Людмила Зубова - Языки современной поэзии Страница 58

В этом тексте слова направление, анкета, меню, рецепт, указ, приказ, проездной, рекомендация, билет, путевка, акт, протокол, свидетельство, договор, счет, справка, сопроводительное письмо отнесены к иным предметам и ситуациям, чем предполагает норма. Неназванными, но подразумеваемыми оказываются слова квитанция, карточка, чек, прописка, заказ.

В некоторых случаях основой переименования является полисемия именно неназванного слова. Так, абсурдное сочетание проездной на хлеб возникает, вероятно, потому, что существует сочетание карточка на хлеб, а слово проездной (предпочитаемое москвичами для обозначения долговременного билета на транспорт) иначе называется карточкой (словом, более употребительным в Петербурге). Возможны и другие мотивации сочетания проездной на хлеб: покупатель получает в кассе чек, а в языке есть и выражение дорожный чек; за хлебом надо ехать на транспорте.

Словом карточка обозначается и документ, дающий право на постоянное обслуживание в поликлинике (официальное название — история болезни) — у Строчкова это в поликлинику билет.

Иногда переименование связано с содержанием документа. Например, сочетание анкета за пальто можно объяснить тем, что в квитанции ателье или химчистки обозначаются некоторые сведения, типичные для анкеты: фамилия, адрес, телефон. Протокол из прачечной — вероятно, потому, что в соответствующей квитанции, как в протоколе, перечисляются предметы одежды, постельного белья и, возможно, приводятся сведения об их загрязненности. Не исключено, что в данном случае действует и ассоциация с фразеологизмом стирать грязное белье[450] в значении ‘обсуждать непривлекательные подробности частной жизни’.

Строка Приказ, что мне семь лет напоминает и о том, что семилетний ребенок поступает в школу, и это фиксируется приказом в школьных документах, а также о том, что взрослые постоянно приказывают первокласснику, говоря, что он теперь уже совсем большой.

В некоторой степени это стихотворение напоминает «путаницы» фольклорных текстов и произведений для детей (см.: Чуковский, 2003: 500–504), активизирующие в сознании представление о правильном устройстве мира, а также абсурдистские семантические эксперименты обэриутов. Однако эксперимент Строчкова по переименованию документов касается не логики мироздания, а логики языка.

В начале стихотворения строка там в основном идет вода относится и к меню ресторана или столовой, и к репертуару театра, причем словом вода обозначено сразу несколько явлений: возможно, не только водянистая пища и пустословие, но и вода, капающая из неисправного крана или сквозь протекающую крышу, или постоянно текущая из сливного бачка. В последней строфе опять названа вода, вероятнее всего, связанная с неисправностями оборудования, но эта же вода течет в сберкнижку (обратим внимание на отсутствие запятой после слова течет и на бюрократическое выражение текущий счет).

Слова Я отдаю себе отчет, / Что это просто бред имеют, по крайней мере, двойной смысл: это бред и потому, что в тексте все названо неправильно, хотя в авторском переименовании есть свои резоны, и потому, что таким сложным, не вполне логичным образом устроен язык: суть явления одна, а слова для его обозначения нужны разные.

Поэтика Строчкова заметно меняется, хотя ее основой продолжает оставаться многозначность слова. Изменение направлено и к максимальному упрощению, и к максимальному усложнению текста. При упрощении возрастает напряженность ключевого полисемантического слова. При этом ирония критического отношения к языку, в котором слово может значить так много, что теряет ясный смысл, уступает место сильной эмоции, а полисемия из объекта внимания и текстопорождающего импульса становится средством выразить эту эмоцию.

В результате появляются тексты как остро социальные, так и глубоко лиричные. Гражданская позиция поэта Строчкова выражена, например, в стихотворении «Седой кум»:

СЕДОЙ КУМ

Говорит Василий Соловьев-Седой Василию Лебедеву-Кумачу:— Ораторию заказал мне Джугашвили-палач, посвященнуюЛенину-палачу.И придется писать, хоть, признаться, я совсем не хочу.

Говорит Василию Соловьеву-Седому Василий Лебедев-Кумач:— Ораторию заказал мне, посвященную Ленину-палачу,Джугашвили-палач.Я писать не хочу, но придется писать, хоть плачь.

Написали они вдвоем ораторию про Джугашвили, посвященную Ильичу.Что они при этом испытывали, пожалуй что, умолчу,да и о чем они думали, думать я не хочу.

Только в наших душах до сих пор развивается-вьется этот седой кумач.И по ком этот плач? По себе самому этот плач.Только слезы эти уже никого не спасут………………………………………………………Дирижировал хором и оркестром народный Самуил Самосуд[451].

Формальным приемом, на котором основано стихотворение, является, на первый взгляд, простейший каламбур — причем из тех, какие считаются насмешками самого невысокого уровня: он обыгрывает фамилии знаменитых деятелей советской культуры. Однако смысл стихотворения далек от поверхностного, а его тональность от каламбурной забавы. Стихотворение говорит о том, что подневольная и вынужденно лживая советская культура вошла в духовный мир современного человека, несмотря на его сопротивление (да и о чем они думали, думать я не хочу).

Словосочетание седой кумач, объединившее части двойных фамилий поэта и композитора, обозначает в тексте Строчкова потускневшее красное знамя, оно развевается, как и положено этому предмету, и развивается: в наших душах до сих пор развивается-вьется этот седой кумач. Глагол развиваться обнаруживает свою полисемию — ‘разворачиваться’ и ‘изменяться от простого к сложному, становиться совершеннее’.

От сочетания седой кумач образуется название стихотворения «Седой кум», в котором слово кум читается и как термин семейных отношений со значением ‘крестный отец по отношению к родителям крестника и к крестной матери’ (Ожегов, Шведова, 1992: 321), и как слово из жаргона криминальной среды: ‘оперативный работник, следователь в местах заключения’ (Химик, 2004: 285). Последнее значение соотносится с заключительной строчкой стихотворения Дирижировал хором и оркестром народный Самуил Самосуд, в которой реальная фамилия дирижера, имевшего звание народного артиста, приобретает символический смысл. Первый корень этой фамилии повторяет начало имени Самуил, и здесь, как во многих других стихах Строчкова, обозначается тема евреев в русской культуре: прилагательное народный относится одновременно и к слову самосуд, и к возникающему в тексте сочетанию народный Самуил.

Структура второй строфы, почти повторяющей первую, тоже содержательна: этим повтором с минимальными вариациями сообщается (прежде всего на интонационном уровне): всё одно и то же, все всё понимают, высказывание существует в замкнутом пространстве тавтологий. Этот же смысл выражен и совпадением имен поэта и композитора (оба Василии — ср. разговорное междометие вась-вась, обозначающее доверительное общение, приятельские отношения), и общим приложением палач к именам диктаторов.

Пример усложненного текста (вполне понятного, но максимально насыщенного преобразованиями языковых единиц одновременно на всех уровнях — фонетическом, грамматическом, семантическом, образном) — стихотворение «Именно так обозначен был этот звук»:

Именно так обозначен был этот звук,именно так: помаячил и был таков.Именно так, не иначе, именно так,словно бы кто помахал, подавая знак,слабой рукой помавая, глубоко ушедшей в рукавпосле того, как замер звук в тишине,после того, как зуммер знака затих.Был ли тот знак, тот звук предназначен мне,или я принял его за других, за тех,то ли он принял меня за тех, других?

Так ли, иначе ли, звук этот, знак возник,слабый, как если сквозняк или зевок,или в курятнике ночью звук возни,или возьми, к примеру, вздохнул заводу заводной игрушки уже потом,после того, как она завалилась вбок,кончив кружить; или коротко взныл кото*[452],струны которого зацепил клубокили лапой котенок, который игралэтим клубком и, задевши за звук, удралвскачь, боком, боком, задрав восклицательный хвост.

Так ли, иначе, но так я и не узнал,был так озвучен знак, то ли означенный звукбыл порожден случайным движением рук,обозначал ли он некий зов и сигнал,мне предназначенный, или же просто крюк,нотный знак, обознавшийся в паузе мной,всхлип темноты, обожравшейся тишиной,был ли у знака в начале заначен вопрос,или у звука в конце вопросительный хвост[453].

Здесь речь идет о творческом импульсе. Этот импульс по ситуации, изображенной в тексте, возникает, соблазняет, дразнит и исчезает. Стихи предстают своеобразным отчетом о творческих муках: о бессилии распознать звук-знак и воплотить его. Строчков детально описывает возникновение неясного звука и пытается как-то его обозначить: то собственно фонетически — звукописью с доминирующими з, з’ (звук — знак — возник — сквозняк — зевок — возни — возьми — вздохнул — завод — заводной — завалилась — взныл — задевши за звук — задрав), то метафорически — с развернутым сюжетом про котенка, разматывающего клубок, то упоминанием экзотического музыкального инструмента кото, порождающим серию анафорически созвучных слов (кото — которого — котенок — который). Можно заметить, что глухие к, т этого ряда противопоставлены звонким и звучным з, з’ предыдущего ряда, что создает фонетический образ исчезновения звука. В многократной анафоре кото- (видимо, порожденной именно названием звукообразующего устройства) созвучие начальных фрагментов слов затухает в несовпадающих фрагментах этих слов. В таком контексте сочетание взныл кото концентрирует в себе и напряжение фонетического контраста з, з’ — к, т, и противоречие между коннотациями, возникающими в сочетании русского глагола с названием японской реалии.