» и т. д.[396] В «Каталоге» фигурирует даже рукопись из числа тех, «которые были кидаемы в огонь в 642 году по повелению калифа Омара, из Александрийской библиотеки», и далее, не удержав свою фантазию, Сулакадзев отмечает, что на ней сохранились «признаки сжения сверху».

«Каталог» содержит перечень как действительно имевшихся в коллекции подлинных рукописей и произведений, в том числе с приписками Сулакадзева, так и полностью сфабрикованных им. Среди них — «Сборостар», «Родопись», «Ковчег русской правды», «Идоловид», уже известные нам «Гимн Бояну», «Перуна и Велеса вещания», «Молитвенник великого князя Владимира», «Вселетник» 1050 г., «Уставник», «Причник», «Канон» 1280 г. и др.

«Каталогу» не было суждено сыграть той роли, на которую рассчитывал автор. Стремившийся поспевать за развитием научных исторических знаний, Сулакадзев все-таки к концу жизни отстал от них безнадежно. В начале 30-х гг. было уже невозможно столь примитивно дурачить не только специалистов — знатоков рукописной литературы, но и сколько-нибудь образованного читателя, знакомого хотя бы с «Историей государства Российского» Карамзина. «Каталог» так и остался памятником примитивной изобретательности его автора.

Сулакадзев, как мог убедиться читатель, — один из главных «героев» нашей книги. Именно поэтому интересно проследить за мотивами и приемами изготовления его подделок. Из сказанного выше видно, что фальсификатор страстно желал видеть в коллекции «раритеты». Под последними он прежде всего подразумевал древние рукописи, а также источники со свидетельствами об их принадлежности историческим лицам. Сулакадзев также выдумывал события, лица, факты, стремясь с их помощью разрешить дискутировавшиеся в науке вопросы, а то и откровенно польстить кому-либо, будь то церковнослужители Валаама, Державин или Аракчеев. Можно спорить относительно того, что преобладало в его мотивах: честолюбие, меркантильные интересы или болезненное убеждение в своих возможностях с помощью фальсификаций установить историческую истину. Скорее же всего «творчеством» Сулакадзева руководили все эти, а может быть, и иные, неизвестные нам соображения. Нельзя не признать зато целого ряда оригинальных моментов в его приемах фабрикации подделок. «Книгореком» и «Каталогом» он как бы связал серию своих фальсификаций в единое целое, от чего должно было создаться впечатление их большей достоверности. Безусловно, от подделки к подделке Сулакадзев совершенствовал отдельные элементы техники своего производства с учетом реальных достижений науки. Его первая большая подделка — «Гимн Бояну» — в качестве первоочередного признака древности содержала бессмысленное слогонагромождение. То же самое можно сказать и относительно других фальсификаций, например «Оповеди». Иначе говоря, какое-то время Сулакадзев не придавал решающего значения палеографическим приметам, отдавая предпочтение «непонятности» текста, что открывало больше возможностей для его вольной и фантастической интерпретации.

Но время шло, и действительные открытия в русской и славянской письменной старине, успехи исторической науки заставляли фальсификатора быть осторожнее. Евгений Болховитинов, например, дал блестящий палеографический анализ подлинного памятника — грамоты князя Мстислава новгородскому Юрьеву монастырю, создав, по существу, целый трактат — пособие по палеографии.[397] Палеографические снимки почерков рукописей, филиграней стали неотъемлемой частью научных публикаций Румянцевского кружка. В 1823 г. появляется первое отечественное пособие по филигранологии — труд вологодского купца Ивана Лаптева «Опыт в старинной русской дипломатике», вскоре издается ряд аналогичных пособий.

И Сулакадзев становится более изобретательным. Он все шире начинает прибегать к фальсифицированным припискам на недатированных рукописях, надеясь, что с помощью научных приемов анализа его «художества» не скоро обнаружатся. Он настолько уверовал в это, что без стеснения относит рукопись, например, XVIII в., написанную скорописью, к XII в., когда скорописи просто не существовало. Сами приписки Сулакадзев старается стилизовать под почерк подлинной рукописи, хотя делает это, как правило, в высшей степени неискусно. В этой связи необходимо упомянуть еще один его труд: «Буквозор самых древних, средних и последних времен… азбуки и письма».[398] В данном случае нельзя не отдать должного Сулакадзеву. В то время, когда ученые приступили к целенаправленному и систематическому сбору и публикации палеографического материала, он также решил не «отстать» от науки. Его замысел был не лишен остроумия: поняв, что неискусные подделки под древний почерк грозят возможным разоблачением, фальсификатор решил поставить изготовление своих фабрикации на «научную» основу. В «Буквозоре» старательно срисованы наиболее характерные начертания букв разных времен и систем алфавита. По сути дела, им была составлена своего рода палеографическая таблица реальных графем. С ее учетом Сулакадзев старался подражать почеркам разного времени и даже изобретал никогда не существовавшие системы письма, в том числе и «рунического».

О том, что фальсификатор в конце концов осознал важное значение палеографических примет и других данных в удостоверении «подлинности» изделий, красноречиво говорит, например, то, как постепенно им усложнялась характеристика «Гимна Бояну». В описании, представленном Державину, фигурировал пергаментный свиток, исписанный красными чернилами «руническими» и греческими буквами. В «Книгореке» к произведению дается уже подробная аннотация и вводятся новые палеографические признаки: «Боянова песнь в стихах, выложенная им, на Словеновы ходы, на казни, на дары, на грады, на волхвовы обаяния и страхи, на Злогора, умлы и тризны, на баргаменте разном, малыми листами, сшитыми струною. Предревнее сочин[ение] от 1-го века, или 2-го века».[399] В «Каталоге» «Гимн Бояну» расцвечен новыми подробностями и признаками достоверности: «Боянова песнь Славену — буквы греческие и рунические. Время написания не видно, смысл же показывает лица около 1 века по Р. X. или позднейших времен Одина. Отрывки оной с переводом были напечатаны Г. Р. Державиным под заглавием: "Чтение в Беседе Любителей Русского Слова", 1812 г., в книге 6-й, стр. 5 и 6. В "Записках" же императрицы Екатерины II на стр. 10 изд. 1801 г. изъяснено: "Славяне задолго до Рождества Христова письмо имели", а по сказаниям Нестеровым и иным видно, что они древние истории письменные имели. Равномерно в сочинении Зизания 1596 г. (в Вильне) — "Сказание, како состави св. Кирилл азбуку по языку словенску" на стр. 29 значится: "Дрежде убо словяне суще погани (язычники) чертами читаху и гадаху". Драгоценный сей свиток любопытен и тем, что в нем изъясняются древние лица, объясняющие русскую историю, упоминаются места и проч.».[400] Как видим, теперь Сулакадзев снабдил описание «Гимна Бояну» уже целым «ученым трактатом», в котором для удостоверения подлинности фальшивки фигурируют такие авторы, как Зизаний, Екатерина II и Державин.